Feed you with a kiss

О том, что что-то произошло, он догадался, еще не выйдя за пределы школы. За семнадцать лет насыщенной жизни интуиция еще ни разу не подводила. На улице было холодно – уже неделю как стояла минусовая температура и выпавший снег лежал аккуратными сахарными горками вдоль очищенного тротуара, припорошенный свежевыпавшими крупинками. Колин выскочил из дверей ненавистного заведения в расстегнутой куртке, без шапки, лишь бы больше не видеть лица одноклассников и не слышать скрипучий голос миссис Гордон. Из ее уст имя Колина звучало омерзительнее скрежета вилки по керамике, и почти все занятие юноша смотрел то в окно, то на часы и мысленно торопил время. Последний урок – классическая литература. Скука смертная. После они с братом договаривались встретиться и пойти в закусочную в пяти минутах ходьбы. На втором этаже местного торгового центра делали невероятно вкусные хот-доги с хрустящим луком и пикули. Благодаря своему расположению, там всегда набивались толпы их сверстников и руководство терпело их шумные выходки только из-за выручки, собранной в кассе из карманных денег голодных школьников. У второй половины класса, в которую попал Коннор, был урок химии. Учитель – любимый всеми высокий с улыбчивым лицом мистер Мартин – отпускал с занятий раньше, если ребята быстро и успешно справлялись с практическим заданием. Коннор точно быстро справился. С кем бы его ни ставили в пару, он, как один из лучших учеников в классе, с первого раза создавал настоящее чудо в пробирке, разбирался с формулами и заставлял других учеников, даже своего брата-близнеца, скрежетать зубами от зависти. «Ну и ладно. Зато я лучший в классе по физике и физкультуре». Колин успокаивал себя, тешил мыслью, что любое начинающееся на «физ» будет подвластно ему, но не его брату, пытался застегнуть куртку и чертыхался. Потому что сегодня физика и физкультура были бессильны перед сломанной молнией. Колин забывал ее починить уже неделю как, а заодно забывал, что она сломана и упорно дергал за застежку каждый раз, надевая куртку. Странно, но Коннора нигде не было видно. В еще залитом оглушительно-ярким зимним солнцем школьном дворе бесились школьники – от самых младших, до самых старших классов. За углом курили одноклассники братьев, парочка из них были как раз из половины класса Коннора. Значит уже всех отпустили. Но самого Коннора нигде нет. Его ярко-желтого пуховика и приметного зеленого шарфа крупной вязки нигде не было видно. «Где этого ананаса носит?!» Озябшими руками Колин набирал знакомый номер телефона, но после десяти протяжных гудков сбрасывал. На предпоследнее СМС Коннор не ответил. А последнее даже не прочитал. Колин нервничал. Скребущее изнутри ощущение неизвестности и беспокойства никогда прежде не охватывали его по отношению к брату, но только потому, что Коннор всегда был предсказуем и ответственно относился ко всем договоренностям. Хот-доги в пятницу после уроков – это неотъемлемый ритуал, который близнецы чтили на протяжении последних трех лет. «Хот-дог примирения» – так его именовал сам Коннор. Колин соглашался. За совместным поглощением вредной пищи они с близнецом переставали ссориться и даже смеялись, обмениваясь школьными сплетнями и забавными историями с уроков. – Ты почему домой не идешь? Приятель Колина – разрумянившийся от мороза Лео – поправлял соскальзывающий с плеча рюкзак и утирал потный лоб рукавом. Играл в снежки с ребятами – догадался Колин по взъерошенному виду друга и спрятал заледеневшие руки в карманы куртки. – Брата жду. Не видел его? – А ты не знаешь? – удивленно вскинул брови Лео. Сердце Колина замерло, как на подъеме к самой высокой точке американской горки. Встревоженный взгляд требовательно буравил одноклассника. – Коннор на лестнице поскользнулся. Вроде сильно. В медпункт отвели. Высшая точка достигнута. Впереди – только неизвестность, страх и ожидание худшего. Колин бросился в сторону небольшой пристройки у дальнего крыла школы, где спокойно висящий флаг прятал в своих складках красный крест. По пути он расталкивал всех плечами, игнорировал возмущенные вопли и проклятия в свой адрес, а заодно сам проклинал Коннора за его неосторожность. В медпункте было тихо, пахло чистотой и лекарствами. Бинтами. Пахло бинтами. Дверь единственного кабинета была чуть приоткрыта и в проеме то и дело мелькала чья-то фигура. Колин собирался осторожно подсмотреть, когда оттуда выскочил молоденький врач, совсем недавно устроившийся к ним в школу. Колин знал в лицо всех медработников благодаря своей задиристости. Парень, которому на вид было лет двадцать пять, не более, ошарашенно уставился на Колина. Тоже впервые видит в своем кабинете сразу двух близнецов. За плечом этого незнакомого новичка, в маленьком кабинете на кровати, Колин разглядел ярко-желтый пуховик и немного успокоился. Больше никто в школе такой жуткий цвет не надевал, а значит это был Коннор. – К тебе гости, – слишком уж бодро заявил врач, из-за чего Колин недоверчиво покосился. Вид у этого недавнего студента медицинского факультета был такой, словно он сам калечил детей, лишь бы было кого лечить. Разбитые на физкультуре носы, ссадины и несварение желудка после обеда в школьной столовой уже не радовали, куда интереснее было поработать с… Колин заглянул в крошечную палату, которую и палатой-то назвать нельзя было. Окно, кушетка и ящик с лекарствами. Он ожидал увидеть худшее. Он увидел. Ананасово-желтая куртка свисала с верхнего ящика и рукавом доставала пола. Из кармана почти вываливался телефон со свежей трещиной на экране. А вот шарф оттенка лайма скомочился на краю кровати как сонный кот у ног хозяина. Ног, одна из которых была изуродованная бинтом. – Только не говори, что… – Колин уже знал ответ на свой вопрос, но не хотел, чтобы брат подтверждал его догадки вслух. – Я растянул ногу, – тихонько утвердил Коннор, уселся на кушетке и виновато опустил глаза. Колин заготовил целую тираду, чтобы отчитать брата за неловкость, невнимательность, за эту уродливую перевязь на ноге, которую студент-медик будто бы первый раз накладывал. Стоя перед Коннором и сурово взирая на него сверху-вниз, Колин вдруг растерял всю жестокость своих мыслей и остался опустошенный, как сиротливый ребенок, с единственным чувством жалости. Испытав его впервые, он был растерян, не знал, что с ним делать и куда податься. Готов был вылететь на улицу пулей, но теплые пальцы вдруг сжали его за ладонь, притягивая к себе и согревая. – Ты замерз совсем. Ждал меня? – Да, вообще-то. Мы же договаривались… – Извини, – каждая просьба прощения была как пуля в сердце. Испуганный взгляд стал контрольным, и глухая оборона Колина была разрушена. С тяжелым вздохом он присел, потрогал плотно замотанный эластичный бинт, чтобы убедиться, что он такой же на ощупь, как он себе и представлял: жесткий, шершавый, неприятный, в отличии от нежной кожи рук, теплом ласкающих замерзшее тело. – Идем, помогу доковылять тебе до дома. Да, добирались они дольше обычного. Да, пришлось буквально тащить брата на себе, а весил прилично, чтобы Колин останавливался каждые сто метров, чтобы удобнее перекинуть его руку на свих плечах, а заодно поправить свой и его рюкзак. Последний школьный автобус они упустили. Злосчастный километр, который им пришлось преодолевать бок о бок друг с другом, мог бы стать вымученным, приправленный потом, слезами и руганью младшего близнеца. Но, к всеобщему удивлению, этого не произошло. А произошло то, что этот километр их вдруг сблизил. И Коннор не чувствовал боли в ноге или дискомфорта от того, что буквально свалился на плечи Колина непосильной ношей у самого дома. Они смеялись. Вместе. Шутили и болтали о школьном, как могли бы делать это сейчас на фудкорте в торговом центре, макая картошку фри в соус и запивая ее молочным коктейлем. Даже колючий мороз не стал причиной разногласий. Колин простил брату свои озябшие руки, а Коннор в ответ смотрел глазами полными благодарности и невыраженной преданности. – Будем пить чай? – предложил младший, когда они уже оба разделись, и только валяющиеся в беспорядке куртки и шарфы напоминали о зиме. Дома было тепло, тихо, немного мрачно из-за половины перегоревших ламп, которые Колин никак не удосуживался поменять, а Коннор теперь бы и не смог. Родители уехали отдыхать ближе к океану, комфортабельным отелям и белому песку пляжей Флориды. Ребята мерзли в неприступном Детройте, грелись чаем и вдыхали аромат корицы с апельсином. – Вкусно, – тихо протянул Коннор и громко отхлебнул еще немного из стеклянной кружки. Он лежал на боку, на диване в просторной гостиной, закинув больную ногу на подлокотник. Младший брат нервно теребил сито в заварнике, поднимая темное облако крепкого напитка. Аромат апельсина и пряностей усилился, наполняя дом атмосферой рождества, до которого оставался еще месяц. – Давай не будем говорить маме и папе? – осторожно предложил Коннор и поставил опустевшую чашку на стол. – Когда они вернутся, у меня все должно зажить. Колин, который хотел предложить то же самое, но остерегался недопонимания, с облегчением вздохнул: – Да, не стоит им рассказывать. Надеюсь, к тому времени ты вернешься в строй. Он подсел ближе, опустился на журнальный столик перед диваном, чуть не столкнув стоящую рядом чашку. Вопрошающий, немного уставший взгляд близнеца он игнорировал и тянулся к нему рукой, чтобы ощутить неприятную шершавость бинтов, с неприкрытой ненавистью к непрактичному человеческому телу. Коннор не был виноват в своей неловкости. Мышцы не должны быть такими хрупкими. Лестницы в школе не должны быть такими скользкими, а школьные врачи настолько безалаберными, что защитная повязка ярко-синего цвета на ноге выглядела какой-то издевкой человека, ненавидящего свою работу и детей. Коннор никак не заслуживал встретить их первое Рождество без родителей в таком виде. Если только не обернуть поврежденную ногу гирляндой. – Болит? – Колин погладил конечность брата, замотанную в синий бинт, чувствовал его шершавость и морщился, словно сам чувствовал боль. Но к его изумлению, Коннор выглядел расслабленно и даже сонно. Лежал, вытянувшись на диване, подбив под голову подушку и лениво выглядывая из-под опущенных ресниц. Может устал, может врач дал обезболивающее, а возможно, что просто атмосфера дома, уюта и странно заботливого Колина так разнежили его. – Нет, не болит. Только утомился немного. Все еще не понимаю, как это вышло… И так неловко, что тебе пришлось меня ждать. – Неловко – это то, как ты спускаешься с лестницы зимой, – инстинктивно съязвил младший близнец и тут же осекся. Пожуренный Коннор отвел ставшие влажными глаза и поджал губы. Колину казалось, что он задел слишком сильно и брат сейчас расплачется. Но вместо этого Коннор глубоко вдохнул, выдохнул и сердито выдавил: – Если бы дорожки посыпали щебнем, как я и предлагал на школьном совете, то этого не произошло бы! А что, если кто-то еще поскользнется? Если это будет младшеклассник? Что если… Колин? Поток его бурных рассуждений прервало легкое поглаживание выше колена. Младший увлеченно водил кончиками пальцев вдоль шва вздернутой штанины, все порываясь пролезть под нее и огладить кожу. Коннор непонимающе смотрел сверху и даже привстал на локтях, чтобы видеть брата лучше. Но картину это не прояснило. Колин молчал, следил сосредоточенно за своими пальцами, словно пытался угадать графический пароль на теле близнеца, а никак не получалось. Вверх-вниз, влево, снова вниз, вправо… Пока старший брат не возражал и даже не подавал признаков жизни, замерев в неудобной для себя позе, Колин не терял надежды подлезть рукой под ткань и сам не понимал, зачем. Мысленно ему было необходимо ощутить разницу обнаженной ноги и ноги в бинте. Хотя его собственные конечности были идентичны конечностям близнеца. Но нет. Коннор для него был совсем другой. Как океан, вроде бы наполненный такой же соленой водой, но все-равно отличный от него. То ли глубже, то ли темнее. Хрен разберешь, но Колину было любопытно его исследовать. – Колин, – чуть тише позвал Коннор и вместо вопроса в воздухе повис призыв к вниманию. – М? – отозвался тот, но даже глаз не поднял. Со стола младший быстро соскочил на пол, усевшись на колени и подцепляя бинт ногтем. – Ты выглядишь таким измученным. Может, тебе лечь спать? Помочь тебе снять брюки? То, что до этого Коннор назвал «неловкостью» в сравнении с этим моментом было просто дежурной ситуацией. Настоящую неловкость он испытал именно сейчас, когда Колин словно искал повод снять с него штаны. А еще был неожиданно внимателен, аккуратен, а каждое его движение было таким плавным, как в замедленной съемке. Коннор тяжело выдохнул, руки уже подрагивали от напряжения, и он тяжело завалился обратно на бок, поворачивая голову, чтобы лучше видеть близнеца. – Я могу и сам. Но если ты поможешь… Мозг впитывал информацию о происходящем тягуче и медленно. Прямо нехотя. Каким-то подсознанием Коннор осознавал, что предложение снять с него штаны звучит хоть и необычно, и заботливо из уст младшего брата, но как-то подозрительно. В этом есть подтекст и Коннор понимал, какой, как минимум по сверлящему взгляду, по пальцам, которыми Колин игрался и «шагал», как маленькими ножками, вдоль шва брюк, как вдоль импровизированной набережной. Больше намеков ему не требовалось, не нужно было и слов. Тепло, исходящее от старшего брата, нужно было обнажить и ощутить своей кожей. Там, где толстовка Коннора складками задралась наверх и обнажился рельефный живот, Колин прильнул и потерся щекой. – Ты такой мягкий и горячий… Ты не заболел? – Вряд ли, - пожал плечами тот и неторопливо погладил копну темных волос близнеца, щекочущих его под ребрами. – Просто взмок. – Да, взмок. Колин подтвердил его слова, поцеловав возле пупка и собрав в складки губ испарину с кожи. Поцелуи спускались ниже, словно человек, оставляющий их, запечатывал конверт с очень личным письмом таким образом. Каждое прикосновение губами вдоль расслабленного бока с виднеющимися костями ребер, было четким, уверенным и продолжительным, как штемпель. – Колин… – совсем тихо позвал старший. – Что? – недовольно прервался тот. – Не останавливайся. Он и не собирался. Даже если бы Коннор приказал прекратить, то его брат ослушался бы и делал так, как сейчас хочется ему. А хотелось сейчас то, о чем он грезил уже несколько ночей подряд, когда впервые увидел брата совсем обнаженным. Это вышло случайно, он не вовремя зашёл в чужую спальню. Так не вовремя, что застал Коннора на кровати голым, в забвении мастурбирующим на белоснежное полотенце. То, что он выдыхал, закрыв глаза, откинув голову и в спешке водя кулаком по возбужденному члену, было больше всего похоже на имя младшего брата, и Колин готов был в этом поклясться. Он так и не признался тогда, что невольно открыл для себя такого Коннора. Тихо выйдя из спальни и оставив близнеца наедине с самим собой, Колин сел на кухне завтракать и как ни в чем не бывало разделил утреннюю трапезу со своей точной копией. Всю последующую неделю младший лежал в своей постели, гладил себя рукой в паху, но сдерживался, чтобы не встать и не нырнуть в маняще приоткрытую дверь соседней комнаты. Туда, где лежал Коннор и с его именем на устах ублажал себя, ласкал свое нежное, теплое тело. – Хочу сделать тебе приятно. Чтобы ты не думал об этом, – Колин показательно погладил забинтованную ногу вверх-вниз широким жестом. – Как же? – Коннор был заинтригован и игриво изогнул бровь. Они никогда не говорили на такие сокровенные темы, как отношения или близость, даже когда были наедине, без родителей. Оба старательно делали вид, что в их неполные восемнадцать лет такой вещи как секс вообще пока не существует, таким образом закутываясь в свою ложь как в сетчатый платок. Все было слишком явным и прозрачным, как намек, который младший брат бросил к лицу старшего глазами, полными обещания и глубокой нежности. – Как ты хочешь? – Отвечу вопросом на вопрос, –задорно улыбнулся Коннор и попытался подтянуть к себе ногу, но только заметно поморщился. – Как ты можешь? Реакция Колина была незамедлительна и бесценна. Он воодушевился настолько, готовый продемонстрировать свои возможности, что заерзал на полу, никак не зная, как ему лучше устроиться. Глаза загорелись, пальцы лихорадочно стали блуждать по недостаточно оголенному телу брата, в спешных попытках исправить ситуацию. Колин был дезориентирован от свалившихся на него безграничных возможностей, ведь мог он столько всего… Точнее хотел, желал и фантазировал, а вот на практике еще не применял. Коннор для него был как чистый холст в руках неопытного художника с большим арсеналом идей и вдохновением. Заметив его растерянность, Коннор расплылся в улыбке от умиления и поманил к себе как кота, похлопав рядом с собой по дивану. – Что? – не понял Колин, но прильнул ближе и сразу был притянут за капюшон толстовки рукой близнеца к его лицу. И прежде, чем Колин успел что-то сообразить, старший брат закрыл глаза и прижался ртом к его подбородку, прямо под губой и сразу же, не дав опомниться, всосал нижнюю губу. Теплый и влажный язык облизывал, давал выскользнуть, но зубы прихватывали и покусывали до приятной боли. Младшего не столько возмутило само действие Коннора, сколько проявление инициативы, этакие признаки доминации над ним, которые он готов был углядеть в любом слишком смелом поступке старшего близнеца. – Хочешь поцелуй? – догадался Колин, с ухмылкой облизывая свою покрасневшую от укусов губу. Коннор почти жалобно и потянулся к лицу брата снова, но тот резко отпрянул. – Попроси. – Поцелуй меня. – Нет, – покачал Колин головой и плавным движением разгладил складки кофты на груди Коннора. – Попроси, как хороший послушный мальчик. – Позволь поцеловать тебя, Колин. Пожалуйста. От протяжного «пожалуйста» и расфокусированного, как захмелевшего, взгляда, у младшего голову вскружило. Он кивнул, как бы одобряя, но на самом деле соглашаясь практически на все происходящее и готовящееся произойти. – Ты уже целовался с кем-то? – подначивал Колин шепотом прямо в рот брата, но все не давал коснуться своих губ. – Было пару раз, – увиливал от ответа Коннор и старательно тянулся, чтобы заполучить то, о чем он так робко просил. – Это было не то, что я хотел бы почувствовать. Точнее… Не те люди. Смущенный взгляд красноречивее слов говорил, что «тем» был именно Колин. Именно его язык Коннор хотел заполучить в свой рот. Зачем отказывать в том, чего и сам младший близнец хотел? Мягкость и блеск языка брата были такими манящими, губы казались сладкими, как вишневый десерт, а теплое дыхание оседало испариной на лице. – Ты хочешь меня? – сделав упор на последнее слово, Колин все тянул время, издевался и заигрывал одновременно, избегая соприкосновения. Его старший брат уже поморщился от затекших мышц, понял, что просто так он своего не добьется и придется подыгрывать, а потому лег, развалившись на диване сломанной куклой. Только голова куклы покачивалась в знак согласия, а глаза от азарта стали ярче – глубокого темно-янтарного оттенка. Колину пришлось подвинуться ближе, склониться ниже, чтобы не поцеловать, а продолжить баловаться с своим покалеченным братом, как ребенок с любимой, но неисправной игрушкой. Жестокость сквозила даже в самых его романтичных поступках, как красная нить, пропущенная через бледную кожу. – Хочу. – Хочешь мои губы здесь? – Колин почти дышал в чужой рот, проталкивая слова между губ брата, чтобы он чувствовал тепло и вибрацию, оседающие у него в горле. – А мои руки здесь? Пальцы упруго очертили неизвестную фигуру в районе груди, и Коннор набрал полные легкие воздуха, лишь бы быть ближе к этим прикосновениям. Он так давно хотел, так ждал, так искал этого контакта, но никогда не рассчитывал на это и тем более сейчас. Благосклонность Колина была такой призрачной, что Коннор даже боялся посмотреть не так, лишь бы не спугнуть оказанное ему доверие, не лишить намерений, не потревожить зыбкую нежность, невесомой дымкой оседающую на его теле через касания младшего брата. – Хочу, Колин, – старший понизил голос до такой степени, что он смешивался с паром, поднимающимся от кружки с чаем на столе. – Хочу тебя везде. Хочу тебя всего. «Хочу в тебя окунуться, захлебнуться, забыть, кто я, стать с тобой одним целым». Столько всего еще хотелось сказать, но было стыдно произносить вслух, хоть губы и щекотало от предвкушения этих признаний. Осмелиться и выдать правду? Никогда. Рискнуть и поцеловать первым? Прямо сейчас. Коннор кладет руку на затылок брата, притягивая к себе решительно и не давая более отпрянуть. Он давит на голову с одной стороны, прижимается губами с другой и целует отчаянно, как никого и никогда не целовал, как в первый и в последний раз. Как будто пытался напоить своим поцелуем. Язык толкается между губ, водит по деснам, прося впустить внутрь, а на лице уже чувствуется тяжелый выдох – Колин и сам уже не мог терпеть. Ему было любопытно. Нет ничего более естественного, чем жажда поцелуя со своим близнецом. Лизать чужие губы как свои, повторять за ним протяжное мычание в рот, гладить по горячей шее вверх-вниз всей плоскостью ладони, чтобы потом сжать под острым углом челюсти и попробовать надавить на мышцы под скулой большим пальцем. Они были как живые: напрягались и двигались под кожей, пока губы ловили губы, язык боролся с языком, а выдох перетекал во вдох. Колин тянулся к брату с пола, буквально ложась на него сверху, пока не понял, что проще будет и вправду забраться на диван, немного потесниться, но устроиться на узком сидении вдвоем. Теплый и вязкий, как расплавленная карамель, их поцелуй был жестоко прерван, а обиженный выдох Коннора повис между ними многоточием. – Подвинься немного. Нет, в другую сторону, – Колин не очень ловко взбирался сверху, толкаясь, но каким-то чудом не задевая больную ногу. В конце концов, он устроился между коленей близнеца и навис над ним сверху, даже не давая сказать ни слова и затыкая рот с новой силой, новым поцелуем, с напором отдавая ему всю ласку, на которую только был способен. Будто бы в нем это накопилось и теперь выплескивалось через край. Коннор был обескуражен, но так взволнован, что нисколько не сопротивлялся и даже дискомфорт из-за тесноты, из-за ноги и усталости не мог помешать ему насладиться таким Колином. Может, это первый и последний раз, когда они будут так близки. Может, он больше ни с кем не почувствует себя настолько хорошо, настолько правильно, легко, волнующе. Руки нервно искали себе занятие, пока все-таки не легли на младшего брата сверху, чтобы прижать и не отпускать от себя. Он уже не был холодный, но теперь распылался, как одна из маленьких лампочек на рождественской гирлянде. Колин смущался до красноты на щеках, хоть и кичился всегда своим бесстрашием и беспринципностью, но сейчас вдруг почувствовал неловкость ситуации. С близнецом они никогда не общались в пределах школы. За ее забором они были максимум друзьями. Приятелями, делящими картошку фри из одной коробки, делящими путь до дома, и иногда, очень редко, касающимися друг друга пальцами. Как бы случайно однажды рука Коннора задела руку младшего брата, скользнув пальцами по ладони. Колин тогда вздрогнул и спрятал руку в карман, а глаза отвел. Но ничего не сказал, не ругался, не злился и минуту спустя прижался плечом к плечу близнеца. Он опасался касания кожи неприкрытой, словно можно было получить ожог до шрама, но через одежду было не так страшно. После уроков, на фудкорте и по пути домой, Коннор все чаще замечал стремление Колина быть ближе, как будто он нуждался в телесном контакте, как будто ему было холодно и одиноко. Последний раз он набрался мужества, чтобы коснуться губ старшего брата пальцами, убирая крошки от шоколадного маффина. «Твои волосы цвета шоколадного маффина», – так внезапно заметил он, что и сам не понял, как это произошло, и тут же стушевался, быстро спрятав руки в карманы куртки и вжав голову в плечи. Коннор улыбнулся кротко, поправил спадающие на лоб пряди и бросил кокетливый взгляд из-под ресниц со словами: «твои тоже». – Ты стесняешься? Коннор улыбался взглядом, прищуриваясь и глядя на лицо близнеца – как никогда близко находящееся к нему. Колин прервал поцелуй и мял нижнюю губу, с нерешительностью оглядываясь по сторонам, но старательно избегая взгляда глаза в глаза. Да, он был чертовски смущен. Ему было страшно, если говорить откровенно. Все тело горело изнутри, и пальцы старшего, касающиеся сейчас его щеки, были такими приятно прохладными, что Колин просто закрыл глаза и вложился в его ладонь. Стоило Коннору щекотно погладить его большим пальцем по скуле, как близнец сразу расслабился. – Немного. Это странно как-то. Мы вроде как братья и не должны… Не должны же? Но я не представляю тебя как брата. Это что-то другое. – Будто я часть тебя, как ожившее отражение? – Коннор прекрасно чувствовал то, что переживал его близнец и точно также не находил описание своим эмоциям. Запутанно, неуловимо, но так приятно и волнительно, до щекотки под легкими. Одна на двоих внешность, одни на двоих чувства, одно желание. Если это не совершенство, то его тогда и вовсе не существует. Чай остывал неминуемо, но оставался аромат пряностей, яблок и блуждающего духа рождества, пока что потерявшегося в лабиринте кирпичной кладки труб, кои высились почти над каждым домиком в пригороде. Коннор уже не выглядел измученным и болезненным. Только разморенным от предвкушения, терпеливым, выжидающим какого-то чуда. Ребенком он сидел у дверей своей спальни, выглядывая через щель наружу, и пытался застать момент, когда Санта положит коробочки в разноцветной фольге под ель. Он никогда не дожидался и засыпал прямо на пороге, а просыпался вновь уже в своей постели. Это Санта положил его обратно и бережно укутал любимым мягким одеялом, а подле кровати оставил стакан с молоком и имбирное печенье. Его Рождество всегда пахло хвоей настоящей ели в гостиной, имбирем и гвоздикой. Колин морщил нос от резкого запаха глинтвейна в стаканах взрослых и принимал участие в семейном торжестве только ради подарков, но никогда не получал то, что хотел. Рождество пахло для Колина разочарованием. – Посмотри на меня. Пальцы легко взяли за подбородок, сжали осторожно, но не оставляли выбора. Коннор поднял лицо брата, обратил на себя взор и улыбнулся так же приятно и ощутимо, как мог бы погладить со словами «все хорошо». Они смотрели друг на друга и говорили молча одинаковыми глазами, впитываясь в глубину зрачка. Сколько прошло времени? Секунды? Минуты? Оба не моргали, пока Колин не привык к этому взгляду напротив настолько, что больше не боялся, и рука, держащая его под челюстью, не соскользнула к щеке, поглаживая тыльной стороной ладони. Даже костяшки пальцев и даже зимой у Коннора были гладкие и приятные, так что Колин стал сам о них тереться в забвении. – Мне хорошо… – младший извернулся, чтобы потереться о костяшки пальцев брата губами и уже куда тише добавил, оседающим на ладони шепотом: – … с тобой. – А мне с тобой, – Коннор улыбнулся, но получилось вымученно. Нога затекала. Зажатый под Колином как в капкан, он не мог пошевелиться и устроиться удобнее, а что самое главное – он боялся потревожить брата. – Мне уйти? Спать хочешь? Колин догадался по неудачным попыткам Коннора деть куда-то больную ногу, что им двоим на диване места мало. – Нет! – воскликнул тот взволнованно и тут же охнул. Его близнец слез куда более неаккуратно и все-таки потревожил свежую рану. Колин выругался в достаточно резкой форме, и будь их отец сейчас дома, то непременно бы заслужил от него наказание в виде лишения карманных денег или, о боже, у него отобрали бы любимую приставку. Извинений не последовало, да Коннор и не рассчитывал на них. Как и не рассчитывал, что его подхватят под коленями и спиной и в ту же секунду он потеряет уверенную опору под собой. Он успел лишь пискнуть и инстинктивно вцепиться в шею младшего, обхватывая ее двумя руками. – Колин! Я тяжелый, не надо. – Не тяжелее меня, – фыркнул тот и с видом жениха, торжественно несущего свою новоиспеченную невесту, прошествовал с братом на руках к родительской спальне. Большая двуспальная кровать, две прикроватные тумбочки с лампами в больших нелепых абажурах, зеркало в полный рост и пальмы с желтеющими лапами (никому из семьи так и не удалось подобрать ключ к сердцу этих капризных растений). Туда, где проводили ночь их мать и отец, ребята не заходили никогда и желания не испытывали. Как-то раз, еще много лет назад, они вдвоем спускались за запретным для обоих мармеладом глубокой ночью. Специально выжидали момент до часу ночи, когда во всем доме не горел свет и игривое перешептываниями между родителями стихало. Кто же знал, что после этого они вовсе не засыпали, а переходили к чему-то такому, что братьев сначала завлекло, а потом спугнуло. Они никогда не признавались маме и папе, что в ту ночь подглядывали в щель и даже между собой это не обсуждали. Только спустя годы до них дошло осознание, а потом отторжение сменилось любопытством. Все взрослые это делают. Или почти все. Или не только взрослые. – Кровать такая мягкая… Так пружинит, – Коннору было удобно вытянуть ноги хоть вдоль, хоть поперек постели. Он закрыл глаза, вздохнул полной грудью и расслабленно улыбнулся, когда понял, что Колин не уйдет и устроится с ним рядом. – Очень слышно пружинит, – подтвердил близнец и специально подскочил на матрасе, чтобы тот заскрипел так же, как в ту ночь под родителями. – Тут, наверное, так классно спать. – И не только спать… Коннор удивленно уставился на брата. Тот лежал на боку, согнув одну руку в локте и упираясь на нее, а второй игриво водил по бедру брата, отсчитывая пальцами шаги. Конечным пунктом этого маршрута стала ширинка. – Колин… – томно выдохнул старший. Нет, он не собирался спрашивать или останавливать. Он все прекрасно понимал и хотел. – Можно я… – осторожно, будто подкрадываясь, Колин подбирал слова и облизал вдруг пересохшие губы. – Я хочу сделать приятно тебе. Он поднял глаза, вопрошая и извиняясь. Коннор не понимал, каким будет это «приятно» и должен ли он что-то отвечать на немой вопрос. Хотелось просто закрыть глаза и отдаться течению, куда бы оно ни занесло. Пусть к другому берегу, пусть к обрыву, пусть разобьет о камни, но пока он не решится – он никогда не узнает наверняка. Быстрый кивок был совершенно необдуманным жестом, но таким же весомым, как вскинутая рука палача. Я хочу. Ты хочешь. Есть желание, есть время, есть руки, губы, звуки и тяга к неизвестному. Колин потянулся, чтобы поцеловать смело, но медленно. Они уже оба знали верные движения и теперь достойно держались выверенной схемы: когда прихватить за губу и потянуть, когда сделать вдох и выдох, когда высунуть язык, чтобы другой потянулся ему вслед и пытался поймать. Только теперь Коннор сквозь поцелуй почувствовал и руку на своей груди. Она водила всей поверхностью ладони по плоским мышцам, словно искала что-то на ощупь. Нашла. Коннор вскинулся, зажмурился и простонал протяжно в губы. – Больно? – ухмыльнулся Колин и погладил через ткань кофты сосок, который только что ущипнул. Его близнец залился смущением, закусал припухшую от поцелуя губу и вкрадчиво намекнул: – Не так чтобы… – Значит, понравилось? – Да, – сглотнул тяжело старший и выразительно вскинул подбородок, открывая шею. – Сделай так еще раз. Уговаривать Колина не нужно. Он с садистским запалом сжал другой сосок, и если бы не кофта, то Коннор бы не застонал, а вскрикнул. Это было бы болезненнее, но получилось до мурашек приятно, странно извращенно, может даже неправильно, но так хорошо. – Еще. – Ты мазохист что ли? – вскинул Колин бровь и улыбнулся на смущенно отведенный взгляд брата. «Значит, мазохист», – сделал выводы младший и продолжал тискать грудь, чувствуя, как оба соска стали тверже и пальцы теперь легко нащупывали их упругость. Близнец массировал их одновременно большими пальцами, словно не брата ласкал, а привычными движениями управлялся с джойстиком приставки. Аналогия была своеобразной, но верной – чем быстрее он двигал руками, тем отзывчивее становился Коннор, выгибаясь и голосом не то страдая, не то вздыхая от наслаждения. Пока он закрыл глаза и не ведал, что намеревается сделать Колин дальше, последний провел левой рукой от груди по животу, забрался под кофту и очертил волну вдоль живота, наслаждаясь гладкостью кожи. Коннор был такой нежный и теплый, что хотелось трогать его везде и долго, а потом просто прижать к себе на всю ночь до самого утра. Когда рука достигла паха и сразу расстегнула ширинку, Коннор только приоткрыл один глаз, вопросительно изогнул бровь и гулко сглотнул скопившуюся слюну. Колин осмелел и так воодушевился своей решимостью, что дернул джинсы брата вниз сразу ниже ягодиц. Догадливый Коннор предусмотрительно поднялся в бедрах, упираясь на здоровую ногу, а потом сразу же рухнул обратно под металлический скулеж матраса. – Хочу трогать тебя здесь, – Колин провел двумя пальцами по упругой дуге в трусах и Коннор втянул воздух ртом со свистом. – Ты же не против? Старший и так был не против, а тут еще его брат так жалобно вскинул брови и наклонился, потираясь о возбудившийся член щекой. Коннор недоумевал, но покачал головой, говоря, что не против. Его разрешение было простой формальностью. Колин поцеловал самую темную родинку над резинкой трусов в знак благодарности, а потом его поцелуи Коннор мог распознать только по звукам: его брат издевательски проходился губами вдоль ствола члена, скрытого тканью белья и нарочно оттягивал момент идеальной близости. Но даже через трусы Колин чувствовал температуру напряжения. Здесь Коннор был горячее всего, а когда поцелуи стали следовать в обратном порядке, Колин ощутил губами пульсацию. – Колин… – жалобно протянул его брат, словно ему было невыносимо больно. Звучавшее из его уст собственное имя было приятнее любых ощутимо физических ласк. Колин подцепил резинку трусов пальцами, потянул вниз и налившийся член подскочил как на пружине. Когда Колин обхватил его у основания, он был уже горячий и твердый, как раскаленный под летним зноем камешек у берега реки. Близнец изучал ствол на ощупь, водил по нему пальцами вверх вниз, чтобы убедиться: да, Коннор точно так же, как и он даже здесь. Форма, длина, угол подъема и то такой же. Колин гладит и наблюдал за бурной реакцией брата, ведь он так смущенно кусал костяшку пальцев и поджимал пальцы на ногах, а другой рукой хватал и стягивал к себе покрывало. Ко всему прочему его губы и головка члена были одинаково пунцовыми, почти что оттенка перезрелой малины. Наверняка температурой и чувствительностью они тоже были схожи. Был только один способ проверить. Колин никогда не делал этого, но почему-то был уверен, что должен. Ему было любопытно, а шумно выдыхающий и ворочающийся на постели брат только распаляли его. Сначала он несмело лизнул головку, собрав выступившую липкую каплю. Плоть была еще горячее, чем казалось до сих пор, а Коннор наверху всхлипнул обиженно. Но тут же дернулся всем телом, когда близнец сжал в кольцо пальцев член у основания, направляя к себе, обхватил головку губами и обсосал. Он сразу же отпустил ее, оставляя нитью тянущуюся вязкую слюну. – Колин, пожалуйста, – Коннор как будто порицал его и поднимался бедрами, показывая, как ему это необходимо. Колин глубоко вздохнул, как перед погружением на дно. Обратной дороги нет, они зашли уже слишком далеко. Да и пока что не произошло ничего страшного, по крайней мере, еще больше педиком, чем он уже есть, все равно не стать. Второй раз Колин уже не выпускал изо рта так быстро, а взял в себя столько, сколько мог, пока гортань не сжалась в спазме. Головка как раз упиралась между нёбом и корнем языка, и по восторженному стону Коннора было ясно, что этого вполне достаточно. Да, Колин не мог взять его весь до основания, да, он иногда царапал чувствительную кожу зубами от неопытности, да, он то и дело выпускал член, оставляя его блестящим и влажным, но только, чтобы сделать вдох ртом и сглотнуть, а потом приняться сосать снова и быстрее. Коннор все это прощал, ведь и сам толком не был уверен, как это должно происходить. Ему просто нравилось, ему просто было до одури хорошо. В голове давило от беззаботности, внизу живота все сжималось от предвкушения, пальцы царапали то затылок близнеца, то его плечо, а потом вернулись на свою же грудь и гладили её так, как гладил до этого Колин и лезли под кофту, чтобы уже самому доводить себя, сжимая до боли соски. Коннор удовлетворял всегда себя сам, но такого он проделать не мог. Никакой тянущей боли в ноге не ощущалось даже тогда, когда Колин случайно задел ее локтем, чтобы свободной рукой гладить бедро через ткань джинсов. Оставалось совсем немного. Совсем чуть-чуть. Коннор метался, кусал губы и уже не смущался стонать в голос и просить брата откровенными фразами. – Какой ты нетерпеливый, – насмешливо заметил Колин, когда освободил рот и стал подрачивать рукой. – Это так приятно… Ты даже представить не можешь, – с трудом выговаривал старший, подтягивая к себе здоровую ногу, пока ее не перехватил брат и не обнял под коленом, не давая пошевелиться. – Не могу. Поэтому в следующий раз ты мне сосешь. Коннор кивал быстрее, чем стучало его сердце. Он готов был на что угодно, лишь бы впервые достигнуть оргазма не своими силами, а благодаря такому желанному Колину. Его брату. Его лучшему другу. Его первому любовнику. Только он мог знать, как Коннору приятнее всего. Только он ведал, где его эрогенные зоны и как он стонет, когда кончает. Только он сжимал пальцы с той силой и там, где нужно и мастурбировал с той скоростью и ритмом, который доводил Коннора до забытья. Потолок из белого стал превращаться в серый, как грозовая туча, а еще навис в опасной близости от лица. Коннору казалось, что он может протянуть руку и коснуться его, вот только сил поднять руку не хватало. Он даже не осознавал, что уже не просто гладит себя по груди и животу, а задернул кофту почти до ключиц и царапает кожу до распухающих полос, пока его близнец целует его под пупком и прямо вдоль линии еще мягких подростковых волос. Рука наращивала темп, а член в кулаке все ощутимее пульсировал и пружинил своим напряжением, пока Коннор внезапно не изогнулся в пояснице и почти что вскрикнул, обильно кончая себе на живот. Колин поднял голову и довольно оглядел белесые капли, разбросанные по коже, будто жемчужины или воск. Он с энтузиазмом слизал одну, пока Коннор тяжело дышал и почти не двигался, за исключением вздымающейся и опадающей груди. Солено, но не так, что противно. Одним размашистым движением Колин слизал еще несколько прямо до солнечного сплетения, сглотнул, облизнулся и не почувствовав ни своего ни братского протеста, поцеловал Коннора в грудь. Поцелуй сразу перерос в легкое покусывание, а потом в засос, осевший на белизне кожи сочным багровым пятном. Даже после всего случившегося Колин оставался заботливым, как никогда ранее. Пожалуй, его чувство ответственности даже усилилось и он не оставил своего больного брата лежать неприлично испачканного, как оскверненного, со спущенными штанами, а нашел в родительской тумбочке влажные салфетки и привел Коннора в должный вид. А после Колин завалился на кровать снова, но уже лицом к лицу со старшим близнецом. Тот быстро облизал распухшие губы. От эмоций он их сильно покусал, так что те теперь болезненно ныли. – Ну как ты? – Отлично, – вымученно и с хрипотцой выдавил Коннор, и устало улыбнулся уголками губ. Глаза чуть заметно метались, никак не в силах поймать фокус на лице перед собой. Колин же был так собой доволен, что даже не обращал внимания на собственное возбуждение. Сил удовлетворить и себя уже не осталось, а хотелось просто валяться на большой родительской кровати, пока мама и папа с улыбкой поглядывают на своих сыновей из фоторамок. – Это самое классное Рождество… Колин почти мурчал, обнимая близнеца поперек спины и закидывая на него ногу по-хозяйски. Но ступней он так приятно поглаживал по ногам, что Коннор только довольно замычал ему в ответ и доверчиво уткнулся в шею, с недоумением намекая: – Но сейчас же еще не Рождество… – Ну и что? – пожал плечами Колин и прижался плотнее. – Какая разница, что там на календаре. И к черту Санту, который никогда не приносил мне то, что я хотел. Мне кажется, я, наконец, получил, что хотел. Ты теплый. От тебя пахнет чаем с яблоками, апельсином и корицй. Колин закрыл глаза, потираясь носом о макушку близнеца и вдыхая запах волос. – А завтра мы нарядим елку во дворе. И никто не сможет нас остановить. – Никто, тебя уж точно, – весело подтвердил Коннор и устроился в объятиях, ощущая схлынувшие напряжение, боль и гнетущую усталость и пришедшие им на смену комфорт и защищенность. И уснул беззаботно, во сне потираясь ногой в шершавом бинте о чужую лодыжку, пока Колин еще долго гладил его по спине и что-то тепло мурчал в висок. Это будет их первое Рождество на двоих и в нем не будет места разочарованию.