Израненный-трагичный

Артур смотрит на этого серьёзного, чересчур серьёзного мальца, чьи щёки даже чуть надуты из-за, вероятно, недовольства на весь мир, и ему безумно хочется схватить пальцами кончики его губ и оттянуть — сделать счастливую улыбку. Радостное лицо. Артур не любил улыбаться. Не было в этом смысла, да и, впрочем, случая. Быть комиком для всех — последнее дело, из-за которого он действительно хотел бы искренне улыбнуться, а не рассмеяться от ненавистной психической болезни. Стендап — это шоу, привлечение к своей скромной персоне простой публики, успешная карьера в Готэме, которому постоянно не хватает веселья. Но не более. В этой позорной профессии (корректно ли так вообще называть это?) нет ничего достойного, хоть, стоит отметить, это и безумно привлекало. А вот этому мальцу улыбки не хватало. Его же звали Брюсом, да? Артуру глубоко наплевать на это имя, ему даже всё равно, что его отцом являлся проклятый Томас Уэйн, испоганивший несчастному мистеру Флеку всю жизнь. Он смотрел на этого мальчика и ясно осознавал: если на его лице не появится прямо сейчас улыбка, то её не будет никогда, а следовательно это милое личико будет испорчено крайне неприятными морщинками. А это не дело, правда ведь? — Я смотрю, ты не любишь улыбаться, — Артур ухмыляется, пытается сделать это дружелюбно, но Брюс явно напрягается. Чёртов план провален. — Но почему? Разве тебе не кажется твой мир прекрасным? Ему хочется рассмеяться, но Артур чудом сдерживается и внимательно смотрит в эти проницательные глаза, в которых совершенно нет ничего детского и наивного. — Ну давай же, не молчи. Я знаю, что ты хочешь мне что-то сказать, — он осторожно обхватывает холодные металлические прутья, мешавшие в полной мере ощутить эту неповторимую ауру вокруг Брюса, и вплотную прислоняется к ним лицом, не разрывая зрительного контакта. — Я вижу, как твои губы дрожат. Неужели ты не хочешь поблагодарить меня за подарок? — Это глупый подарок, — без каких-либо эмоций произносит Брюс. Артур делает страдальческий выдох и даже, кажется, по-настоящему удивляется этим оскорбительным, на его взгляд, словам. Он не понимал, в чём была проблема из уважения к старшим сказать треклятое и простое «спасибо», чтобы Флек не чувствовал себя так ущемлённо и некомфортно. Но вместо этого Артур получает ровным счётом ничего. Хотя постойте… Ах, да. Он получил позор на голову. Как про такое можно было забыть? Юному Уэйну определённо следовало поучиться манерам, прежде чем выходить в долбаное общество. — И почему же он глупый? — взяв себя в руки, терпеливо спросил Флек. Но вместо вразумительного ответа слышится только ветер, теребящий уже давно потерявшие свой прежний окрас листья. Они плавно срывались с веток и летели на землю — в никуда. Артур ждёт ещё немного, а потом чуть отстраняется, чтобы с новой неконтролируемой злобой примкнуть к прутьям и грозно уставиться на Брюса, отошедшего на несколько шагов назад. — Почему? — с хрипотцой спрашивает Артур и безумно скалится. — Ты меня ранил прямо в сердце… Брюс. На собственном имени Уэйн вздрогнул, словно до него неожиданно коснулись чертовски острой иглой. Он пытался сохранить самообладание, но было видно невооружённым глазом, что Брюс испытывал сильное желание уйти от этого странного и совершенно ненормального незнакомца. Однако он стойко выдерживает эту пытку и гордо вскидывает голову, прикусывает в нерешительности губу и вызывающим взглядом всматривается в безумное лицо. — Так делают только клоуны, а я ненавижу клоунов. Теперь Артур смеётся. Надрывно. До такой степени, что через некоторое время начинает катастрофически не хватать воздуха, из-за чего смех поспешно перерастает в кашель. — Не вижу здесь ничего смешного, — недовольно проговорил Брюс, недоумевающе поглядывая на Артура. — Конечно, — Флек продолжал откашливаться, но этот кашель сейчас не был таким уж задыхающимся и настораживающим, как несколько секунд назад. — Скажи мне, Брюс, что же ты тогда любишь? Уэйн кривится, и Артур готов поклясться, что в этой эмоции было презрение. Презрение к миру, к этому наиглупейшему вопросу и, конечно же, к нему. К Артуру, который отвлекал наследника от насущных дел. А, собственно, какие дела вообще могли быть у богатеньких мальчиков? Зайти в огромный особняк и не перепутать свою комнату с кухней? Или, может быть, пнуть обычного доходягу за его необразованность и излишне убогий вид? О нет. Брюс был не таким. Артур готов был поклясться собственной жизнью. Он знал, он видел, что Уэйна интересовало что-то совершенно иное, недоступное пониманию простых людей. — Так что? — он наклоняет голову набок. — Ты поделишься со мной самым сокровенным? Брюс молчит. Смотрит и не произносит ни слова, и это откровенно раздражает Артура. Он ненавидел, когда его игнорировали, когда не отвечали на поставленные, самые очевидные и незамысловатые вопросы. Ну неужели было так сложно открыть свой проклятый рот и произнести хоть что-то? Даже самую настоящую околесицу. Флек бы принял и такое — лишь бы услышать этот детский неокрепший голосок. — Я вот люблю свою маму, — начал Артур и аккуратно, чтобы не спугнуть, потянул руки к лицу Брюса. — Очень люблю и готов ради неё пойти на всё. Даже стать посмешищем, представляешь? Брюс не двигается, не проявляет никаких признаков жизни. Хотя он моргал — и это единственное, что более-менее помогало Артуру следить за неоднозначной реакцией Уэйна. Он максимально осторожно, чтобы не причинить никакой боли, касается кончиков губ Брюса и оттягивает их наверх, изображая какую-то неправильную, поломанную, нечеловеческую улыбку, заставляющую нормальных людей лишний раз схватиться за сердце. Но Артуру нравилось. О, как ему нравился этот малец, улыбающийся именно так, никак не иначе. Зрачки Брюса на миг расширяются, а после возвращаются в привычное состояние. Он никак не сопротивляется, не показывает, что ему это противно, что он хочет от этого избавиться, и Флек, наблюдая за этим, улыбается в ответ. — А ещё мне нравится твоя улыбка. Она чудесная. Почему ты не украшаешь ею весь мир? А потом появляется человек, который наглым образом разрывает весь зрительный контакт, созданный так трепетно и кропотливо, и говорит мерзопакостные вещи о любимой матери. И Артур, окидывая последний раз наблюдавшего с интересом Брюса, убегает, обещая себе в будущем как-нибудь обязательно узнать, что же любит этот несносный ребёнок.

***

Раздаётся выстрел — и падают два тела, рассыпаются по грязному, вонючему и мокрому асфальту идеальные, кремовые жемчужины, смотрящиеся в этом тусклом освещении слишком контрастно, как-то по-чужому. По лужам растекается багровая кровь. Она пачкается, становится ещё более темной и течёт прямо в канализацию — к голодным крысам, которым в этот день устроен самый настоящий пир. Брюс отчётливо слышит сирену, но не в силах пошевелиться. Он не чувствует ничего, кроме пугающей пустоты. В голове играет музыка, и Артур, буквально переживший аварию, чувствует себя до нереальности живым. Он окидывает взглядом толпу, которая громко скандирует его новое имя, — его истинное призвание, — и размазывает кровь на и без того кровавом лице, покрытом ссадинами. Он делает неторопливый реверанс, а потом в плавном движении поднимает руки, начиная какой-то неясный, но красивый и отчасти нежный танец, известный лишь ему. Он ощущает единение с толпой, он видит их чудесные маски, их настоящие лица, которые они всё время скрывали из-за отвергающего их общества, но этот танец посвящён не им. Артур под одобрительный гул отводит ногу в сторону и тянет руку куда-то вперёд, почти по-кошачьи изгибаясь. Он улыбается искренне, ликует и понимает, что отныне, с этого судного дня, Готэм будет свободен. Будет всегда таким, каким он должен был быть изначально. Без всяких Томасов Уэйнов, без Мюрреев. Без подобных отбросов, которые мешали своим существованием всему человечеству. Из-за мнения которых общество не могло двигаться дальше, боясь сделать даже свободно вдох, чтобы в ответ не получить осуждение от чересчур настойчивых СМИ и богатеньких ублюдков. Артур смотрит из-под полуприкрытых век на творящееся безумие и чувствует себя впервые дома. Он смеётся, и его подхватывает вся эта бесконечная толпа. Со всех сторон раздаётся оглушающий трезвон полицейских машин, мешающих в полной мере насладиться всем происходящим, но Артур тщательно пытается это игнорировать. Ведь сегодня — его день. День возрождения Джокера. и кое-кого ещё.

***

— Пожинаешь собственные плоды? Была глубокая ночь, и только ярко-оранжевые языки пламени освещали тёмный город, казавшийся с высокого здания каким-то неживым, фактически безлюдным. — Ох Дьявол! Ты меня так до инфаркта доведёшь! — Готэм сразу стал бы чище. Джокер изящно поклонился подошедшему Бэтмену, отправляя ему воздушный поцелуй. Тот такой нежности не оценил и нахмурился ещё сильнее, хотя это было практически невозможно. Но вот Брюс преодолел данный порог нереальности и сейчас красовался в этой чёрной, показывавшей во всей красоте его удивительную мускулатуру, броне. Джокер от такого готов был плясать — уж слишком шикарно было это невероятное зрелище, от которого не только коленки сгибались и бабочки порхали в животе. — Ты снова меня обижаешь! — Джокер отошёл от края здания и настороженной походкой, как хищник, коим он никогда в жизни не являлся, направился прямо в сторону возвышающейся мрачной фигуры. — Совсем ничего не колит от таких слов? Знаешь, это заставляет меня задуматься о том, что ты меня совершенно не уважаешь. А это меня обижает вдвойне! Ты понимаешь? Я скоро не выдержу и расплачусь прямо на твоём сексуальном плече! — Заткнись. — Нет, дорогуша, я достаточно молчал о наших с тобой отношениях! — наигранно обиженно залепетал Джокер, всё ближе и ближе подходя к стоявшему на одном месте Бэтмену. — У нас нет с тобой никаких отношений, Артур, — выплюнул он это чёртово имя, которое вечно приносило одни сплошные проблемы, одну головную боль, от которой Брюс с трудом засыпал. Названный Артур в ступоре остановился, глупо моргнул и посмотрел на напряжённого Бэтмена, который в свою очередь пристально наблюдал за каждым малейшим движением Флека. прямо как в самом начале. Но в этот раз Брюс рассудителен. Он наблюдает не за тем, что ему это интересно, что это в новинку. Он делает это из собственной безопасности, ведь Джокер — психопат, вечно таскающий при себе чёртов нож. А быть раненным — это последнее, чего хотелось бы Уэйну. Отойдя от мимолётного шока, Артур расплывается в противной улыбочке, которую Бэтмен сразу же захотел стереть с этого отвратительно подвижного лица. Он желал размазать кровь по этим ненавистным губам, чтобы Джокер захлёбывался ею, чтобы не смел произнести хоть слово. Чтобы она застилала его обзор. Но желаемое расходится с действительностью, в которой Брюс просто дожидается чего-то непонятного. Чуда, наверное, не иначе. — Брюс, — он улыбается ещё шире, когда видит, как Бэтмен сжал кулаки. — Брюс, Брюс. Милый, ты ошибаешься. У нас есть с тобой отношения. Самые настоящие отношения, которым позавидуют все. Джокер подходит почти вплотную к Бэтмену и тянет к нему руки, которые сразу же перехватываются. Брюс сжимает чужие кисти так сильно, что Джокер шикает и начинает прыгать на одной ноге, при этом совершенно вызывающе издавая неясные звуки, похожие отчасти на стоны. Он пытается вырваться, но из хватки Бэтмена, к несчастью для всех преступников, ещё никто не выбирался. — Ай, ай, ай! Отпусти меня! — Ты заигрался, Артур. — О нет, дорогой. Единственный, кто здесь заигрался, так это ты! Джокер чувствует, как его руки постепенно немеют. Даже боль, которая прежде была более чем ощутимой, теперь практически не было, хоть он прекрасно видел, какую силу прилагал Бэтмен для того, чтобы удержать его и не дать ни единого шанса отстраниться. Но неожиданно хватка слабеет, и Джокеру удаётся отпрыгнуть. Он с прищуром оглядывает Бэтмена и с удивлением подмечает его осунувшиеся плечи и уставший взгляд. — Я не хочу разбираться в этом. И не буду. Но прямо сейчас ты отправишься обратно в Аркхэм — и меня совершенно не волнует твоё мнение. — Вау, вау! Сколько много слов за раз! — Джокер одобрительно похлопал в ладоши. — Ты делаешь большие успехи. А можешь теперь добавить чуть больше экспрессии? Чтобы я почувствовал эту животную энер-ргию каждой клеточкой своего тела? — Джокер. — О да, детка, давай ещё! — он поднял голову, отвёл руки назад и повёл бёдра в сторону, словно всерьёз получая наслаждение. — Ещё совсем чуть-чуть, ну же, Бэтс, не лишай меня кайфа! Бэтмен закатил глаза и бестактно схватил вскрикнувшего Джокера за локоть, толкнув вперёд. Артуру пришлось приложить все усилия, чтобы не свалиться и не прокатиться прямо лицом по асфальту. — Эй, нежнее! У нас ещё не было первой брачной ночи, чтобы ты так со мной обращался! Бэтмен решил тактично проигнорировать комментарий Джокера, не видя никакого смысла в том, чтобы сказать ему заученное вдоль и поперёк слово «заткнись». Всё равно в этом не было никакого смысла, ведь это не воспринималось всерьёз. — Бэтс, дорогуша, у меня к тебе бизнес-предложение, — Джокер крутанулся на каблуках туфель и загадочно ухмыльнулся. — Если ты мне позволишь кое-что сделать, то я буду до Аркхэма молчать в тряпочку. Устраивает? — Нет. — Это самое законное действие, эй! — Джокер на эмоциях топнул ногой и скрестил руки на груди. — Иначе я буду петь. Громко петь. Орать даже. Бэтмен в силу своей (не)эмоциональности только и сумел, что опять закатить глаза и мысленно пожелать этому психопату свалиться прямо сейчас вниз и умереть самой мучительной смертью, но он поспешно себя отдёрнул от такой мечты, противоречащей кодексу, и только задал вопрос: — Что ты хочешь? — Ничего серьёзного. Но пообещай, что не будешь использовать свои руки. В глазах Брюса отразилось самое настоящее непонимание. — Доверься. — Доверие и ты — вещи несовместимые. Джокер равнодушно пожал плечами и, подойдя ближе к Бэтмену, опять потянул руки к его лицу. На это действие Брюс среагировал моментально и снова попытался перехватить чужие запястья, но Джокер нахмурился, и эта эмоция была такой неожиданной для него, что Уэйн от удивления замер. Артур же коснулся кончиков губ Брюса и насколько позволяла маска потянул их наверх, изображая улыбку. Выглядело это откровенно странно: человек в каком-то пёстром маскарадном костюме трогал другого человека тоже в максимально странном костюме летучей мыши. Но Артуру это напомнило прошлое, и он не оскалился, не ухмыльнулся. Он улыбнулся. Не тепло, но тоже сойдёт. — Что ты любишь, Брюс? — Что за ерунду ты устроил? — Ответь на мой вопрос, — серьёзным тоном потребовал Артур, не разрывая зрительного контакта с Брюсом. — Это проклятый детский сад. — Ох, Брюси, не ломайся ты хотя бы сейчас! Просто ответь на мой сраный вопрос! Пожа-алуйста! — Я знаю, кого я ненавижу. Бровь Джокера вопросительно изогнулась, но он мотнул головой и вздохнул. — Ладно, ты, видимо, плохо разбираешься во всех этих понятиях, бедный, но ладно. Ради тебя я сделаю огромное исключение. Кого ты ненавидишь, Брюс? — Клоунов. Тебя. В глазах Джокера появился опасный блеск, который обычно появляется у людей, задумавших что-то поистине грандиозное. Он хлопнул Бэтмена по щеке и шустро отстранился, чтобы не получить ответный хлопок, который наверняка снесёт его к чёртовой матери. — Что ж, свои условия ты выполнил. Молодец. Теперь моя очередь. Он прижал указательный палец к большому и прислонил их к своим губам, изображая замок, который он якобы закрывал. После Джокер показал ладонью на рот и промычал что-то невнятное, тем самым доказывая, что больше не может говорить. Бэтмен вздохнул на эту клоунаду и, грубо схватив Джокера под руку, повёл прочь. Стоит сказать, что он действительно исполнил свои условия. До Аркхэма Джокер не проронил ни слова, и Бэтмен испытал невероятное блаженство от этого молчания. Зато приблизительно через неделю Джокер снова сбежал из психиатрической больницы. И каким-то чудом очутился в особняке Брюса, который чуть не стал заикаться, когда проснулся и увидел рядом этого ненормального. Потом Джокеру влетело по самое не хочу, посыпались новые угрозы, оскорбления, жалобы... А под самый конец, ещё где-то через неделю, Джокер устроил настоящий фейерверк, взорвав где-то около трёх больших зданий и аргументировав это тем, что это подарок на их какую-то там годовщину непонятно чего. Но Бэтмен, к несчастью, тронут до глубины души не был, и бедному Джокеру снова влетело. А после он в который раз загремел в Аркхэм. В общем, всё как обычно — и даже больше, ведь теперь у них частенько были дни простого человеческого общения, когда Джокер на время становился израненным Артуром, а Бэтмен — Брюсом, мальчиком с трагичным прошлым.