Sweetheart, what have you done with us?

Sweetheart, what have you done with us? Кожа Джонаса — золото, сияющее во тьме. Милтон наблюдает, прищурив глаза, из дальнего темного угла лаборатории. Джонас без сознания, и он кажется наиболее беззащитным сейчас, несмотря на то, что наиболее защищен. Глаза под веками неподвижны, руки в кожаных ремнях расслаблены, голова чуть повернута вбок. Мысли Джонаса — расплавленная сталь, струящаяся в руки Милтону, сталь и драгоценные камни. Милтон хочет отвернуться, потому что ссадина на бронзовой щеке, мешки под темными глазами и хрип из-за поломанного ребра — его рук дело. Он не может: при всем этом Джонас остаётся самым драгоценным и прекрасным подарком. Милтон с куда большим удовольствием запер бы Джонаса в своем загородном доме в пригороде Флориды, под жгучие, почти родные Малики лучи солнца и свою охрану. Запереть, скрыть, спрятать, как дракон свое сокровище, держать бабочкой под стеклом, чтоб никому не достался, кроме него. Детская, губительная для его дела мечта, но от желания обладать ноет под сердцем. Шепот позволяет себе вольность: представляет, как ветер будет подхватывать черные кудри, океан биться под босые ноги, а карие глаза — смотреть с иными эмоциями, чем сейчас. Милтону хочется это наблюдать. Джонас беспокойно вздрагивает во сне — точно так же, как вздрагивал от электрошока под пытками. Он сглатывает: по горлу прокатывается волна, вниз до самого дрогнувшего живота. Малики пытается притвориться спящим, но Шепот постоянно контролирует его. Он подходит ближе к столу и чуть наклоняется. Джонас тихо смеётся, прикрыв глаза: — Бейли. Мой бессменный тюремщик. От лёгкости, с которой Джонас произносит его имя, что-то надламывается внутри. Милтон улыбается в ответ: — Здравствуй, Джонас. Скажи то, что я хочу, и все это закончится. — Я предупреждал, — отрезает тот и отворачивается, и Милтон чувствует себя иррационально обиженным, лишаясь взгляда карих глаз, — без наблюдателей. Я скажу тебе все, но устрой нам тет-а-тет, мой синеглазый мучитель. Не здесь, Бейли. По сигналу с аппаратуры об активности пациента тут же узнал персонал. За дверью действительно кто-то был, но не решался зайти. Через пару секунд дробно постучались. — Я все равно узнаю это, но более болезненно для тебя, — отрезал Милтон, отворачиваясь. — Кроме самого главного, — тихо, еле слышно отозвался Джонас, а когда Милтон бросил на него быстрый подозрительный взгляд, сенсейт уже закрыл рот, отрешенно разглядывая противоположную стену. Больше он без принуждения ничего не скажет. Миллион разозленно фыркнул и распахнул дверь перед полудюжиной медиков: — Приступайте. Он обернулся — робко, не до конца, уже на пороге — и заметил, как по золотому виску вниз сбегает капля пота. *** — Все как ты просил! — кричит Милтон, заглушаемый ревом волн. Он совершенно случайно повредил пару проводов в системе отслеживания состояния пациента и уехал в Ирландию, за беловолосой тонкой девушкой с оленьими глазами. Райли могла подождать, но пока ошибки в показаниях ещё не засекли — надо было связаться с Джонасом. Слева темнели иссиня-черным горы, и это почти пугало. Океан вибрировал в подкорке мозга, пробирался губительным и тягучим в мысли. Малики в первую секунду поперхнулся холодным, влажным воздухом, широко раскрытыми глазами глядя на океан. Милтон тоже осекся, заворожённый теплым, золотисто-темным профилем на фоне холодных гор. Вновь больно дёрнуло под сердцем. — Здесь никого нет, кроме нас, Джонас! Что ты хотел мне сказать? — продолжает Милтон, легко касаясь плеча Джонаса. У Малики затрепетали ресницы, когда он пришел в себя и обернулся к собеседнику. Он накрыл ладонь Шёпота на своем плече рукой и подшагнул ближе: — Увези меня туда. К тебе, в пригород Флориды, Бейли. И взгляд у него был светлый, светящийся, с теми самыми эмоциями, о которых мечталось во время бессонных ночей и полных мутного марева дней. И подшагнули они друг к другу одновременно, сплетаясь руками и одним на двоих теплом, не специально перебрасываясь эмоциями, невысказанными чувствами, да и зачем им слова? — признаваясь друг другу. — Увези меня, как ты хочешь, Бейли. Как всегда хотел, — шепчет ему в губы Джонас, ластясь в руку, как побитый кот. И шелковые кудри волос под пальцами были нежными, мягкими, как будто Джонас не лежал на медицинском столе, как на разделочной доске, много дней. Будто его запястья не содраны до крови ремнями, а мысли не вывернуты наизнанку, как пара носков. — Спаси меня, Бейли, — прошептал Джонас, ускользая обратно в свое сознание. Милтон — Бейли, Бейли, Бейли — тяжело выдохнул и быстро вернулся к автомобилю. Ему нужен самолёт до Лондона. И пара запасных планов на всякий случай. Sweetheart, what have you done with our love?