Границы власти и ревности

      Хасэгава сидел за своим столом, привычно подпирая подбородок руками. Его холодное лицо и тяжёлый взгляд совершенно не производили впечатление на Бэнтена, подпирающего дальнюю стенку кабинета. Он стоял в любимой позе, скрестив на груди руки с ярким маникюром. Полностью закрытый и невозмутимый.       Хасэгава смерил взглядом длинные стройные ноги, которые в этой позе – скрещенные и слегка выдвинутые вперед – казались бесконечно безупречными. Молчание затягивалось, но никого из мужчин это не беспокоило. Они оставались всё так же невозмутимы, молчаливы и закрыты. Одному из них предстояло сдаться, а может и наоборот – взять на себя инициативу. И Хасэгава решился. В конце концов, именно он был тут большим боссом и решал всё единолично.       Неторопливым движением Хасэгава достал сигару, отсек кончик гильотиной и лениво прикурил. Закрыл глаза, наслаждаясь первым вдохом.       – Твоё лицо, – в голосе Хаясегавы не было и следа той неги, которую он излучал всем своим видом, когда прикуривал.       – Что с ним? – у Бэнтена не дрогнул ни один мускул на бледном лице, но шеф смотрел на его пальцы, словно ожидал, что тот невольно потянется к шраму на щеке. Не потянулся.       – Когда ты уберешь шрам?       – Он не мешает мне выполнять работу.       Хасэгава поморщился. Похоже, Бэнтен влюбился сильнее, чем сам думал, но не осознавал этого. Его стремление сохранить память о погибшей девушке начинало раздражать. Скольких человек убил Меррил Янагава по прозвищу Бэнтен? Не сосчитать. Женщин тоже. Но ни о ком не хранил память, не говоря уж о том, чтобы оставлять след в буквальном смысле слова на лице. Только не он – невозмутимый, обманчиво мягкий, безупречный, как статуэтка белого мрамора. Пестующий свою красоту, использующий её как оружие. И тут – шрам через всю щёку. Неужели и в самом деле не понимает?       Хасэгава встал, затушил сигару в пепельнице и медленно обошел свой стол, убирая единственную преграду между ними. Оставив стол позади, он опёрся на край столешницы бёдрами и медленно стянул с шеи простой, но чертовски дорогой черный галстук. Затем настала очередь модного пиджака. Хасэгава никогда не застегивал его, поэтому спустить тяжелую ткань с плеч было делом пары секунд. А вот пуговицы жилетки мужчина расстегивал подчёркнуто неторопливо.       Бэнтен не моргая смотрел красными глазами, очерченными длинными ресницами, но это было единственным, что выдавало его заинтересованность. Пуговицы жилета закончились до обидного быстро. Зато на бордовой рубашке их было много, а сами они – мелкими. Бэнтен на одно короткое мгновение задержал дыхание и моргнул.       Неожиданный стриптиз закончился так же внезапно, как и начался. Хасэгава остался стоять по пояс голым, небрежно опираясь бёдрами и разведенными руками о столешницу. Открытая поза, в противовес полностью закрытому Бэнтену. Длинные чёрные волосы обрамляли суровое, резкое лицо, падали на широкие плечи, оттеняя несколько шрамов. Широкая грудь, подтянутый живот и крепкие руки оставались полностью на виду, приглашая любоваться грубоватой красотой зрелого воина, чья молодость пришлась на весьма суровые годы и события.       Бэнтен понял, что теперь пришла его пора прерывать затянувшееся молчание. Решительный и пробивной Хасэгава при желании мог быть терпеливее кого угодно. И сейчас он был именно таким.       Можно развернуться и уйти. Можно, но… нельзя. У Бэнтена лишь один выбор – подойти сразу или чуть позже. И чем дольше смотреть на такого Хасэгаву, тем сложнее будет отлепиться, наконец, от стены. Ощущая, как горят лопатки, Бэнтен выпрямился, и медленно пошёл к шефу. Теперь была его очередь играть на публику. Высокие каблуки ступали совершенно бесшумно, белоснежные волосы слегка вздрагивали на плечах при каждом шаге. Бэнтен шел ровно, с высоко поднятой головой, но при этом умудрялся скользить, почти стелиться над полом. Что ж, таковы правила их игры, и они оба были в ней исключительно хороши.       Бледные пальцы с острыми алыми ногтями плавно взвились в воздух и замерли в миллиметре от смуглой кожи.       – Ты не прикоснёшься ко мне, пока на твоём лице этот шрам, Янагава, – холодно сказал Хасэгава.       – Очень жаль, – Бэнтен плавно отвел руку. – Мне будет не хватать тебя, Дзюдзо.       Хасегава не ответил. Он простил фамильярное обращение по имени, потому что знал – Меррил Янагава сведёт с лица эту гадость и придёт к нему. Придёт, чтобы жарко целоваться прямо в этом кабинете, чтобы царапать безупречными ногтями смуглую кожу, чтобы подставлять бледное тело умелым рукам, чтобы, наконец, разложить своего сильного и крепкого шефа прямо на его же столе.       И дело было даже не в том, что трахнуть шефа кибер-полиции – это заветная мечта любого каторжника из хомэн-отряда. И не в том, что Хаясегава старше, опытнее и на добрую голову выше Бэнтена, даже с учетом каблуков и прически последнего. Нет, тут всё было гораздо прозаичнее и интереснее. Им на самом деле было хорошо вместе.       Бэнтен в глубине души желал заботиться и оберегать, иначе бы не влюбился в несчастную Мари. А сам Хасэгава уже давно не видел ничего зазорного в том, чтобы на время отдать бразды правления в чужие руки, позволяя себе наслаждаться передышкой и крепким членом в заднице. Это будучи сопливым щенком он рвался всегда и везде быть сверху. Теперь же он знал, что это стоит делать только там и тогда, когда искренне наслаждаешься процессом.       Хасэгава усмехнулся, когда закрылась дверь за показательно спокойным, слишком спокойным Бэнтеном. Он вернётся.       И Бэнтен однажды действительно пришёл в кабинет с безупречно гладким лицом. В тот же вечер Хаясэгава упоённо стонал, хватаясь крепкими пальцами за столешницу до треска древесины, вздрагивая от каждого яростного толчка, смаргивая пот с ресниц и прижимаясь ягодицами к бледным бёдрам, нависающего сверху Бэнтена. А тот, дорвавшись, совершенно не жалел человека, могущего в любой момент и без последствий для себя оторвать белокурую голову совсем не фигурально. Бэнтен глубоко царапал смуглую кожу, а потом слизывал выступившую кровь. Стискивал сильные бедра до синяков и почти полностью выходил, чтобы тут же резко толкнуться до упора в тесное и горячее тело раз за разом. Ему самому было почти больно, и думать не хотелось о том, что испытывал Хасэгава, – но тот лишь запрокидывал голову и жарко стонал.       Что бы ни думал Бэнтен, Хасэгава знал, теперь этот мальчишка – весь его, со всеми потрохами. Что ж, Дзюдзо Хасэгава всегда получал то, что хотел.