the dust of dust.

Восстановленный бункер Винчестеров становится их временным пристанищем. Джек не может оставить Кастиэля, бросившего вызов Богу. Он понимает и принимает то, что Винчестеры остаются семьей Каса. Но больше не его. Люцифер следует за Джеком, не оставляя его одного ни с Винчестерами, ни с Кастиэлем. Джек, став грубее и серьезнее, все еще растерянный ребенок, на которого стены бункера давят серым прошлым. В отведенную ему комнату он не заходит, остается только у отца, прячась в его угольных крыльях. Джек хочет вернуться домой. Поэтому Люцифер дарит ему мечту — россыпь звезд на черном полотне. А потом Винчестеры находят Михаила. Поначалу Джеку не нравится Михаил. Пока свежи воспоминания о его альтернативной копии, а еще он непозволительно надолго отбирает у него отца: Люцифер днями просиживает в комнате у Михаила, не пуская внутрь не только Винчестеров, но и Джека. Сэма Люцифер выпроваживает из комнаты, пообещав, что проведенное в Аду время покажется ему Раем, если он еще раз сунется к его брату. Михаил, запутавшийся в крепкой паутине адской клетки, поначалу его даже не узнает. Нельзя кому-то видеть правителя небес таким. Искалеченным, с обломанными крыльями и выжженной на них печатью Ада. Благодать в нем догорает тлеющей спичкой. Люцифер жертвует ему часть своей благодати. Джеку нельзя этого видеть, ведь даже будучи сильнее и Михаила, и Люцифера, он остается ребенком. И реакция Михаила непредсказуема. Люцифер-то знает, какой Джек на самом деле; а для других он остается порочным отродьем архангела и человека, рождение которого перечило небесным законам. Узнав, что Джек опасается Михаила, Люцифер несколько часов проводит, рассказывая сыну о том, каким его брат был. А потом впервые берет его с собой к нему. Джек много извиняется, прежде чем Михаил позволяет ему коснуться себя и смягчить боль. Настороженность сменяется изумленным: “Люцифер, кто это?..”. Совершенно ненужный вопрос. Ребенок состоит из Люцифера и редких человеческих ноток; совмещает свет и свистящую бездну в груди. Не просто сияет Люциферовой благодатью, а хранит в себе его любовь. Михаил позволяет ему исцелить себя только потому, что прикосновения Джека пропитаны Люцифером. Михаил поначалу недоумевает. Потому что Люцифер смягчается со своим шепотом на ухо и бархатными прикосновениями, заражающими кровь Михаила дьявольской благодатью. Ребенок, эта концентрация внеземной энергии, его изменила. От Джека несет тьмой, как от Люцифера, и светом, как от Михаила, не испорченного мраком адской клетки, он — их черно-белая смесь. По отдельности Михаил и Люцифер сильны; вместе — непобедимы. Ребенок же совмещает в себе обе крайности, и его сила не перестает расти. — Я не узнаю тебя. Это дитя тебя так изменило?.. — Михаил устало улыбается, скользя ладонями по братовым плечам. — Ты поймешь. Как только узнаешь его получше, то сразу поймешь. Шепот в висок. Сценарий отца перечеркнул их прошлое. И если бы это только принесло опьяняющее чувство свободы и независимости... Они, вылепленные Богом в уродливые фигуры, все еще путались крыльями в колючей проволоке. Джек мечтал взлететь, разорвав земные цепи, и Люцифер хотел верить, что это — их будущее, а не пустые мечты, жить которыми было легче, чем принять реальность. Даже если это было частью игры отца и отсчет пошел — пусть так. Только они вырвут последние дни, минуты, секунды втроем. И только вдвоем. — Мы ведь его дети... Как он мог поступить так с нами? — говорит Михаил в тишину, тлеющую закатом. Люцифер горько-грустно целует его в ответ. Предначертанный Апокалипсис не имел смысла. Рай и Ад, смерти братьев-архангелов, раскол Небес не имели смысла. Их вражда, быть может, была прописана еще до их рождения. Все начиналось с них — и закончится ими. — Ты бы смог сделать такое со своим сыном? Люцифер не отвечает. Он лишил Джека благодати и обрек на смерть. Ему нечем гордиться. Джек слушает Михаила и Люцифера так, будто они открывают ему новую вселенную. Наверное, так и есть: в его искристом восторге отражаются миллиарды галактик, которые Люцифер обещает показать ему, лишь они разберутся с Богом и Тьмой. Что им — бессмертным — до этих муравьев-людей? Впереди — космическое полотно, расшитое бесконечными вселенными. Перед архангелами не стоит ни Рай, ни Ад — их ждут звезды. — Да мы сами станем богами! Создадим свой мир, хочешь, Джек? — Я хочу. Ты научишь меня?.. У Джека в глазах плавленное серебро Млечного Пути и Магелланового Облака. Мир можно даже не создавать — целая вселенная уже сидит напротив Люцифера, скрестив ноги и сияя ярче Полярной звезды. Люцифер возьмет его руки в свои, направит, укажет, как учил его творить отец. Покажет, как возводить горы и как наполнять океаны; как вышивать созвездия серебристой пылью и как давать жизнь. — Мы научим, — Михаил встревает в их мечту, полную рассветов и закатов, лохматя Джеку волосы. Тот тянется к прикосновению, жмурясь солнечными лучиками и вибрируя этим приторным счастьем. Джек льнет к ним обоим, чувствует покровительственную поддержку и ласку, которой его обделили. Он тактильный, нуждающийся в тепле ребенок. Прикосновения ангелов несут в себе исцеление и трепетную нежность. Джек лечит Михаила, касаясь его лба и висков ладонями, излучающими мягкий свет. Он смешивает архангельскую благодать отца и свою собственную в целительный коктейль. Наедине и Люцифер лечит Михаила мягким трением кожи о кожу, рваными выдохами в губы и словами, вслух которым звучать можно только шепотом. Он касается воспоминаний, клеточной чернью выгрызающих Михаила изнутри — и утирает их, выступивших слезами, с его щек. Люцифер с ним везде и сразу: снаружи, вжимающийся в Михаилов лоб своим, и внутри, в самых дальних закутках сознания, подернутых липким дегтем, куда Джеку доступ закрыт. Он разбивает Михаила во мраморную крошку и собирает заново простым “Ты нам нужен”, повторяемым в перерывах между влажными поцелуями в лоб и в губы. Михаил рассыпается у Люцифера в ладонях лунной пылью. Он беззвучно плачет, спрятавшись у него в плече затухающей звездой. Плачет, царапая кожу ногтями, и Люцифер жмурится ему в висок от ужаса, через который им пришлось пройти, и еще предстоит — впереди Бог и Тьма, а их только двое, наскучивших, выброшенных на свалку марионеток. И еще дитя, шитое черной и белой нитью, живущее мечтой сбежать в звездный бархат. Крылья у Михаила растерзаны прутьями клетки и сыпятся грязными белыми перьями. Люди этого не видят. Даже Джек сперва не видел, а Люцифер бы все отдал, чтобы ему не привелось видеть этого никогда. Он собирает перья по всей спальне, прячет их под подушку; каждый раз, находя новое, ныряет в воспоминания о юном Михаиле, купающемся в медовом солнце Рая. У Люцифера крылья черные, белизну которых не вернуло даже воскрешение — это клеймо падшего ангела — и такие большие, что, кажется, он может спрятать под ними и Михаила, и Джека. Михаил ощущает жар и щекочущий легкие дым их тления каждый раз, когда Люцифер лежит рядом, обволакивая его целиком и полностью. Свои крылья Джек не видит из-за узости человеческого зрения, избавиться от которого помогут лишь годы. Люциферу жаль, что он не в состоянии увидеть их, потому что красота звездной Кассиопеи меркнет на их фоне. Черно-белые из-за благодати альтернативного Михаила и родства с Люцифером, разлогие, больше даже его самого. Он и смотрит на сына со смесью восхищения и гордости, чтобы потом, укрывшись от чужих глаз, шептать Михаилу в шею: “Он такой красивый и сильный, Майк. Будто он — это мы с тобой”. Джек лечит Михаила, используя свои способности по максимуму: слишком сильно он любит приносить хорошее тем, кто по-настоящему его ценит. И он не может оставаться равнодушным с тех пор, как Михаил позволил ему увидеть себя таким, каким его сделала клетка. Лазурной дымкой благодати Джек возвращает Михаилу жизнь. Отец всегда был рядом, помогал и хвалил его, и Джек готов был исцелять Михаила до истощения собственных сил, чтобы Люцифер еще раз посмотрел на него с такой гордостью... и любовью. С возвращением Михаила от Люцифера начинает фонить чем-то сладким, состоящим из малинового солнца. С этим трепетом и тщательно скрытой лаской Люцифер смотрит только на Джека. Теперь еще и на Михаила. Люцифер и до появление Михаила был мягок, подставлял Джеку надежное плечо и придерживал его, когда он делал первые “архангельские” шаги. Неумелой отеческой нежностью сквозили его жесты и порой даже слова. Джек смотрит на него и учится бросаться колкостями, отравляющими кровь. Тренируется на Винчестерах. Винчестеры должны быть им благодарны, потому что если бы не они с Люцифером, то Михаил бы ни за что не восстановился и был бы бесполезен в предстоящей битве с Богом и его сестрой. Они учат Джека всему, что знают и умеют сами, от чтения мыслей до поджигания Шевроле Импалы шестьдесят седьмого. Постоянной грызне, которая была частью прежних Михаила и Люцифера, места нет, потому что Джек смотрит на них во все глаза, восхищенный и, одновременно с этим, напуганный их могуществом. И могуществом, заключенным в собственных руках. От Джека веет холодом и снисхождением, стоит ему оказаться за пределами их собственного мира, суженного до одной комнаты. Помимо архангелов он обращает внимание только на Кастиэля. Джек горит пламенем ярости к Богу, которое впаивает еще больше черного ему в крылья. Про план Чака он знает: про то, что вся их вселенная шита иглой его вмешательства. Винчестеры тоже действовали не по своей воле, а повинуясь Чаку, дергающему за ниточки, и Джек простил их, но не более. Пусть упиваются своим мнимым прощением, ведь Михаил учил его быть милосердным. А Люцифер учил его давить муравьев, если они перешли рубеж. Что поделать, Джек — почти что ребенок архангелов. Михаил рассказывает Джеку про Небеса и ангелов. А еще про Люцифера, но не того монстра, образ которого успели навязать ему Винчестеры, а про своего брата. Джек слушает его, теряя счет времени, поэтому упускает момент, когда сам начинает слабеть и меркнуть, в то время, как голубое пламя в Михаиле разгорается. Зато Люцифер замечает. Джек не засыпает, нет, это слишком человеческий жест, просто отключается на время от истощения у Михаила на плече, сверкающий мириадом неисследованых звезд. Люцифер гладит перья примявшихся черно-белых крыльев, касается меда его волос и сталкивается с пальцами брата, впутавшимися в пряди. В глазах Михаила морской штиль. “Теперь ты понимаешь?” читается в каждом жесте Люцифера, полном ласки и тепла, когда он прижимает Джека к себе за талию и улыбается в детское плечо. Джек пахнет корицей. И Михаил вдруг понимает. Богу хочется отомстить кровью и огнем, стирая горы в пыль и иссушая океаны за всю ту боль, на которую он обрек своих детей, и их ребенка тоже — а разве он это заслужил?.. Эта золотая нить, звоном весенних ландышей вплетенная в их тела и крылья, могла порваться, лишив их целой вселенной. Михаил обращается к Джеку, этому идеальному балансу тьмы и света, исключительно с покровительственным “Дитя”. Есть в нем и отголоски человеческого; Люцифером же сквозит в ребенке жестами и манерой держаться. И, в комплекте с этим, не присущей Люциферу мягкостью. Его энергия ощущается даже в случайных прикосновениях, поэтому Джека постоянно хочется касаться. Хочется обнять его, завалиться на ненужную кровать и рассказывать о звездах и планетах. Джек знает, что отец любит Михаила по-другому, не так, как Дин Сэма и не так, как Люцифер любит его самого. Он плохо разбирается в чувствах, но в том, что Люцифер именно любит уверен; так, как любят взрослые — крепко и навсегда, любовью, длинной в ангельскую вечность. И вопреки этому, он не лишний. Впервые с рождения он рядом со своими, не с людьми, а с архангелами, которые учат его не бояться своего потенциала и быть другим. Не то, чтобы он видел что-то, не предназначенное для его глаз, или отец говорил с ним об этом — Джек чувствует это каждой клеткой своего тела и сравнить это может только с сахарной патокой, густым сиропом растекшейся по жилам. Джек ни разу не слышал от них этого громкого “люблю”, отдающего кислинкой — их любовь родилась вместе со звездами, была старше Тибета и Марианского желоба, а еще — объемнее всей Туманности Андромеды. Она не нуждается в такой мелочи, как слова. Растратив свои силы на лечение Михаила, Джек сворачивается в клубочек у Люцифера под боком и напоминает маленького Габриэля. Теплый и лучистый, из мягкого пластилина любви, он способен собрать вокруг себя собственную Солнечную систему. И не важно, что Джек лишь притворяется “спящим”, чтобы Люцифер с Михаилом могли побыть вдвоем, рассеянно даря ему ненавязчивую нежность — между ними искрит лаской. Джек этим бесстыдно пользуется и купается в теплых лучах заботы. О смерти Габриэля Люцифер рассказывает Михаилу именно в такой момент, когда Джек дремлет, уткнувшись ему в плечо. Это ошибка, потому что не место и не время, как для мгновения, состоящего исключительно из Джека, жидким золотом растекшегося по ним с Михаилом. Они переглядываются с горечью потери младшего брата и проводят совершенно ненужную ассоциацию со звездочкой, о карамель волос которой мягко трется щекой Михаил. Это время, одновременно сладкое и горькое, знаменует себя золотой осенью. Она хрустит листвой и пахнет вереском, но не может утаить зиму, которая ждет их троих впереди. И Люцифер будет целовать Михаила так, будто он слаще меда, и касаться его щек и волос последними лучами прежде, чем снежный ковер укроет их маленький мир. Михаил с улыбкой принимает неизбежность и рассыпается у Люцифера в руках золотой листвой осины. Потому что после осени всегда наступает зима. — Будь со мной до конца, ладно? — просит Михаил. Его голос дрожит золотыми струнами арф Эдема. Люцифер прижимает к губам их переплетенные пальцы, надломно смеясь. Какой же дурак, как был ограниченным придурком, так и остался. Куда он денется от них, от Люцифера и ребенка, которого обещал научить тонкостям творения? Они ведь еще со времен рая хранили мечты, подернутые сладкой дымкой, о своем мире, где нет контроля отца или людей. Люцифер вжимается в Михаила так, что давно уже должен был раствориться в нем, выцеловывает его чувствительную от высокой концентрации благодати шею, ощущая, как братова ангельская сила и его собственная сливаются в одно целое, сшивающее их воспаленные сознания сапфировой нитью. Глупый, глупый Михаил. Их столько всего еще ждет, им столько всего еще предстоит увидеть, сделать. И сколькому научить. Джек прибегает, взбудораженный, и ластится к ним котенком; его сразу же в затаскивают в мягкое гнездо. Тараторит о прочитанных недавно книгах и успехах в изучении енохианского, а еще о том, что он построит в их мире, неусидчивый настолько, что от его восторга начинает мигать настольная лампа. Солнечным зайчиком скачет от Михаила к Люциферу с детским нетерпеливым “Когда? Ну когда уже, пап?”. Скоро, ребенок, уже очень скоро. Звезды ждут их, готовые укутать в космическую мантию.