Королева Ночи

И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня этой ночью мчала атласная кобылица... (Федерико Гарсия Лорка, «Неверная жена»)

Деревья смыкались кругом, образуя небольшую поляну. В самом центре лежал мёртвый кмет в разорванной до пупка рубахе. С его бледных мясистых губ на землю тянулась мутная нить слюны. На лице и в безумных пустых глазах застыло блаженство. Тупой, окоченевший детина умер вполне счастливым. Брукса пила его кровь. Эмиелю Регису по возрасту пить не дозволялось, но он часто видел, как это делают другие. Нерасторопно. Сперва легко проколоть клыками, широким языком слизать розоватую сукровицу. И только потом вгрызаться с чувством, с силой, чтобы пробить тугую артерию. Это как пить вино из лучших туссентских погребов – нельзя торопиться. Брукса же присосалась к шее кмета, как к пивному кубку. Жалась к земле, крутой дугой выгнув спину. Из-под кожи торчали шипастые позвонки. Чавкала, грызла и что-то довольно мурчала. Волосы слиплись и комьями лезли ей в лицо. Регис скривился, выглядывая из-за дерева — ну никакой душевной тонкости. — Тоже хочешь попробовать? — брукса подняла голову. Пара мутных капель сорвалась с подбородка и шлёпнулась на острые треугольные груди. — Подойди сюда. Улыбка расползлась по её лицу — белый частокол зубов на красном. Регис вздрогнул, сжался, но сделал шаг навстречу — худощавый, тонкий, ещё недозрелый, но уже с надменным взглядом высшего вампира и запальчивой самоуверенностью, какая бывает в его возрасте. В возрасте расцвета и юности, когда жизнь — одно буйное торжество. Но как бы Регис ни хорохорился — в животе змеёй свернулась смутная тревога. Брукса была старше и опытней. Взгляд лукавый, колючками пробегающий по телу. Она не лебезила, не попятилась, заискивая перед высшим вампиром. Как сидела возле добычи, так ни на шаг от неё и не сдвинулась. Оценивала, приглашала в своё скромное королевство. — Тебя учили правилам? — спросила она. — Ты должен знать, что делать на чужой территории. Регис кивнул, опустился на колени и покорно отвернул голову. Брукса мягко ткнулась в плечо, обнюхала шею. Прикосновение её липкой щеки и губ осталось у Региса на коже. Всё тело — от затылка до паха — пронзило щекотливым трепетом ожидания. Хозяйка территории решала: оставить чужака или прогнать недобрым утробным рыком. Но брукса спокойно отстранилась, её горячая ладонь легла на щёку Региса, оставив багровый отпечаток-пощёчину. Он глядел на неё, одурманенный запахом свежей крови и немытого женского тела. «Попробуй», — прошептали у него в голове, и Регис подался вперёд, глотая тёплый ночной воздух. Два пальца толкнулись ему в рот — скользкие и сладкие от крови. Наткнулись на упругое сопротивление языка, прошлись по шершавому нёбу. Брукса спокойно улыбалась, пока Регис с жадностью и жаждой облизывал, смаковал её пальцы, сглатывая кровавую слюну. Руками мял зернистую, тёплую землю. Мир становился расплывчатым и вязким. Воздух пах как монета, зажатая в потной ладони. Чувства же обострились, стали явными и открытыми, касались его, раздевали. Сняли кожу, как кожуру, оголили до острого нерва и уязвимой мякоти. Регис слышал, как роется в кустах полевая мышь. От неё пахло свежим помётом и перегноем. И вся она — лишь маленький кожаный мешок, налитый густым, багровым варевом. Самым вкусным, неповторимым. — Понравилось? Хочешь ещё? — брукса отняла руку. Регис тронул свои губы. Понравилось ли? Да. Да. Да! Так, что внутренности скрутило в остром, болезненном желании. Хотелось рвать жилистую кметскую шею и пить, пачкая лицо и дорогой камзол. Вспороть зубами живот и слизать жалкие остатки влаги с остывших внутренностей. А когда в мёртвом теле не останется ни капли — сдирать плёнку засохшей крови со своих ладоней. — Хочу. Брукса толкнула его, подкралась волчицей, зарычала. Регис упал в солёные от крови цветы. Она взобралась на него, потёрлась о плоский живот влажной, горячей промежностью. Непокорная, дикая и рыжая, как лесной пожар. Сверкнула, взмахнула когтями, с треском разрывая шнуровку на брюках. Регис лежал, распахнутый и распятый, с тем же пустым и счастливым блеском в глазах. Брукса наклонилась к нему. Из разинутой бурой пасти пахнуло гнильцой и ужасом. Регис испуганно заскулил, вспахивая землю каблуками сапог. Она тянулась дать ему что-то и в то же время — мечтала отнять. И это что-то — такое важное, связанное с его легковесной юностью — навсегда уходило. Потерялось в жарком и вязком поцелуе. И он сам исчез, забыл страх и утрату, собирал с её губ металлический привкус и стоны. Но жадная сухость осталась. Регис схватил бруксу за жёсткий волос, притянул и слизал с лица брызги холодной крови, горечь и злобу. Упал обратно в окружение приторного аромата цветов, размазывая языком чужую тягучую слюну. Брукса заёрзала, приподнялась, направляя его твёрдый и скользкий член в себя. Потом опустилась, задрожала, ощерилась бледной звериной мордой. Двигалась рвано, грубо. В мыслях у Региса стало так вяло и легко, как от выпитого украдкой родительского бокала вина. Брукса переменилась, иссохла до одних костей и поджарой, нечеловеческой резвости. Перед глазами маячили точёные подвздошные кости и рыжий лобок. Брукса — горячая и узкая внутри — с каждым толчком становилась сильней, злей и неистовей. Регис же таял и слабо выл, придавленный тяжестью и духотой. Ладонями гладил её тело, покрытое чёрной коркой из крови. Кожа бруксы — жёсткая и гладкая, как махакамская сталь, и пахло от неё не кислым нагретым потом, а раскалённым железом. И она взяла его. Выпила так же, как того глупца, чьё тело остывало на подстилке из листьев. Дёрнулась, опустилась. Мерзко хлопало, хлюпало и скрипело. Брукса выгнулась колесом. Кожа обтянула рёбра: вот-вот порвётся, обнажит кость и багровое нутро. В ушах гремел животный рык и отголосок грома. Что-то росло, полнилось, набиралось. И вдруг рухнуло сверху, ударило, оглушило. Регис комьями драл землю. Бёдра двинулись навстречу, ближе, глубже, сильней в эту податливую, тёплую мякоть. Когти бруксы изодрали в лохмотья и ткань бархатного камзола, и кожу. Порезы вспухли, щипали. Но для Региса осталось только дурное и пьяное блаженство. Ничто больше не давило, не подчиняло. Из глаз брызнули слёзы, Регис перекатился на бок и сжался в комок, пытаясь спрятаться и защититься. Но ничего не осталось. Надвое разрывало от жгучей ненависти и жалкой, щенячьей благодарности. Хотелось рвать бруксу зубами и вместе с тем — целовать руки, чтобы она обняла его и ткнулась холодным носом в шею. Она тихо мурлыкала, хвалила молодость и силу, и умения, которых не было. Убрала со лба пряди слипшихся волос. Гладила бессильное тело и заживающие порезы — следы дикой, зверской бойни. Регис ещё долго лежал — сонный и усталый — с липкой влагой между ног, пока не сошёл, не выветрился пьяный дурман. Тянуло спросить имя бруксы, чтобы найти зачем-то и зачем-то любить. Но язык разбух, рот стянуло похмельной горечью. Регис поднялся, слепо глядя на яркую рассветную желтизну. Брукса исчезла. И он вдруг понял, кто она и куда его заманила. Ночное королевство отступало, крошилось и таяло следом, потому что не могло существовать без неё. Королевы Ночи.