Враною тенью за плечом

Рапунцель не спит ночами. Бархатные и гремучие от гроз, они душат её за шею своей опьяняющей темнотой, принося с подступающими холодами кошмары. За резными витражами дворца поля догорают из последних сил жизнью, наливаясь благодатными урожаями, а в сердце её нет места и толике осенней, пламенной теплоты. Пустота проклятьем выжигает грудь, и виски разламывает от трескучей боли, потому что рядом — за спиной, под боком, везде и всюду — ужасающе одиноко. Особенно там, под рёбрами. — Это было её выбором, милая, — повторяет снова и снова Юджин. Его ладони привычно пробегаются по плечам, и тепло в глазах — осторожное, точно боящееся отпугнуть — лижет ей кончик носа солнечными зайчиками. Рапунцель отсвечивает улыбкой, лживыми напряжёнными губами вводя в заблуждение, пока остальная её часть остаётся погребена под завалами безучастия. Ей почти нет дела до того, что обо всём этом может подумать Юджин — от истощения исчезают сантиметры кожи и литры красок, от него же эмоции округляются, сглаживая былую остроту. Заботиться о других невозможно, когда ты не в состоянии позаботиться о самой себе. — Я знаю, — угасающим шелестом доносится в ответ, и её глаза, обращённые к Юджину, чуть вверх, переливаются пустым стеклянным блеском. Подкрадываясь полуночной хищницей, вина вплетается в танцующий ветер и шепчет пряными сквозняками: «Может, ты виновата в этом сама?» — ей хочется так думать. Что это она отвернулась там, где нужно было наблюдать, и промолчала там, где слова рвались наружу птицами. Что это она — та самая подруга, недоверием ощетинившаяся на проявление заботы и слишком сытая присутствием незримой враной тени за плечами, чтобы остервенело гнаться за ней теперь. Только осень уже догорает, как и призрачное ощущение Кассандры поблизости, стираемое калейдоскопом тягучих часов и дней. Боль пеплом присыпает раны, засохшая от времени кровь змеёй сворачивается под сердцем — распотрошённое невыразимой тоской, оно привыкает и учится биться заново, будучи сломанным. Кассандра тоже там, в клетке из рёбер, такая, какой была прежде — если вообще была: задорная и живая, точно быстроногий горный ручеёк. А в жизни на её месте Фридберг, исправно вычёсывающая метры и метры принцессиных волос, исполняющая всё, что необходимо исполнять фрейлине. Но она — молчаливая чудачка, которую Рапунцель по пагубной привычке хочет порой окликнуть совсем не тем именем — в испуге запертое под челюстями, оно трепещет там чернопёрой птичкой, перекатываясь разгорячённой, будто угли, силой. — Я просто хочу понять, почему она так поступила, — с неохотным вздохом признаётся в одно утро Рапунцель, когда бегство от правды и Юджина становится совсем невыносимым. Боль в её груди — застывший и почти прирученный зверёк, на время втянувший стальные когти. В любое время — сегодняшней ночью или завтрашней — он может обнажить их вновь. Юджин с трудом находится, что ответить — слова полосуют горло оружейными пиками: — Тебе нужно прекратить винить во всём себя. Рапунцель фыркает и разливается горечью досады до краёв: ей так постыдно и совершенно по-дурацки хочется, чтобы у Юджина нашлась отмычка и к этому тайнику. Но может быть, ключей к человеческим сердцам просто-напросто не существует? От понимания этого детская обида, всколыхнувшаяся на миг в груди, оседает со вздохом тяжестью металлического осадка — пора взрослеть. — Я больше и не виню. Только никак не выкину из головы, что не все выборы совершаются свободно. Оцепенелая мгла кольцует её разум кисеёй, за которой ничего не разглядеть. Одна надежда, пульсирующая в этом гибельном полумраке маячком, согревает растрескавшиеся от холода пальцы эфемерной теплотой и поёт снисходительными грозами за окном. — Что ты будешь делать? — поджав губы, Юджин смотрит на неё с уверенностью, от которой горечью отдаёт во рту. Потому что он бесконечно прав: оплакивать утрату и дальше у Рапунцель просто не хватит сил. Нужно медленно подниматься с колен. Сентябрьская духота взрезается тучами грачей, парящими над вспаханными полями, и их пронзительные вскрики дробят мысли в голове на клочки. Под рёбрами у задыхающейся Рапунцель — целый сад: рута*, амарант** и мак*** — цветы, выросшие на могильном кургане прошлого. Слова ложатся на язык медной горечью: — Собираюсь поговорить. Понять её и, если придётся — отпустить. Даже если будет больно. В конце концов, разве это не то, что должны делать подруги? Позволять уйти, если понимаешь, что дальше ваши дороги разойдутся? …Ночью Рапунцель ловит из последних сил тепло дружеской руки, а наутро, вспоротая одичавшей вдруг болью, со слезами на глазах выискивает в зеркале враную тень, притаившуюся по привычке позади. Только вот здесь, на изнанке зеркала, Рапунцель Кассандру непременно поймает. Пусть и на долю секунды.

6.10.19. – 12.10.19.