Ненавидь меня

В этот раз Аделаиде ни о чём не нужно просить. Она, наверное, может и вовсе не приходить на кладбище, однако докучливый запах рома и тяжёлая, удушливая вонь табака, такая знакомая, что трудно ошибиться, с момента входа в гавань не дают ей покоя, забиваются в ноздри слишком навязчиво, чтобы их игнорировать. Иногда, если взглянуть эдак искоса, прищурившись, Аделаиде даже кажется, что она видит тёмно-серую дымку, окутавшую город уродливым покрывалом. В этой дымке извиваются змеи. Пожалуй, было бы невежливо не навестить старого знакомого, когда он столь настойчиво напоминает тебе о своём существовании, а потому Аделаида, прихватив гитару, легко удирает от команды и отправляется бродить по улицам города, даже не сомневаясь, что рано или поздно ноги приведут её к кладбищу. И можно изо всех сил оттягивать этот момент, озаботившись даже приличным для своего статуса платьем и шляпкой, однако появление рядом с кладбищенскими воротами становится закономерным итогом, понятным ещё в тот момент, когда она впервые вдохнула удушливый дым здешнего воздуха. Как, впрочем, очевидно и последующее путешествие в удивительный мир духов (пусть и сопряжённое с некоторыми сложностями). — Здравствуй, — говорит Аделаида, глядя на мужчину, устроившегося прямо на чьём-то памятнике. — Я рада тебя видеть. Самэди усмехается, и сигара, зажатая им в зубах, приветственно пыхает дымом. — О-хо-хо, кого к нам принёс переменчивый ветер… Значит, соскучилась по мне, певчая пташка? Ты могла бы выбрать способ увидеться куда как проще, — он вынимает сигару изо рта и выдыхает в сторону Аделаиды тёмное, какое-то скользкое кольцо дыма, растворяющееся в воздухе перед самым её лицом. — Мне казалось, это ты меня звал? — Аделаида вопросительно приподнимает брови и, ничуть не стесняясь, устраивается на ближайшем могильном памятнике напротив Лоа, приставив гитару сбоку. — В воздухе было так много рома и табака, что я просто не смогла пройти мимо. — Не переоценивай себя, крошка, — Барон усмехается снова, и едва заметно покачивает головой. — Я уже почти забыл, чем пахнет твоё сердце. Последняя фраза кажется Аделаиде странной, и она хочет уже уточнить, о чём это говорит дух, но не успевает, поскольку откуда-то из цветастого полумрака вдруг является удивительно красивая женщина, весьма похожая на Барона Субботу. С её появлением в воздухе сразу разливается смутно знакомый сладковатый запах гниющих фруктов, каких-то экзотических цветов и горячего, свежесваренного кофе… — Так вот, значит, как выглядит твоя Аделаида. Ну, та самая, о которой ты рассказывал мне всю ночь, — красавица хмыкает, и Аделаида вдруг с удивлением замечает, что на скулах Самэди как будто мимолётно проступает румянец… Впрочем, тут не трудно и ошибиться — в неверном свете мира духов, да ещё и под слоем краски, разве же разглядишь настоящий оттенок кожи? — Здравствуйте, — вежливо произносит Аделаида и поднимается с памятника, внимательно разглядывая незнакомку. — Прошу прощения, не знаю вашего имени… — Бриджит, — дух усмехается точно как Барон, и делает шаг ближе. — Вижу, мой муженёк не упомянул обо мне? — А зачем ей о тебе знать? — Самэди подмигивает Аделаиде и ловко перехватывает жену за руку, притягивая к себе. — Я первый её увидел… И собирался приятно провести время, пока ты не вмешалась. — Мне приятно с вами познакомиться, — Аделаида растягивает губы в улыбке, хотя внутри потихоньку растёт раздражение. — Но я всего лишь почувствовала запах сигар и рома, поняла, что кое-кто поблизости, и мне стало интересно, к чему такая близость бога смерти может привести. Ничего личного, если хотите, но моя команда остановилась в городе, и мне не хотелось бы… Проблем. Ей и самой сложно объяснить себе, что злит её больше — то, что у Барона обнаружилась супруга, или его поведение, совершенно не вписывающееся в рамки морали и здорово напоминающее ей одного давнего знакомого. Поэтому она просто поводит в воздухе рукой, как бы без слов говоря, что бед у неё и без того хватает, и, состроив нарочито безразличное лицо, отворачивается. — К тому же, по дороге к вам я повстречала тех, кого совершенно не была рада видеть. Неужели этих мертвецов никак не унять? — она вздыхает, обхватывает себя за плечи руками, вспоминая могильный холод, так долго преследовавший её, и опускает ресницы. — Ну конечно можно, — Бриджит выскальзывает из объятий Субботы и, подойдя ближе, участливо кладёт руку Аделаиде на плечо. — Мне даже жаль их. В отличие от марионеток Субботы, которых он делает для потехи, в этих телах есть души… Измучившиеся и истосковавшиеся на дне рундука, они готовы на любую сделку, а вырвавшись на поверхность — готовы убить кого угодно, чтобы разделить с кем-то своё одиночество. Разве это не печально? — Херня! — презрительно бросает Самэди, вновь закуривая свою невыносимо вонючую сигару. — Какая же это всё херня, дорогая… Они паскудами жили, паскудами померли, их никто не жалел и некому было отпеть, о них никто не вспомнит, а потому они заслужили своё! Могила — лишь предпоследняя остановка, самое интересное начинается после смерти, но подобную дрянь даже я не пущу на свою вечеринку. Им никто не был нужен, и теперь они никому не нужны — пусть наслаждаются тем, как их тела пожирают опарыши! Этот разговор звучит так, будто оба уже не раз обсудили свои позиции и высказали мнения, но Аделаида всё равно поднимает на духов заинтересованный взгляд и внимательно их рассматривает. Может, каждый из них останется при своём, но у неё тоже есть, что сказать: — По-моему, в данном случае прав Барон Суббота. Можно жалеть этих людей, однако они оказались в Рундуке не без причины, и, значит, те страдания, которые им достались — справедливая плата за поступки. — Но баланс нарушен, — Бриджит неодобрительно глядит сначала на мужа, затем на Аделаиду, и отступает на шаг назад. — И теперь там оказываются все, погибшие в море! — Это произошло не так давно, — решительно фыркает Аделаида. — А Рундук переполнился уже давненько. Не беспокойтесь, Бриджит, когда мы справимся с главной угрозой и всё починим, вы непременно проводите добрые души на небеса или куда им там положено… А вот всем убийцам и висельникам место в Рундуке, и нужно просто покрепче заколотить крышку! Она хлопает ладонью по бедру и зло щурится, вспоминая, сколько проблем на неё свалилось из-за выбравшихся со своего дна мертвецов. Нет уж, такой швали место только в Рундуке, и нечего жалеть тех, кто сам никогда никого не жалел! — Вот это разговор, — Барон, до этого слушавший с полунасмешливой улыбкой, решительно поднимается с места и приближается к девушкам. — Ты совершенно права, птичка! Но не кажется ли тебе, что на этакую чушь довольно тратить время? Две прекрасных дамы, прекрасный я… В распоряжении которых вся музыка мира и весь невообразимый алкоголь… — И ответственность за свою работу, — напоминает Бриджит, отмахиваясь от дыма, щедро выдохнутого мужем в её сторону. — Не напрягайся, дорогая, — Самэди покровительственно приобнимает её за плечо. — Это всего лишь чахлые мертвяки, забывшие, что такое жизнь… Как только туман перейдёт рамки дозволенного, мы покажем ему, что значит водить смерть за нос. Он смеётся хриплым, гортанным смехом, и Аделаида чувствует, как от этого звука по спине прокатываются мурашки, а кожу опаляет жаром, который она давно не испытывала. Пожалуй, с их последней встречи с Диего. «Интересно, если увлечься другим мужчиной, ещё более опасным и безумным, чем мой навязанный муж, получится ли забыть о нём?» — Аделаида задумчиво облизывает губы, но ничего не произносит вслух и отводит глаза, потому что опыт подсказывает ей, что с духами всё совсем иначе, чем со смертными. — Да, мы сильны, — Бриджит хмурится, но не сбрасывает чужую руку. — И будь мы на месте малышки Аделаиды, то, наверное, давно бы уже справились сами… Но есть ещё и мир смертных, где такие Лоа как мы не могут хозяйничать всё время. И в этом мире множество людей, чьи жизни прервутся раньше положенного из-за тумана. — Да все однажды умрут, — безразлично отмахивается Барон, — Это не повод грустить. — Это повод навострить ушки и быть готовыми помочь девушке в важный момент! — Любовь моя, это и без разговоров само собой разумеется! — Барон Самэди снова смеётся, отчего Аделаида вздрагивает и вновь глядит на него, точно завороженная. — Значит, я могу рассчитывать на вашу помощь в упокоении мертвецов? — спрашивает она, облизнув губы. Тёмные глаза духа довольно сверкают, он отпускает плечи Бриджит и делает шаг вперёд, ближе к смертной, чтобы подцепить её подбородок указательным пальцем и, поймав растерянный взгляд, прошептать: — Смотря что мне за это будет. Аделаиде на секунду кажется, что она готова утонуть в этих обжигающих, точно лучший ром, и тёмных, как табачный дым, глазах, но в памяти тут же вспыхивает совершенно другой образ… Буря — мокрая, ледяная и безумная — вытесняет алкогольный жар из тела, развеивает иллюзии табачного дыма и сжимает сердце юной колдуньи в когтях урагана почти до боли. — Я могу тебе спеть, — Аделаида усмехается уголками губ и выдерживает чужой взгляд, не отступая ни на шаг. — Хочешь? — Ты невыносим, — Бриджит даже притопывает ногой от избытка чувств, но Аделаиде отчего-то кажется, что она улыбается. — Так ведь за это ты меня и любишь, — Самэди хмыкает, совсем слегка отстраняясь, и подмигивает, без слов обещая продолжить позабавившую его игру. Аделаида качает головой, почти уверенная, что из этого ничего не выйдет, но подаётся немного вперёд, так же без слов соглашаясь. — Не без того, — со вздохом подтверждает Бриджит, подходя к Аделаиде и кладя руки на её плечи. Духи обнимают девушку с двух сторон, горячие, почти обжигающие ладони их скользят по плечам, спине, ложатся на талию… Лицо Барона, в полумраке похожее на оскаленный череп больше, чем когда-либо, нависает над ней и кажется таким непозволительно близким, что Аделаида сглатывает, пытается отстраниться, но в итоге просто закрывает глаза, застывая испуганной мышкой. — Ты вообще не понимаешь, как жить, — шепот Самэди вливается в уши, дурманит разум, пьянит медленно, как хороший виски, но неотвратимо. Аделаиде кажется, что скоро она не сможет устоять на ногах, и она опирается спиной на Бриджит, откидывая голову ей на плечо и заглядывая в тёмные глаза духа. — Так расскажи мне… Расскажи, как. Она усмехается уголками губ, опускает ресницы, и с привычной маской смирения принимает свою долю. Ей всегда удавалось быть дипломатичной, когда она хотела. — С удовольствием, птичка, — Барон усмехается, сверкая золотым зубом, и прижимает её бёдра к своим ещё чуть сильнее. — И даже с демонстрацией. Тут всё просто, крошка, и я не понимаю, как людишки сами до этого не дошли! Вот у тебя трудности, они выматывают все твои силы, тебе с каждым часом сложнее решать все проблемы, ты не можешь перестать думать о своих чувствах… И что ты делаешь? Аделаида вопросительно наклоняет голову, хотя уже начинает понимать, к чему ведёт Лоа, и ей от этого почти смешно — минуту назад она сама рассуждала, не стоит ли ей поступить именно так, как советуют духи. Не напрягаться. Барон хмыкает, ловя насмешку в её лукавых глазах, в очередной раз подмигивает — о, он понимает, всё понимает, куда больше, чем показывает, и кому, как не Аделаиде, осознавать, что маска весельчака и балагура не больше, чем маскарадный наряд. — Ты напрягаешься, — пальцы Бриджит ложатся на плечи Аделаиды, мягко массируют их, разминая и впрямь задубевшие мышцы. — Ты напрягаешься от работы, напрягаешься от приключений, напрягаешься с друзьями и в любви, напрягаешься просто так! Твои силы уходят в ничто, в никуда, в пустоту: пух! И их просто нет. И тебе ещё сложнее решать твои проблемы. От того ты напрягаешься ещё сильнее, колесо проворачивается, и в этой весёлой пляске ты безрадостно катишься прямиком в руки ко мне… Он склоняется ниже с каждой произнесённой фразой, не отпускает взгляд зачарованной словами Аделаиды, как хитрый змей, очаровывающий доверчивую дочь Евы — кажется, бархатные переливы и легкая хрипотца, звучащие в его мужественном голосе, приобретают почти физический вес, проходятся по коже волнующими прикосновениями шелка и воздуха… На последнем аккорде этой симфонии страсти сильные руки подхватывают Аделаиду под бёдра, заставляя пискнуть и вцепиться в широкие мужские плечи, чтобы не упасть. — А ведь стоило всего лишь немного расслабиться и насладиться жизнью, чтобы всё исправить, — жадно выдыхает Самэди в самые губы Аделаиды, почти касаясь их своими. — Ой, всё! — Бриджит фыркает над ухом, заставляя очнуться от наваждения, и её ироничный голос действует лучше любого отрезвляющего душа: — Ты затеял эту лекцию только для того, чтобы соблазнить Аделаиду? — Мне кажется, она вполне этим довольна, — Самэди пожимает плечами, с привычной усмешкой отстраняясь назад. — Разве не так? К тому же, никто не мешает тебе присоединиться — меня на всех хватит… Бриджит печально вздыхает, отпускает Аделаиду, и отходит куда-то в сторону. Краем глаза Аделаида улавливает движение, но Барон Суббота не позволяет ей отвернуться или отпустить его — наклоняется, накрывая губами её губы, требовательно вторгается в рот языком, заставляя смешиваться два дыхания, удерживает властно и одновременно мягко, и ему хочется подчиняться. Аделаида даже на секунду допускает мысль о том, что могла бы действительно расслабиться, забыться, не с человеком но с духом — ведь должен быть кто-то, кто сможет вытеснить из её сердца того, кому там не место, и спасти от ненужных ей чувств?! Но дыхание сбивается не от желания, а от боли — её сердце замирает, отказываясь биться, и душа кричит, требуя оттолкнуть, прекратить, остановиться! Это не Он, это обман, подделка, фальшивка, бессмысленная и бесполезная попытка солгать самой себе… — Нет. Аделаида всхлипывает, отталкивая Самэди, и только тогда понимает, что её щёки мокры от слёз: она плакала всё время, что он целовал её. — Нет, пожалуйста… — голос почти не дрожит, но в глазах всё ещё стоят слёзы. — Я не могу. Барон Суббота отпускает её не сразу, помедлив пару секунд, хотя гораздо быстрее, чем она успела бы испугаться. По его лицу не скажешь, как он относится к случившемуся, оно застывает бесстрастной маской, и Аделаида невольно задумывается о том, сколько ещё у этого духа воплощений. — Прости. — Ты не должна извиняться, — Самэди хмыкает, и качает головой, складывая на груди руки. — Вы, смертные, чувствуете порой слишком остро, как не дано духам, и это не в ваших и не в наших силах переломить, так что не стоит просить прощения за свою сущность. Лучше сыграй мне, ты ведь обещала… Он снова улыбается, но теперь Аделаида не верит этой улыбке. Ей хочется что-то сказать, и она почти открывает рот для этого, но затем одёргивает себя, и просто берёт гитару, про которую едва не забыла за всем происходящим. — Хорошо. Это будет грустная песня, но мне почему-то кажется, что тебе понравится. Она перебирает струны, вспоминая последние написанные строчки, усмехается — в голове всплывает совсем не написанная специально для Самэди песня, — но послушно начинает наигрывать то, что само выглянуло из глубин памяти. — Жизнь красива, как букет крапивы в раненой руке… Как на небо взгляд Христа из-под тернового венка… Но ты — моя анестезия, брод в отравленной реке, яркий луч, пробивший в ливень грозовые облака… Тонкие пальцы касаются натянутых туго струн, сжимают гриф гитары, и Аделаида не видит ничего кроме. Не хочет видеть. Она смотрит только на собственные руки, и даже не поёт, читает то, что отзывается в сердце, подчиняясь желанию нарушить все правила и законы песен, которые существовали прежде — Самэди её поймёт. — Мы прошли через всё с тобой пару раз, но, наверное, всё — это ещё не всё. На небеса или в геенну отправить нас — это будет буриданов решать осёл, навек дальнейшую очередь затянув, и в сердцах мироздание обругав. Я не думаю о тебе целых пять минут — это значит сознание потеряла. Где-то рядом слышатся чьи-то шаги, и Аделаида отстранённо отмечает, что это, должно быть, вернулась Бриджит, но не поднимает взгляда и ни на секунду не задумывается ни о чём. Слишком сильно хочется выплакать, высказать то, что давно уже сжигает её изнутри. — К ночи поднялся песок бури наших ссор — значит, сон будет краток и чуток мой. Я не пишу тебе целых девять часов — значит, снова сражаюсь сама с собой. Но мы связь держим даже и без письма: между нами давно есть прямая линия. По ней мчится ко мне твоя холодная тьма, и я не помню, чтобы хоть раз мы с тобой друг друга не приняли. Голос Аделаиды заполняет всё пространство вокруг неё, сам звенит, как натянутая струна, и обрывается, когда она снова поёт припев, едва ли понимая, что повторяет его дважды: — Жизнь красива, как букет крапивы в раненой руке… Как на небо взгляд Христа из-под тернового венка… Но ты — моя анестезия, брод в отравленной реке, яркий луч, пробивший в ливень грозовые облака… Только когда чья-то рука, такая знакомо обветренная и жёсткая, касается её щеки, Аделаида смаргивает слёзы, застилавшие взгляд, и в растерянности замирает, глядя в такие родные серые глаза. Она не ждала его, не надеялась, почти убедила себя, что он не сумеет догнать и найти, что в этот раз наконец-то ей удалось от него избавиться… И снова ошиблась. — Не плачь, жемчуг мой, — Диего спокоен и серьёзен, и Аделаида против воли отмечает, что это выражение лица идёт ему куда больше, чем его обычная насмешливо-злая гримаса. — Я ведь здесь. — Это ничего не значит, — упрямо поджимать губы Аделаида научилась за их встречи пожалуй, едва ли не лучше, чем спорить. — Я тебя ненавижу, забыл? — Ты звала меня, — Диего едва заметно улыбается, глядя на неё как на неразумного ребёнка, но в кои-то веки Аделаида не чувствует раздражения — только усталость. — Бриджит согласилась проводить, когда я не мог тебя найти. — О, как мило с её стороны, — жалкая попытка в иронию, но не сдаваться ведь на милость этого невыносимого мужчины? — Какого чёрта тебе опять от меня надо? Почему ты не можешь оставить меня в покое, почему я вынуждена видеть тебя везде, всегда, в жизни и во снах, в мире духов и даже в руках Лоа не способна о тебе забыть?! К концу тирады голос срывается на крик, Аделаида вскакивает, отпихнув гитару в сторону, толкает Диего в грудь, заставляя пятиться, и едва сдерживает желание по-простецки врезать ему в нос. К чёрту шпагу, к чёрту правила, вскипающая в груди злость, смешанная с обидой и бурлящая, точно кипящая смола, требует выхода. — Наверное, потому что я незабываем и неповторим? — Диего смеётся, перехватывая руки Аделаиды, прижимая её к себе и обжигая поцелуями скулы. — Или, может, потому, что я слишком хорош, чтобы меня забыть? — Ты чудовище, невыносимый, невозможный, ужасный человек, я тебя ненавижу! — бормочет Аделаида, пытаясь то ли увернуться от его губ, то ли поймать их, то ли наступить ему на ногу, то ли прижаться ближе. — Ненавижу, слышишь? — Твои слова звучали бы куда более убедительно, если бы меня не привели сюда твои желания, — Диего обнимает её за плечи, прижимая к себе, и алое платье под его пальцами предательски тает, расползается, как иней на стекле под тёплым дыханием. — Бриджит не позвала бы меня, если бы Барону удалось соблазнить тебя. — Я не могу больше, — Аделаида всхлипывает, чувствуя, что пьянеет от каждого поцелуя, что в груди раскрывается обжигающий цветок страсти, которую не удалось вызвать Самэди. — Не могу с тобой, не могу без тебя, не могу… Губы Диего наконец накрывают её рот, затыкая самым древним, и самым действенным из мужских способов заткнуть женщину, и последнее, что Аделаида слышит прежде, чем окончательно отдаться собственному безумию — слова Барона Субботы: — Ты слишком много думаешь, птичка. Просто расслабься, в этот раз у нас всё получится. Его руки касаются её груди, ласкают, заставляя хрипло стонать, пока Диего покрывает поцелуями изящную шею, избавляясь от излишков одежды. Скользят по бёдрам, одновременно поддерживая и лаская, когда сбоку прижимается обнажённое тело Бриджит, настойчиво раздвигающей ладонями ноги Аделаиды. Духи, кажется, решили помочь глупой парочке смертных, так упорно отрицающих взаимные чувства, но у Аделаиды совершенно нет сил, чтобы им противостоять — единственное, за что она цепляется, это жадный, болезненно-страстный взгляд Диего, не отводящего ни на минуту глаз от своей главной головной боли. — У тебя даже с духами всё не так, как у всех, жемчуг мой, — Диего покрывает покрывает поцелуями ключицы и плечи Аделаиды, а его жесткие пальцы оставляют на её руках следы, которые наверняка скоро превратятся в синяки. — Духов положено подчинять себе или бояться, а не трахаться с ними, отдаваясь, как портовая девка. — Заткнись, — почти повелительно требует Аделаида, откидывая голову на плечо Барона, сжимая в пальцах жесткие тёмные кудри мужа и одновременно выгибаясь в руках мужчин под умелой лаской Бриджит, слишком хорошо знающей женское тело. — О, заткнись, иначе я попрошу Бриджит вернуть тебя туда, откуда она тебя достала! — Достаточно будет всего лишь попросить меня его заткнуть, — шепот Самэди обжигает ухо, и Аделаида вздрагивает, едва удерживаясь от довольного стона. — Даже на Дитя Штормов найдётся управа, если ты пожелаешь, птичка… Он отпускает Аделаиду, и Бриджит утягивает её в сторону, прижимая к себе, целуя, не позволяя оборачиваться. Аделаида слышит неразборчивый мат Диего, глухой рык, но, увлечённая сладкими губами богини не сразу обращает на это внимание. К тому же, что-то подсказывает ей, что Диего заслужил небольшую взбучку — не всё же ему демонстрировать собственную силу и превосходство мужчины над женщиной? — Ты действительно привела его? — шепотом спрашивает Аделаида, сжимая руками бедра Бриджит, чтобы притянуть её ближе, и потираясь грудью о её грудь. — Зачем?! — Не забывай, что мы духи кутежа, милая, — богиня проводит носом по щеке Аделаиды, как обычная девушка, и целует её в висок, обжигая дыханием кожу. — Нам положено нарушать правила, глумиться над обычаями, а разве Барон сумел бы втянуть тебя в этот разврат, если бы я немного не помогла? Уверена, вы опять ограничились бы песнями… — Как можно было привести сюда того, кто за тысячи миль от колонии, чтобы просто потрахаться? — не слишком-то осуждающе выдыхает Аделаида, скользя ладонью по животу Бриджит и касаясь пальцами внутренней стороны её бедер. — Разве на это не требуется целая куча сил? — Мир духов отличается от мира смертных в плане расстояний, — Бриджит жмурится, как кошка, и с удовольствием отвечает на ласки, массируя соски Аделаиды, сжимая её грудь и расставляя пошире ноги. — К тому же, что такое расстояние для потомка Духа Бури? Твой Диего способен был преодолеть эти жалкие сколько-то миль и без нашей помощи, если бы только у него было достаточно сил. Поцелуи духов дурманят голову, вместо крови в венах Аделаиды как будто течёт алкоголь, но она цепляется за эту оговорку Бриджит, стараясь как можно тщательнее запомнить, что она говорит о Диего, потому что уверена, что однажды это пригодится. Впрочем, долго думать у неё нет ни сил, ни времени — сильные руки Барона разделяют их, чтобы увлечь и одну, и другую в безумную пляску страсти. Тело Аделаиды горит, когда она податливо откликается на прикосновения Самэди, приподнимающего её за талию, и одновременно целуется с Диего, оплетая его шею. По коже бегут мурашки предвкушения, а с губ невольно срывается разочарованный стон, едва Барон ненадолго отвлекается на поцелуи Бриджит. Впрочем, очень скоро разочарование сменяется удовольствием, когда член Диего входит в неё сразу на всю длину, а ладони духа сжимают чувствительную грудь. Бриджит прикусывает кожу на шее, шепчет в ухо что-то откровенно пошлое, но такое возбуждающее, что Аделаида отдаётся чувствам без всякого стеснения. Её ногти проходятся по плечам Диего, оставляя алые полоски царапин, но тот лишь смеётся, в ответ прижимая её к себе ещё крепче, и целуя, целуя, целуя, несмотря на жалкие попытки увернуться. Самэди отстраняется, чтобы отвлечься на жену — о, Аделаида очень хорошо чувствовала, насколько сильно духу близки человеческие желания. Контраст прохладного воздуха и горячего мужского тела так очевиден, что Аделаида почти против воли прижимается сильнее к Диего, обхватывает ногами его талию, пока тот несёт её куда-то, следуя за парочкой духов. — Ты сводишь меня с ума, жемчуг мой, — шепчет Диего, царапая жесткой щетиной её щёку, и Аделаида довольно мурчит, как большая кошка. — Это моя месть за то, что я давно потеряла разум, — Аделаида хмыкает в ответ, и запутывает пальцы в его волосах, не позволяя отстраниться. — Ты научил меня этим играм, так что теперь не жалуйся. — Я всё равно у тебя выиграю, — Диего прикусывает её нижнюю губу, опуская Аделаиду на постель, черт знает откуда явившуюся, но весьма подходящую для их настроения. Бриджит и Самэди как-то незаметно исчезли, но Аделаида почти не сомневается, что они наблюдают… Впрочем, плевать! — Ты не сумеешь, — она крепче сжимает ноги, заставляя его подаваться бёдрами вперёд, и улыбается, ловя взгляд. — Сколько бы ни старался, ты обречён, признай уже это, отступись, и, может быть, мы сумеем забыть друг друга… — Никогда. Единственное слово похоже на рык, а серые глаза темнеют от едва сдерживаемой злости — то, чего Аделаида и добивалась, ей вновь удалось вывести Диего из себя, и она смеётся, заливисто и счастливо, когда он вжимает её в постель, задирает ей руки, не заботясь о нежности, кусает ключицы и шею, оставляя алые метки принадлежности, снова и снова входит, как будто пытаясь доказать им обоим, что у неё не осталось ни шанса на свободу… На свободу от его желаний и чувств. — Ненавижу тебя, — с удовольствием повторяет Аделаида, отвечая на поцелуи и двигая бёдрами вперёд, насаживаясь на его член сильнее, чтобы чувство заполненности стало ещё острее, чтобы наслаждение превращалось почти что в боль, а на теле оставалось как можно больше физических свидетельств их ночи. — Ненавижу тебя больше, чем кого бы то ни было, ненавижу до дрожи! — Ненавижу тебя, — выстанывает Диего, когда они оба переживают оглушительный оргазм, и она без сил распластана под ним. — Невозможная, сумасбродная, невыносимая девчонка, от которой нужно было бежать за сто морей, когда в первый раз тебя встретил… «Ненавижу за то, что люблю» — повисает в воздухе, и ни один из них не решается это произнести, потому что сказать правду значило бы открыть свои чувства, а они слишком боятся ошибиться снова. Впрочем, иногда слова не обязательно произносить. В полутёмном, неверном и чертовски изменчивом мире духов, где пахнет сладковатой фруктовой гнилью, табаком, кофе, ромом и благовониями, совершенно не нужно озвучивать то, что оба понимают кристально ясно: если бы Аделаида не позвала, Диего бы не пришёл, и если бы он не звал её, Бриджит бы не удалось его привести. Ты не сумеешь подобрать замену мне, сколько бы ни старалась, потому что мы связаны небесами, и, поверь, эти узы ненависти — крепче иной любви.