Маскарад

      Великолепно, я снова пьян.       По крайнее мере, не дома, а в каком-никаком баре. Всё равно один, но уже не совсем алкоголик. Я надеюсь.       Никогда не думал о великом будущем, но то, что у меня есть сейчас, явно не верх мечтаний. Я — обычный мусорщик… хотя, скорее, водитель грузовика с мусором… не то что бы это было намного лучше. Работа как работа, график хороший, да и музыку слушать никто не мешает в кабине. Могло быть хуже. Хотя бы сестра нормальное образование получает сейчас в колледже.       Как всегда, я предельно меланхоличен, когда пьян. И философичен. И… на ум снова приходят нехорошие мысли.       Вы когда-нибудь знали секрет, существование которого подвергало бы опасности весь человеческий мир? Что-то, что перевернуло бы с ног на голову всю картину вашего мировоззрения. Я вот — знаю.       Игрушки — живые.       Вдумайтесь, пожалуйста, хорошо, в эти слова… ИГРУШКИ — ЖИВЫЕ!       Можно ещё по слогам повторить, но не хочется. Просто… подумайте как следует.       У нас есть братья по разуму, Не в космосе, не в недрах земли, не под водой. Они рядом. Рядом с вашими детьми. Они выглядят как… да кто угодно! Динозавры, люди, собаки, солдаты и боевая техника, инопланетяне и роботы. И эти «братья» такие же умные, как люди, и могут говорить. Могут творить, обманывать, сражаться и создавать, чинить и ломать.       И их миллиарды… тысячи миллиардов! Больше десятка на каждого американского ребёнка, не считая тех же солдатиков, идущих в комплектах по паре дюжин. А, может быть, и другие фигуры тоже живые? Солонки, статуэтки удачи, статуи? Не знаю, знать не хочу. Как и этот секрет.       Как же я его узнал? Очень просто — мучал свои игрушки, попытался взорвать ещё одну, новую. Тогда-то все они и сорвались с цепи. Особенно тот ковбой в шляпе с проклятым динамиком.       Тот момент, когда он провернул свою голову вокруг оси, а затем его пластмассовое лицо ожило, изрыгая свою речь, снится мне в кошмарах до сих пор.       «Мы всегда будем наблюдать!»       Я убежал прочь тогда, Крича о том, что игрушки — живые. Пугаясь каждой тени, и даже милой куклы в руках сестры. Позже, когда я немного очухался, то отдал все игрушки младшей, предложив раздать друзьям те, которые не нужны ей. Впрочем, отдал — громкое слово. Просто показал, где все эти игрушки лежали — на моём заднем дворе. Дотрагиваться до них я не собирался.       Не знаю, как тогда не сошёл с ума. И не дал никому понять, что увидел что-то настолько страшное. Не хотел в психушку, даже тогда своим скудным разумом понимая, что мне всё равно никто не поверит, а к врачу и милым зомбирующим таблеткам отправит запросто. В итоге, несмотря на долгие бессонные ночи и кошмары, я выжил. И жив до сей поры.       Смотря на события тех дней, я вижу всё яснее. Ту театральность, с которой показались игрушки, появляясь из песка и лужи, ковыляя, словно зомби. Поворот головы ковбоя, его речь, транслируемая через динамик. Мне не хотели навредить, просто испугать до обмоченных штанов. И это очень, очень страшно.       Я был монстром.       Если предположить, что игрушки — живые, то я мучал живых существ. Могу только молить, что они не чувствовали боли, но я… пересаживал им дополнительные и отрывал родные конечности. Боже, даже головы! Они же… как чувствовала себя кукла с головой птеродактиля? Голова завладела телом куклы? Или была лишь гостем движущегося само по себе тела? А удочка… на ногах куклы… господи, я хуже Менгеле или кого там ещё… Франкенштейна!       А ещё я убивал их. Я убил разумное существо, взорвав его… эта тошнота от алкоголя или нет?       И этого было недостаточно, чтобы игрушки вмешались или попытались остановить меня. Только когда под угрозой оказался Баз Лайтер, тот ковбой решил вмешаться.       Я узнал ковбоя… это была игрушка того непоседливого паренька-соседа, Энди. А ковбоя звали Вуди… как дятла из мультика. Наверняка Лайтер был его… другом? Они же могут дружить? Как то же они забрались вместе в тот проклятый автомат с резиновыми пришельцами в том проклятом развлекательном центре!       Так вот, я попытался убить друга ковбоя, и тогда он напугал меня, организовав моих игрушек против меня, до этого лишь, как я понимаю теперь, тихо терпевших мои пытки. Просто напугал, не попытавшись даже ранить или ударить, не то что убить! Как я убил.       Игрушки милосердны и бесконечно терпеливы… я же не один, кто пытал их. Я же не пытал живых существ, никогда… но игрушки были моим имуществом, они принадлежали мне. Я мог обращаться с ними, как захочу, ведь они же не живые, лишь куски пластмассы. И если какая игра лишала меня такого куска пластмассы, это было неудобно для меня, но подобная выходка стоила того. Если я переделывал скучные игрушки в великолепных монстров, как это могло быть жестокостью — они же неживые?!       Я один знаю правду — и миллионы детей продолжают убивать живых существ по всему миру. Пытать их, расчленять, терять. А игрушки терпят. Они, должно быть, созданы такими. Любят, когда с ними играют хорошо. И терпят, оставаясь безмолвными марионетками, когда играют плохо.       Игрушки — живые, и они соблюдают маскарад.       Что они — неживые. Чтобы не пугать детей. Чтобы с ними продолжали играть.       Но однажды они нарушили маскарад. Ради меня. Может, и не только. Кто же поверит, что игрушки — живые? Сколько, таких, как я, знающих правду? Сколько списали это на воображение детских лет? Много, наверное. Относительно.       Что случится, если маскарад будет нарушен навсегда?       Если бы игрушки напали на нас… человечество бы отбилось, наверное. Потеряв в первых атаках почти все детей, напалмом выжгло бы отовсюду заразу игрушек. Но это, я молюсь, невозможно — игрушки любят детей, иначе не терпели бы.       Меня больше волнует возможная реакция людей. Как они отреагируют на прячущихся разумных существ? С кем будут тогда играть дети, если взрослые запретят подобный контакт? Мы захотим изучить новую цивилизацию, установить с ней контакт? Или станем вивисектировать, экспериментировать, эксплуатировать? Превратим их в оружие? Попытаемся истребить? Станем боготворить? Достигнем баланса? Я не знаю, и мне страшно. Я не хочу прекращения маскарада. Я не хочу, чтобы кто-то знал, что игрушки — живые.       Я не хочу знать, что игрушки — живые. Но знаю. И помню. Особенно, когда пьян.       Я недавно видел одного из моих коллег с его грузовиком. К радиатору были прикручены разные плюшевые игрушки, включая здорового розового медведя. Это пытка для игрушек, быть постоянно обдуваемыми ветром и выжигаемыми солнцем, не в силах даже умереть… господи, как они вообще умирают? Если их разорвать на части, те же продолжат жить, я знаю. Надо голову уничтожать, наверное, как зомби.       Сколько игрушек сейчас так страдают, вечно на грани жизни и смерти?       А я оставил все игрушки там, на радиаторе, гнить. Как бы я выглядел в глазах того мужчины, попытавшись содрать игрушки? Как бы я объяснил свои мотивы? Сказал правду? Я не хочу. Не хочу, чтобы кто-то ещё знал правду. Она слишком мучительна.       Я пью, чтобы забыть, но вспоминаю лишь ещё лучше и отчётливее. Больше думаю. Дурак.       Я продолжаю жить, зная о пытках и смертях миллионов разумных существ. О людях, создающих новые и новые разумы, о подобных мне детях. Конструктор, железные ноги паука, двигался, управляемый волей пупса… его головы. Что, если какой-то ребёнок слепит из, не знаю, вилки пластиковой настоящую игрушку? Создаст новый разум, без тех «установок», что есть у обычных игрушек?       А потом сомнёт в руке через пару минут.       Да, у пьяного меня фантазия совсем буйная.       И каждый раз — новые мысли, обречённые оставаться в голове. Жуткие мысли.       Игрушки — живые, и они соблюдают маскарад. И я соблюдаю маскарад.       Я — Сид Филлипс. Я знаю правду, способную уничтожить привычный нам мир.       И я сейчас мертвецки пьян третьесортным виски.       Что сказать, жизнь продолжается.