***
Хотелось послать всё к чёрту, спрятаться под какой-нибудь коряжкой, пригреться и заснуть, забыв обо всех проблемах. Хотелось заснуть глубоким, непробудным, пожалуй, даже таким, каким была когда-то околдована Аврора, и беззаботным сном. Хотелось просто плюнуть и продолжить жить счастливо и светло. Продолжать жить дальше. Но вместо всего этого Диаваль сидел на той коряге, под которой мог бы спрятаться и заснуть; он сидел, смотрел на воду Алмазного озера, наблюдал за весёлыми танцами водных феечек, слышал их тихий, больше похожий на тонкий звон маленьких колокольчиков, смех и вздыхал. Мужчина пытался понять, что происходит. Что происходит вокруг, что происходит внутри него. А там, казалось, была настоящая революция, перетекающая или уже перетёкшая в кровавую и ожесточённую гражданскую войну. Диаваль запутался. Для птицы, которой осознание своих чувств на человеческом уровне было слишком затруднительным, всё казалось невыносимо сложно. Начать с того, что Диаваль просто не понимал, зачем он тогда так сильно разозлился, зачем тогда высказал накопившиеся эмоции почти что незнакомым мужчинам. И почему именно в тот момент, в момент его слабости, Малефисента оказалась поблизости и услышала его слова? Если бы не это, то всё было бы прекрасно, всё оставалось бы по-прежнему… Опустошённость. Вот что ощущал во́рон. Какой-то комочек, так давно нервно сжимающийся в его душе и не дающий ему ровно дышать, развязался и исчез. Но легче от этого не стало. Стало лишь больнее. На месте узла оказалась пустота, бесконечная пропасть — и ничто не могло спасти Диаваля от неё. Он безотрывно смотрел в эту проклятую бездну, пытаясь понять, что же прячется за ней, а она смотрела на него и… Нет, не ехидно улыбалась. Она смотрела и ничего не выражала, она интриговала и притягивала, заставляя ныть каждый кусочек души Диаваля. Он обращался к ней в поиске ответов, но она их не давала: бездна привлекала, завораживала, причиняла боль и тем самым лишь больше звала к себе потерянного во́рона. Он падал всё ниже и ниже, и чувство отчаяния с новой силой одолевало его. Диаваль смотрел на своё человеческое отражение в воде. Лёгкая рябь на прозрачной глади озера делала отражение нечётким, словно дёргающимся и таким незнакомым. Во́рон смотрел на себя и пытался понять, что в нём было не так, почему его бросили. Бросили. Именно таким сейчас себя и чувствовал Диаваль. Брошенным. Он посвятил Малефисенте больше двадцати лет, а в ответ… Ничего. Стоило ему стать ненужным, как она избавилась от него, как от старой игрушки. А ведь сколько всего хорошего было между ними: сколько было рассветов, встреченных вместе, сколько раз они провожали закаты и ловили на морях последний зелёный луч, когда по преданиям чья-то душа сбегала из загробного мира*; сколько раз они бродили вдвоём в тишине или в неторопливом разговоре, сколько раз они вместе решали проблемы, сколько раз делили на двоих небосвод, сколько раз вместе переживали одни и те же события, чувствовали одинаковые эмоции — сколько раз вместе смеялись? Слишком много было общих воспоминаний, чувств — слишком много совместного прошлого, связавшего их души навсегда. И разве эти события, эти года, прожитые вместе, эти года, когда они вдвоём воспитывали Аврору, защищали её, присматривали за ней и любили — всё это — совсем ничего не значит? Для Диаваля это было целой жизнью, а для Малефисенты… Очевидно, ничем. В конце концов, во́рон почти не постарел за это время, хотя по птичьим меркам он уже давно должен был лежать в сырой земле, и он понимал, откуда ноги растут: Малефисента замедлила его старение. Диаваль-то надеялся, что это из-за её привязанности к нему, из-за их такой странной дружбы, таких непонятных отношений, но, как сейчас оказалось, всё было намного проще. Крылья. Он был для неё крыльями, и она не желала их терять раньше времени, поэтому-то и замедлила старение Диаваля. А сейчас у неё вновь есть свои собственные крылья, есть племя и народ, а во́рон уже не нужен. Не нужен — так звучал приговор Диаваля. Острая, жгучая боль распространялась по телу, ломала, заставляла бессмысленно смотреть на своё отражение в воде и время от времени сминать в руке стебель цветка, сорванного на поляне, но эта же боль лишала сил: во́рону не хотелось ничего. Хотелось просто упасть на спину, почувствовать прохладу земли и прикосновения зелёной травки, раскинуть руки в разные стороны, смотреть в небо и не шевелиться. В общем, именно так и поступил Диаваль. Он упал назад, ощутил землю спиной, широко раскинул руки, отпуская сорванный цветок, и стал смотреть ввысь. Там плыли облака, белые, пушистые, такие удивительно мягкие и прекрасные. В другой момент Диаваль не удержался бы и взмыл вверх, чтобы насладиться этими белыми небесными подушками, но сейчас было не то настроение. Улыбаться не хотелось, веселиться не хотелось — ничего не хотелось. Разве что умереть. Он чуть повернул голову, чтобы солнце не так ярко било по глазами, и опустил веки. Уже прошла целая неделя с того рокового момента, с момента получения свободы, а Диаваль так и не улетел. У него никогда не было семьи, да и если бы была, то уже давно все бы умерли, так что уходить было некуда и не к кому. Всё, что было дорого ему, все, кого он любил, были здесь — в Топи. И для во́рона здесь был дом. Дом, который нужен ему и которому он сам не нужен. Ужасная ситуация. И ужас её заключался не только в этом, но ещё и в другом. Только подумать: он получил свободу. Диаваль вновь хозяин своей судьбы — может улетать и жить обычной птичьей жизнью: искать себе пару и выращивать совместных птенчиков. Всё как и надо. Диаваль мог со спокойной душой улетать, ведь он отработал своё спасение, и забыть все эти двадцать с лишним лет, как кошмарный сон: он мог покинуть Топи и сделать вид, что никогда и не был здесь, не знал Малефисенту, не знал никого. Он мог прикинуться, что этих лет служения просто не было: во́рон мог продолжить свою птичью жизнь с того самого момента, когда он повстречал Малефисенту в поле. Он мог так сделать, но не делал. Свобода, о которой говорил во́рон, свобода, о которой любой бы на его месте мечтал, лишь уничтожала его. Диаваль уже не мог представить себя вне Топи, он не мог представить себя без Авроры, без Малефисенты… Они были его долгом, его обязанностью, его бременем; они стали для него единственными и дорогими, они стали ему семьёй. Во́рон слишком долго был связан, и сейчас, освободившись от этих пут, он не мог взлететь. Ему нравилось в «силках», ему не нужна была та свобода, которой одарила его Малефисента. Ему уже ничего не нужно было, кроме неё самой — кроме той феи, спасшей его и пленившей его сердце. Диаваль совсем не понимал себя. Он не мог определить, кто же для него Малефисента. Она была его спасительницей, он был её должником. Она была его госпожой, он был её слугой. Она была той, которую он ревностно оберегал и злился, когда видел с другими, а он… Он был никем для неё. И это причиняло невыносимую боль. Даже когда он бился в силках, когда он в первый раз обернулся в человека, когда его чуть не убили в обличьи дракона, когда его обращали в различных собакоподобных животных — ему было не так больно и обидно, как сейчас. В те минуты страдало лишь тело, боль оставляла на теле раны, которые со временем заживали, превращались в шрамы и вызвали лишь воспоминания. А сейчас болело не тело, болело сердце. И шрамы уже были на душе, они кровоточили и явно не желали заживать. И не было особой травки, особого снадобья, которое могло бы залечить подобные раны, как залечивало раны на теле. Ситуация казалась безвыходной, а боль была невыносимой. Диаваль не знал, что делать дальше. Просто лежал с закрытыми глазами и слушал окружающих: водные феи смеялись, разрезая гладь озера во время своих игр, ветер пел шумом листвы, где-то в небе парили сородичи Малефисенты, поодаль резвились какие-то другие существа. Такие знакомые звуки и такие успокаивающие. Диаваль шумно выдохнул: казалось, его сердце застучало медленнее и он начал успокаиваться. Послышались лёгкие шаги. И они явно приближались к Диавалю. Сперва он подумал, что это Малефисента. Ан нет. Неверно. Если бы это была фея, то она бы не пришла, а прилетела, да ещё так, что все мелкие существа попадали бы на землю от мощных порывов ветра, создаваемых её крыльями. Диаваль покачал головой: не Малефисента, значит… — Привет, — сказала Аврора, подходя к во́рону в человеческом обличье. Даже не видя девушку, он чувствовал, что та напряжена — её выдавал голос. Диаваль лениво открыл глаза и, увидев над собой белокурую принцессу, которая стала ему названной дочерью, выдавил из себя улыбку. — Привет, — сказал он в ответ и продолжил смотреть на неё. Боль и опустошённость лишали сил, ему не хотелось ни двигаться, ни говорить: по крайней мере, самому начинать точно не хотелось. Диаваль пребывал в глубокой апатии ко всему, и это не ускользнуло от чуткой Авроры. — Я могу присесть? — поинтересовалась королева Болот и, получив в ответ молчаливый кивок, осторожно опустилась на землю рядом с Диавалем, подтянула колени к себе и обняла их. Пока во́рон не сводил взгляда с Авроры, та, подобно ему самому пару минут назад, бесшумно наблюдала за игрой водных фей, которые так беспечно веселились и даже не подозревали, какие душевные терзания испытывают двое, сидящие подле озера. — Знаешь, — наконец сообщила девушка, с грустной улыбкой на лице смотря на воду, — когда я была маленькой, мы здесь играли… — Ага, — вспомнив об этом, Диаваль не сдержал ласковой улыбки, он приподнялся, садясь рядом с Авророй. — Ты любила наблюдать за водными феями. Да и сейчас любишь. И играла с ними, несмотря на их вредность. Мы даже пытались шутить вместе над ними. Ты, я и… Диаваль запнулся, отвёл взгляд и замолчал. Лишь одно воспоминание о ней отдавало гулкой болью в сердце, ведь оно давило на слабое место: во́рон понимал, как было тогда хорошо, как было хорошо тогда им троим, и как сейчас всё плохо. Сейчас она уже не с ним. Они порознь. — И Малефисента, — спокойно закончила за Диаваля Аврора и перевела взгляд на него. Мужчина сглотнул. Намечался серьёзный разговор — это читалось в глазах Авроры. И верно: в следующий миг она тихо спросила: — Что между вами произошло? — Да ничего особенного, — Диаваль махнул рукой, отводя взгляд. — В любом случае, это уже в прошлом. — Не думаю, — Аврора покачала головой. — Я же вижу, что… Что что-то между вами не так. Что случилось? Вы поссорились? — Вроде того, — нехотя признался Диаваль. — Разве она тебе не говорила? — Нет, — теперь уже в её голосе послышались нотки страха. — Что она должна была мне сказать? — Что должна была сказать? — переспросил мужчина. Теперь он и сам растерялся. Он не знал, как отреагирует на новость Аврора, он боялся увидеть её реакцию: он боялся расстроить её или же увидеть полное равнодушие. Диаваль тихо вздохнул и серьёзно посмотрел на девушку. — Малефисента даровала мне свободу. Аврора не ожидала такого. Её ротик приоткрылся, она явно хотела что-то сказать, но слова так и застряли в её горле: девушка не издала ни звука. Лишь тихое дыхание вырвалось изо рта королевы Болот, который она прикрыла ладошкой, когда поняла, что не получается выдавить из себя ни слова. Аврора молчала, с удивлением или непониманием, или даже страхом смотря на Диаваля — он не мог точно определить эмоцию принцессы. Скорее всего, это было что-то чисто человеческое, что для понимания во́рона было слишком сложно и неопределённо. — Она услышала, — любопытству Авроры не было предела, так что Диаваль решил удовлетворить его наперёд, прежде, чем девушка начнет сыпать вопросами, — как я сказал её сородичам, что устал терпеть её непонятные выходки, устал служить и не чувствовать отдачи. Она услышала, как я сказал, что хотел бы свободы, что хотел бы улететь, а потом… Она мне её и даровала. Мужчина опустил голову, смотря на границу воды и озера. Трава плавно обрывалась, переходя в землю или какое-то подобие песка, цветочки сменяли кувшинки и водяные лилии, а в прозрачной толще воды блестели серебристые чешуйки носящихся рыб. — А ты… — тихо заговорила Аврора. — Ты действительно хотел этой свободы? Диаваль усмехнулся. Хотел ли он этого? Хотел бы он сейчас сбросить цепь служения, сбросить это всё, оставить всех, забыть обо всех этих волшебных годах и улететь в неизвестность? Ответ очевиден как день. — Нет, — выдохнул он, не поднимая головы. — Она неправильно меня поняла. Я имел ввиду, что если… если… А, к чёрту всё! Апатия сменилась лёгкой злобой. Не на фею, на себя. Да, Диаваль в какой-то степени сожалел, что повстречал Малефисенту, но только причина была не в обращении феи с ним, не в ограничении свободы во́рона. Причина была в другом — в чувствах. Диаваль сожалел лишь потому, что не понимал, от чего его сердце разрывается на кусочки, стоит ему увидеть Малефисенту с другими мужчинами, и почему обида и лёд от этого таят, когда она мягко улыбается ему и гладит по пернатой голове. И, в конце концов, почему всё это причиняет такую нестерпимую боль? Если бы Диаваль не повстречал Малефисенту, ничего бы этого не было: не было бы тяжело на сердце, во́рон сейчас бы не грустил. Но даже так, если бы Диавалю позволили отмотать время вспять, чтобы он мог избежать встречи с Малефисентой, он бы ни за что на это не согласился. Он бы специально полетел на то чёртово поле и попался бы в те ужасные силки, терпел бы удары человека и пугающий лай собаки, лишь только для того, чтобы вновь встретить свою госпожу и провести с ней бок о бок эти года…Эта безумная преданность и привязанность и были ошибкой всей жизни Диаваля. Они и были его кармой. Он страдал из-за них, а не из-за Малефисенты.
— Понятно. И… Что теперь? — голос Авроры дрогнул. — Ты ведь… не улетишь? — Не знаю, — признался Диаваль. Он приподнял голову, его взгляд скользнул по кристально чистой глади воды и достиг следующего берега с зелёной травой и играющими в салки детьми фей, подобных Малефисенте; когда же взгляд во́рона достиг горизонта, он вздохнул и повторил: — Я не знаю. У меня нет никого, у меня никогда никого не было, кроме Малефисенты и тебя. Это место стало мне домом, но, кажется, у Малефисенты совершенно иная точка зрения. Здесь я бесполезен и никому не нужен. Какой прок от старого во́рона, ни на что не способного? Это был риторический вопрос. Диаваль даже усмехнулся, когда произнес его. Действительно, какой прок от него? Он не крылья, он не друг, он даже не слуга, он — никто. Однако Аврора не разделяла его мнения, и он это почувствовал на себе. Не успел он понять, что происходит, как её руки ласково обняли его за плечи и притянули к себе. — Не улетай, — прошептала Аврора, шмыгнув носом, — Ведь… Я… я… Не оставляй меня. Ты мне заменил и друга, и отца, и я… Я просто не знаю, как буду без тебя. Крепкие искренние объятия — это именно то, в чём сейчас так нуждался Диаваль. Боль утихла, тяжесть с плеч спала, печаль уже не душила и не мешала дышать, а на лице непроизвольно появилась слабая улыбка. «Хоть кому-то я нужен», — подумал мужчина. — Не волнуйся, — успокоил Аврору Диаваль, погладив ту по голове. — Даже если я улечу, то не далеко. Я не брошу тебя. Может быть, я устрою себе гнездо здесь, а может быть, в городе. Теперь ещё надо выбирать место жительства… — Хорошо, — плечи Авроры дёрнулись в нежном смешке: она была довольна ответом. Ещё пару секунд они так и просидели в тишине, успокаивая друг друга. Они не издавали ни звука: никто не смел нарушить молчания, такого хрупкого и необходимого им обоим. Надо было осознать случившееся и свыкнуться с ним. — А это ведь прекрасно! — неожиданно воскликнула Аврора. Диаваль тут же отстранился и с непониманием и сомнением посмотрел на девушку. Неуверенно он спросил: — Что прекрасно? — Что ты теперь свободен! — так же радостно воскликнула Аврора, а в её голубых глазах загорелась искорка азарта. Девушка что-то задумала. — Сильно сомневаюсь в этом… — О, нет, нет, это же просто великолепно! — сообщила Аврора, хватая его за рукав и начиная немного трясти, словно так он мог лучше понять следующие слова. — Просто послушай меня. Ты был слугой, а теперь свободен. Какие перед тобой возможности! Теперь ты — хозяин своей судьбы. Это хорошо. Но ещё лучше другое. — Что? — Диаваль покосился на принцессу. — Что-то я не уверен в твоей логике… — Теперь ты не должен Малефисенте ни-че-го, — воодушевленно продолжила девушка. — Раньше она была твоей госпожой, тебе приходилось мириться с её мнением, с её словами… А теперь нет! Ты можешь прямо сейчас полететь к ней и высказать всё, абсолютно всё, что считаешь важным, всё, что у тебя на душе! — Думаю, — мягко заметил Диаваль, — это лишь усложнит наши отношения, да и… — он слабо усмехнулся. — То, что я больше не слуга, вовсе не значит, что она не превратит меня в червя в случае чего. — Нет, нет, нет! — Аврора насупилась и уперла руки в бока. — Ты не дослушал. У Малефисенты сложный характер, она вспыльчива и склонна принимать решения на эмоциях. — О да, — с чувством подтвердил во́рон: он не сдержал короткого замечания, ведь ему ли не знать, как Малефисента подвержена минуте настроения. — Это точно. — Так вот, — продолжала тараторить Аврора, — и это… В общем, из-за этого иногда возникают конфликты, кризисы с ней в общении. У меня ведь тоже был кризис в общении с ней, когда я узнала, что она меня прокляла. Но сейчас всё хорошо. Ты только посмотри на нас, мы… — Как мать и дочь, — перебил девушку во́рон. — Верно? — Верно, — Аврора улыбнулась ему в ответ. — Будет лучше, если ты выскажешь ей всё, что думаешь, выскажешь абсолютно всё, расскажешь о своих чувствах и, может быть, получишь ответ. Вы оба слишком зарываетесь в себе, чтобы признать это. Вам просто надо признаться друг другу, да и правда — это залог успешных отношений. А между вами сейчас слишком много недопонимания, которое можно и нужно устранить с помощью честного и искреннего разговора. — Стой, стой, — встрепенулся мужчина. — Про какое такое «чувство» и «признание» ты говоришь? Аврора снисходительно посмотрела на во́рона. То ли он действительно не до конца всё осознавал, то ли хорошо скрывал, то ли девушке лишь казалось… Но так или иначе, она считала Диаваля и Крёстную прекрасной парой. — Про все, — девушка решила не поднимать эту тему: Диаваль всё равно ей никогда не признается в его настоящем отношении к Малефисенте. Всё, что может сделать Аврора, так помочь преодолеть этот самый кризис и подтолкнуть во́рона к действиями — хотя бы каким-нибудь. — Просто скажи ей всю правду в лицо. И будь что будет. По крайней мере, тебе станет легче. И не будет тяжёлого непонимания. Диаваль ответил не сразу. Сперва он перевёл взгляд на горизонт, на ту самую скалу, на вершине которой, в небольшой пещере, и обустроила своё новое жилище Малефисента. Взгляд во́рона из задумчивого стал нерешительным, а затем в них сверкнула искрой целеустремлённость: он подскочил на ноги. — А ты права, права! — сообщил он, — Я просто ей скажу всё, и пусть она дальше сама решает, что будет со мной, с нами. Спасибо! Подпрыгнув, Диаваль превратился в во́рона. Мужчина уже больше двадцати лет практиковал подобные превращения, так что превращаться было несложно. Хотя, конечно, привыкать к тому, что он может сам контролировать своё обличье было трудно: самым сложным оказалось понять, как заставить тело сменить облик. Но, как очевидно, на данный момент Диаваль уже неплохо со всем этим регулированием справлялся. Во́рон взмыл в небо, шумно замахал графитовыми крыльями и быстро набрал высоту. Уже через миг Аврора могла видеть лишь неумолимо приближающуюся к скале чёрную точку. Девушка улыбнулась, а Диаваль достиг своей цели.***
Что можно испытывать, теряя кого-то и понимая лишь после потери, как он был дорог тебе? Что можно испытывать, лишаясь своего друга, слуги и единственного, кто никогда ни при каких обстоятельствах не отворачивался от тебя? Что можно испытывать, теряя того, кто стал неотъемлемой частью жизни? Что можно чувствовать, когда тот, без кого себя уже не представить, уходит? Испытывать можно многое: можно злость, гнев и ярость; можно отчаяние и опустошённость; можно тоску и грусть; можно плакать или истерично смеяться, а можно сделать вид, что ничего не произошло. Именно последним и занималась Малефисента. Она делала вид, что всё в порядке, так и надо. Но всё было далеко не в порядке. Она ощущала беспокойство, одиночество. Казалось, что она лишилось чего-то важного, того, без чего ей невозможно существовать. Малефисента ощущала себя так, как ощущала себя только однажды: когда лишилась крыльев. И то верно.Сейчас она и лишилась крыльев. Немного других, но крыльев.
Диаваль покинул её. Оказалось, ему настоиграло плясать под дудку феи. И это она услышала собственными ушами. В тот момент какая-то струна оборвалась в груди, что-то упало, разбилось и разлетелось на тысячи кровавых осколков: наверное, это было её сердце. Малефисента прекрасно понимала, что она далеко не сахар, но ведь столько лет они были вместе, столько всего пережили, столько времени провели бок о бок — фея полагала, что это должно было их хоть немного, но сблизить. Пусть она никогда не признавала этого вслух, но к Диавалю она была сильно привязана. Даже сильнее, чем ей хотелось бы. Малефисента также понимала, что не всегда поступала с ним красиво, но ведь они так часто вместе веселились, особенно когда играли с Авророй, и тогда Диаваль казался счастливым, фея думала, его всё более-менее устраивает. А оказалось — нет. Неделю назад Малефисента узнала, что Диаваль желает свободы, он хочет всё забыть, улететь и никогда не вспоминать эти года с ней. Обидно, больно и досадно — но ладно. Желает — получает. Фея даже выяснять и слушать его тщетные оправдания и пояснения не хотела, она вообще больше не хотела ничего — просто пусть он улетит и они разойдутся миром. Отпускать больно, но смысл тянуть эту ужасную минуту? Незачем. Крылья улетели. Малефисента осталась одна. И она делала вид, что всё прекрасно. Ещё после снятия проклятия с Авроры, женщина обустроилась в пещере. Здесь помогла вырасти травке до самого пещерного озера: даже на стенах вились плющи и различные цветочки — так в новом жилище Малефисенты становилось светлее и приятнее. Сейчас же фея ходила из угла в угол. Хотя она и даровала свободу Диавалю, он почему-то остался здесь, не улетел. И это терзало сердце феи. Она изо всех сил старалась с ним не пересекаться: и сейчас это вполне неплохо удавалось. За всю неделю Малефисента ни разу не повстречалась с ним, ни разу не заговорила, хотя неоднократно видела его и поспешно удалялась, пока он её не заметил. Но сколько верёвочке ни виться, да конец найдётся. И Малефисента это понимала. Диаваль был слишком упрямым во́роном, если он захочет, он найдет её: и разговора не избежать. А фея была почти полностью уверена, что Диаваль захочет высказать ей всё. И это «всё» будет явно не из приятного. Это будет больно. Это вновь ранит Малефисенту, вновь разобьёт и так разбитое словами во́рона сердце феи. Боясь, она пыталась отсрочить это разговор, избегая встреч. Фея беспокоилась. Неделя — уже большой срок для молчания. Не сегодня, так завтра наступит день разговора. И нервы были напряжены до предела. Надо было успокоиться. Малефисента подошла к стене, дотронулась до её холодных камней руками: шершавая скала. Она закрыла глаза и сосредоточилась: потоки магии разлились по камню, а на стене стали пробиваться ростки травы. Вскоре вся пещера уже зеленела от покрывающей её травки. В обители феи стало ещё более светло и радостно, она скрыла с помощью магии серые участки скалы, хотя на её сердце так и остался лежать тяжёлый камень. Почувствовалось лёгкое движение воздуха, позади послышался взмах крыльев. По спине женщины пробежали мурашки. Только не он. — Госпожа, — раздался его голос за спиной феи, — нам надо поговорить. Малефисента мягко опустила веки, выдохнула, досчитала до трёх, вновь распахнула глаза и резко повернулась. Ни один жест не выдавал в ней смятения или испуга. Она была сама непроницаемость. Как минимум, внешне. — Не нужно, — холодно бросила фея. — Уходи. — Нет, госпожа… — Я тебе больше не госпожа, — ледяным голосом сообщила фея, разворачиваясь и собираясь уйти вглубь пещеры: куда угодно, только бы подальше от Диаваля. Но женщину остановили: её резко схватили за руку и не позволили уйти. Уже второй раз. Фее ничего не осталось, как обернуться. Но даже так, она не собиралась терпеть подобное. Она резко вырвала руку из хватки во́рона, уже собираясь возмутиться, но её опередили слова Диаваля: — Малефисента, — мягко сказал он. — Нам надо поговорить. Фею прошиб озноб. Впервые за всё время во́рон назвал её по имени. Он никогда, никогда не называл её Малефисентой. Исключительно — «госпожа». И женщина не знала, нравится ей звучание собственного имени из уст Диаваля или нет. Но в любом случае, то, что она ощутила при этом, её пугало. Заметив, что Малефисента пребывает в некотором оцепенении, Диаваль решил не тянуть кота за хвост, а действовать, то есть говорить. Ведь иначе фея может просто не выслушать его. — Я могу говорить откровенно? — Нет, — строго сообщила Малефисента, взмахивая рукой. — Не можешь. В любой иной ситуации Диаваль бы подчинился или бы начал ворчать, а в крайнем случае оказался превращённым обратно в во́рона и лишённым возможности высказывать свои мысли на языке, понятным фее. Но сейчас, очевидно, была не та ситуация. Диаваль быстро заговорил: — А я всё же скажу. Раз я больше не ваш слуга, то хочу сообщить вам некоторые вещи, — начал во́рон. — Некоторые вещи, которые касаются меня и вас, нас обоих, — мужчина выдохнул, собрался с мыслями и продолжил: — Во-первых, это очень неприятно, когда тебя превращают в того, кого ты ненавидишь. — Ты всё про то превращение в волка? — на лице Малефисенты появилась наигранная улыбка, но она быстро пропала с её лица благодаря последующим словами Диаваля: — А как бы вы отреагировали, если бы стали человеком? Малефисента сглотнула. Замечание было верным. Она была бы в ужасе и гневе. Но даже не это её сейчас больше всего пугало: пугало то, с какой решимостью говорил Диаваль, то, как он смело перебивал и критично выражал свои мысли. Пугало то, что он был прав. — Во-вторых, — продолжил мужчина, — вы спасли меня от смерти, и я за это вам очень благодарен. Но это вовсе не повод для того, чтобы не замечать меня, чтобы затыкать меня и обращаться со мной как… с вещью! — тут голос во́рона немного повысился. — Вы даже не представляете, как с вами было сложно! Помощь не принимаете, советы слушать не хотите, а в итоге создаёте кучу проблем, которые решать приходится нам обоим. Не вам, а нам обоим. И ведь даже банального «спасибо» не скажете. Между прочим, это очень обидно. Диаваль скрестил руки на груди и недовольно фыркнул. Постепенно он начинал поддаваться эмоциям, которые так некстати вскипали в его груди. — Ты прав, — Малефисента решила признать свои ошибки, но совершенно не желала показывать свою привязанность к Диавалю: её холодный голос то ли с издёвкой, то ли с насмешкой разлетелся по пещере. — Я ужасная госпожа. Но теперь ты свободен, больше тебе не надо терпеть меня. Улетай. До-сви-да-ни-я. — До свидания?! — эти равнодушие и нежелание воспринимать его всерьёз сильно задели мужчину, они переполнили чашу, становясь последней каплей. Все границы дозволенного вмиг стёрлись, и во́рон почти закричал: — О, нет! Не до свидания! Это не всё! Слушайте же дальше! Малефисента сжалась, дёрнула плечами. Впервые в жизни ей вдруг стало страшно перед своим слугой. Точнее, перед бывшим слугой. — Когда вы подобрали меня, — гневно заговорил Диаваль, начав нервно расхаживать из стороны в сторону, чтобы хоть как-нибудь унять эмоции, — я был как раз в том возрасте, когда мы ищем себе пары и затем начинаем выращивать птенцов. Я был в том возрасте, когда мы создаём семьи. Но вы… Вам я подарил свою жизнь, в ваши руки я вверил свою судьбу. А что получил взамен? Взамен я получил лишь наплевательское отношение к себе. Именно с вами я прожил все эти года, именно вам я был предан до гроба. Я был готов умереть ради вас! А! — мужчина взмахнул рукой. — Я и сейчас готов! Вы хоть понимаете, что это всё значит для меня?! Вы это понимаете?! — Я сломала твою жизнь, — тихо ответила Малефисента. Она бы опустила голову, но её взгляд был прикован к ходящему из стороны в сторону Диавалю. Сейчас в её голосе не было издёвки или сарказма: в нём не было лжи. Фея понимала, что своим появлением она настолько радикально изменила жизнь во́рона, что… Что это настоящая трагедия для него. Вновь и вновь Малефисента чувствовала вину на своих плечах. Она чуть не сломала жизнь Авроре, а вот Диавалю — она наверняка её сломала. И сейчас только и оставалось безропотно отпустить его на волю, чтобы он улетел и наверстал упущенное, начал жить обычной птичьей жизнью, забыв о ней… Как бы фее больно от осознание этого не было. — О, нет! — в отчаянии всплеснул руками Диаваль. — Вы совсем, совсем ничего не понимаете! На лице Малефисенты появилась нервная улыбка. Она действительно ничего не понимала. — Я был рядом с вами целых двадцать с лишним лет, — продолжал тем временем вещать во́рон. — Я выполнял ваши приказы, я выполнял поручения, даже если считал их слишком поспешными и неоднократно говорил вам об их изъянах. Вместе с вами я защищал Топи от людей. Вместе с вами я вырастил Аврору, как дочь. Вместе с вами я спасал жителей Топи от людей, вместе с вами я пережил войну, разразившуюся на свадьбе Авроры, вместе с вами я наблюдал за тем, как она выходит замуж, вместе с вами я помогал вашим соплеменникам обустраиваться здесь. И всё это вместе с вами. Ох, вы совсем не понимаете! — на миг Диаваль замолчал, но затем с ещё большим жаром продолжил: — Вы не понимаете! До встречи с вами я потерял родителей, можно сказать, их у меня почти что и не было. Я их совсем не помню. У меня никогда не было семьи, у меня не было дома. А это место… Оно первое приняло меня. Топи стали мне настоящим домом, стали местом, где мне нравится и куда хочется возвращаться. А вы… Вы стали мне семьёй! Единственной и настоящей семьёй! Я воспитывал Аврору… Я полюбил её, как дочь. И даже несмотря на ваше отношение ко мне, я полюбил и вас! И нет, даже не так! Я просто любил вас! А вы… А вы вот так просто берёте и прогоняете меня, выкидываете, как ненужную игрушку! Естественно, у вас ведь теперь есть крылья, я вам больше не нужен. У вас есть соплеменники, есть такие же феи, как и вы. И вы общаетесь с ними, а не со мной. Вы просто забыли обо мне! Забыли обо мне, бросили и оставили одного. А теперь и гоните прочь! Правильно! Так держать! Это очень… Подло! Я даже ума не приложу, как меня угораздило… угораздило… Диаваль нахмурился, сведя брови к переносице и пытаясь подобрать правильное слово для описания всего спектра его чувств к Малефисенте. Но фея его опередила. — …полюбить меня? — тихо спросила она, заканчивая фразу за Диаваля. — Так? — Что? — во́рон резко остановился и округлил глаза, смотря на фею. Казалось бы, такую, как она, полюбить сложно, а уж находясь в подобном Диавалю положении — так вообще невозможно. Но сердце мужчины резко замерло, когда он услышал этот вопрос. Кусочки паззла стали медленно складываться воедино. Вспышками в голове Диаваля взрывались мысли. Почему он даже чрезмерно предан Малефисенте? Почему он всегда старается помочь ей, даже если та не просит? Почему делает больше положенного? Почему так ревностно охраняет её, почему так остро реагирует на её общение с другими мужчинами и почему так страдает от её неверия в любовь? Ответ сам собой нарисовался в голове — и звучал он словами феи: Диаваль любил Малефисенту. — С-с чего вы взяли? — пролепетал во́рон. Весь его запал вмиг закончился, мужчина замер и сглотнул. — Ты сам только что сказал, что полюбил меня, — отчеканила фея. — Минутой раньше. Или ты что-то другое хотел обозначить этими словами? Что ты имел ввиду? Малефисента старалась держаться. Либо ей показалось, либо Диаваль только что признался ей в любви… И это было действительно неожиданно. Женщина многие годы не подпускала никого даже близко к себе: для неё самыми близкими были Диаваль и Аврора. Аврору она вырастила, та ей была словно дочь, а Диаваль… Слуга. Максимум — друг. По крайней мере, так из раза в раз повторяла себе фея. Она до дрожи в коленях боялась повторить страшную ошибку прошлого: она боялась полюбить и быть преданной. И каждый день Малефисента сама себе внушала: «Любовь — это источник боли и мук. Любовь — это просто маленькое психическое расстройство. Стоит подождать, и оно пропадёт. Обязательно пройдёт. Должно пройти, просто обязано». Только вот маленький пернатый друг никак не пропадал. И не предавал. А Малефисента была мастером в построении стен: как терновых, так и душевных. Женщина просто огородилась от во́рона в надежде всё вернуть на былые места. Только вот эта её попытка вылилась в нервный срыв Диаваля и в его откровения. — Правда? — мужчина резко побледнел и отшатнулся на пару шагов назад от феи. — Я правда такое сказал? — Правда, — Малефисента сжала ладони в кулаки, пытаясь быть всё такой же невозмутимой и спокойной. Но растерянная улыбка выдавала её: сейчас она должна была услышать ответ — согласие или опровержение. Истина или ложь? И женщина боялась услышать следующие слова, она боялась услышать собственный приговор. — Вот значит как… — неловко протянул Диаваль, а затем резко вскрикнул: — Забудьте! Прошу вас, забудьте обо всём, что я вам сказал! Это… это… Забудьте! Диаваль не умел врать — и это знал и он, и Малефисента. И не надо было быть ясновидящим, чтобы сейчас увидеть мужчину насквозь. Но не успела фея что-либо сказать, как Диаваль в два прыжка выбежал из пещеры и, превратившись в во́рона, взмыл в небо. Мгновение — и он исчез. А Малефисента слишком поздно опомнилась, когда вылетела за ним вдогонку, его уже и след простыл. Маленькая птичка может спрятаться в любой маленький щели… Сейчас найти Диаваля не представлялось возможным. И Малефисента так и зависла в воздухе, тщетно осматривая местность. Холодный ветер хватал фею за графитовые крылья, держа на лету, трепал её волосы и нежно касался раскрасневшихся щёк…***
Осознание действительности беспощадно обрушилось на плечи Диаваля, ударило под дых, выбивая остатки воздуха из лёгких и заставляя сгибаться пополам, придавило мужчину и медленно начало смыкать свои холодные руки на его шее, уже дотрагивалось и оставляло противные склизкие следы на его коже, намереваясь задушить. Действительность окутывала во́рона своей липкой паутиной, смыкаясь и не оставляя никакого выхода: впереди была лишь одна безысходность. Чёрная, как и крылья во́рона, мглистая и пугающе беспросветная — она окружала, застилая собой всё вокруг и заполняя отчаянием его жизнь до краёв. Во́рон был в ужасе. Он расползался по его телу и, подобно яду, парализовал, а затем ещё и заставлял биться в предсмертных конвульсиях чёрную птичку. Раньше Диаваль думал, что хуже полученной им свободы ничего быть не может. Как показала практика — может. И ещё как может. Именно это «может» и случилось с во́роном. Диаваль сказал «люблю» той, которая не верит в любовь. Он сказал это, заведомо зная о последствиях, заведомо понимая, что взаимности не будет. Будет — лишь больше боли и презрения со стороны феи. Он сказала это Малефисенте. И это заставляло паниковать. Диаваль совершенно не понимал, как такое произошло, как он посмел сказать подобные слова госпоже. Конечно, Диаваль мог оправдаться, сказать, что он имел в виду привязанность, но проблема заключалась именно в том, что это было бы оправданием. Это была бы ложь. Что такое любовь? Любовь — это чувство, сильная эмоциональная привязанность, скажут романтики. Любовь — это химические реакции в голове, скажут носящие очки учёные. Любовь — это волшебство, скажут дети, а аморальные личности сообщат: любовь — это интимная связь. Всё не так, всё неверно! — воскликнет Диаваль на их заявления. Любовь — это жизнь. А для во́рона всей его жизнью была Малефисента. С первой встречи и до сегодняшнего дня он жил ею, он существовал ради неё, он служил для неё, она была всем. Глупо, странно, непонятно. Лишь сейчас Диаваль действительно осознал значение Малефисенты в его жизни. Нет, конечно, он и до этого прекрасно понимал, как она дорога ему, и до этого дня он осознавал свою безграничную привязанность к ней, и до этого мужчина ощущал эмоции к ней, но только сейчас он смог определить их название — любовь. Для во́ронов характерно привлекать самок мёртвыми петлями, красивыми полетами и фигурами высшего пилотажа. Диаваль не единожды летал для Малефисенты. Можно сказать, что он всю жизнь и летал для неё, выполняя различные поручения. Во́роны — преданные птицы. Они создают семьи один раз и на всю жизнь, а в случае необходимости, например, при нападении хищника во́рон может пожертвовать собой, чтобы спасти свою вторую половинку**. И Диаваль не мог отрицать того, что он готов был умереть ради Малефисенты. Он делал всё, что было в его силах, чтобы спасти её. Малефисента была единственной женщиной в жизни во́рона, она была избранной им, и он за все эти года, проведенные с ней, даже ни разу не подумал о том, что можно найти себе пару, ведь служба службой, дружба дружбой. Несмотря на службу, Диаваль мог бы плохо-худо вести личную птичью жизнь. Но во́рон даже не помышлял о этом. Он уже нашёл себе пару. И ей была Малефисента. Все признаки налицо. Но до последнего момента Диаваль не желал признавать, кем для него являлась фея. Их устоявшиеся отношения наглого слуги и своеобразной госпожи вполне устраивали во́рона. Он был рядом с феей, и большего ему было не надо. Ему хватало и простого присутствия в её жизни, он был рад служить опорой и поддержкой Малефисенте. Уже это наполняло его жизнь смыслом, уже это делало его самым счастливым во́роном на свете. Но даже так, Диаваль до последнего не признавался самому себе в чувствах. Он видел признаки, испытывал тягу, чувствовал боль и ревность, но молчал: не только внешне, но и внутренне. Мужчина боялся. Боялся признаться, боялся случайно сказать, каким-нибудь неосторожным поступком или словом обнаружить себя и потерять Малефисенту навсегда. И вот пару дней назад Диаваль поддался эмоциям. И сказал, сам того не замечая. Его слова, его признание уже не было признанием как таковым: это было не романтично, не красиво, не трогательно. Его сумбурное признание, которое прозвучало совершенно вскользь, было криком души во́рона, отчаянным криком души, переполненной болью и страдающей от неразделенных чувств, в которых он боялся признаться даже самому себе. Но так или иначе, Диаваль говорил, не думая, а значит, он говорил, что думает — говорил о том, что у него было на сердце. А там была любовь, та самая, в которую не верила Малефисента, та самая, которую она презирала, что усвоил для себя Диаваль из множественных разговоров на эту острую тему со своей госпожой…***
— Любовь? — с насмешкой переспросила Малефисента. — Ты действительно в это веришь? — А почему бы нет? — гордо заявил Диаваль: будь он сейчас в обличье во́рона, то непременно бы распушил перья. — Вы же любите Аврору. Именно ваш поцелуй разбудил её от вечного сна! — Глупая птица, — на лице феи появилась грустно-саркастичная улыбка. — Это не то. Это другое. Это материнская любовь. Наверное, если и существует какая-нибудь любовь, то только такая: любовь родителей к своим детям. — Протестую! — возмутился Диаваль. — А как же любовь мужчины и женщины? Как же любовь этих самых родителей? Только если родители искренне любят друг друга, в их семье может вырасти хороший и добрый ребёнок, который когда-нибудь сможет полюбить кого-то так же искренне и безгранично, как и его родители любят друг друга! Всё строится на примере! — Ощущение, — фея насмешливо дёрнула плечами, — что ты сейчас проповедуешь наши отношения, потому что под нашей опекой выросла Аврора. И она вполне счастлива и добра. И искренне любит Топи и их жителей. И Филиппа, к сожалению, тоже. — Ох, н-нет… — пролепетал Диаваль, а весь его запал неожиданно исчез: мужчина резко побледнел. — Я просто… просто… — А ты, стало быть, любишь меня и счастлив быть рядом со мной, — всё таким же ехидным тоном добавила фея. — Разве я не права? — Но… но… — на миг в голове во́рона промелькнула мысль, что, наверное, так оно и есть, но мужчина быстро откинул эту глупость куда подальше: он просто предан госпоже за спасение. Просто предан ей до гроба, и всё. Это ведь ничего не значит, верно? — Я просто рад служить вам… А затем раздался оглушительный хохот Малефисенты, такой, какой бывал, когда она устраивала грозы в маленьком домике перевоплотившихся в людей пикси. Так фея смеялась всегда, когда находила свою шутку смешной, весёлой, забавной и крайне удачной. — Ой, а я уже испугалась, что ты мне в любви признаешься, — сообщила Малефисента, немного успокаиваясь и смотря на оторопевшего во́рона, хотя её плечи всё ещё легонько тряслись от резкой вспышки смеха. — Ладно, ладно. Всё, хватит. И не смотри на меня таким обвиняющим взглядом, я ведь ничего плохого не сделала. А мы славно повеселились. Диаваль же лишь надулся, скрестил руки на груди и, сев рядом с феей, демонстративно отвернулся, всем видом своим показывая, как он оскорбился. — Между прочим, над чувствами не шутят, — фыркнул он. — Неприятно. — Брось, глупая ты птица, — усмехнулась Малефисента, переводя взгляд с обиженного во́рона на закат, разливающий по небу акварельные краски оттенка крови. — Будешь дуться, в червя тебя превращу. — Ну да, ну да, конечно, — начал бурчать себе под нос Диаваль. — Не делай то, не то в червя превратишься, не делай сё, не то коряжкой станешь, не говори так, не то в дерево обернёшься, не говори эдак, не то букашой окажешься. Бу-бу-бу! Меня очень ценят, это прямо видно! Губы Малефисенты тронула лёгкая улыбка, и, пожалуй, только ради этой секундной радостной искры в глазах своей госпожи Диаваль был готов терпеть насмешки и нападки феи. — Полно ворчать, — почти что смеясь, обронила она. — Я ведь здесь и всё слышу. Постыдился бы хоть при мне меня же обсуждать с самим собой. — А я и не скрываю своего возмущения, — гордо сообщил Диаваль, выпячивая грудь. — Я от вас ничего не скрываю. А вы только и делаете, что превратить меня не в одно, так в другое грозите. Как ни странно, но сейчас Малефисента улыбалась. Но улыбка её не была такой, какой она бывала обычно во время шуток: яркой и широкой. Сейчас её улыбка была слабой, словно приуставшей и выбившейся из сил, немного грустной. — Глупая птица, — на выдохе произнесла фея и вновь обратила свой взор на алый закат: солнце неумолимо приближалось к горизонту, и небо тонуло в крови скрывающегося светила. Ветра совсем не было, и даже листва на деревьях не шелестела: дневные зверушки уже отошли ко сну, а ночные ещё не выползли из своих мрачных убежищ, боясь закатных лучей солнца. На холме была мёртвая тишина, и только дыхания феи с во́роном разбавляли тишину. — И всё же настоящая любовь существует, — наконец, заявил Диаваль. — И вы тому доказательство. Раз есть родительская любовь, то должна быть и любовь между мужчиной и женщиной. Одно вытекает из другого. — Ты ещё скажи, — с издёвкой в голосе ответила Малефисента, не отводя взгляда от заката и чуть наклоняя увенчанную рогами голову в сторону слуги, — что любовь случается раз и навсегда. Единственная и на всю жизнь. Слова феи поставили в ступор Диаваля. Он удивлённо посмотрел на госпожу, и та, заметив его взгляд на себе, всё же посмотрела в ответ. — Ну да, — рассеянно отозвался он. — Так и есть, — а затем поспешно добавил, тараторя и не желая вновь становиться объектом шутки: — По крайней мере, у нас, во́ронов, раз и навсегда. Одна пара и на всю жизнь. Не знаю, как у людей, а у нас так. Несколько секунд Малефисента внимательно всматривалась в лицо Диаваля, словно пытаясь в нём что-то найти, но, так и не обнаружив искомое, она тихо выдохнула, хлопнула ресницами и вновь обратила свой взор в небо. — Какие вы всё же прекрасные и глупые птицы, — тихо сообщила Малефисента: она притянула ноги к себе поближе и поудобнее сложила крылья, чтобы опереться спиной о ствол дерева. Во́рон же несколько долгих секунд наблюдал за госпожой. Её бледная кожа отражала лучи заходящего солнца и в них становилась непривычно яркой; вечерние тени падали на её изящное тело, делая Малефисенту ещё более таинственной в глазах Диаваля, делая её ещё более притягательной для него. Минута была полна соблазна: во́рону хотелось подвинуться поближе и обнять хрупкое, но сильное тело феи, прошептать ей какую-нибудь нелепую чушь на ушко и заставить её ласково улыбаться. Улыбаться из-за него. Улыбаться для него. Но Диаваль сдержался. Он был просто слугой и не смел нарушать дистанцию, установленную его госпожой между ними. Мужчина лишь последовал примеру феи: перевёл взгляд на закат. Солнце уже налилось кровью и почти скрылось за линией горизонта: наступали ночные сумерки. — Значит, — тихо сказал он, — говорите, что любви не существует? — Именно так, — послышался глухой ответ; во́рону показалось, что фея кивнула головой. — Всё верно. Её нет в природе. — А что же тогда есть? — задумчиво спросил он; его карие глаза резко обратились к фее, но она на него так и не посмотрела. Малефисента продолжила созерцать прощальный момент заходящего солнца. Её ответ навечно повис в остывающем воздухе холма так же прочно, как он запомнился Диавалю, вырезая приговор на его сердце, на долгие годы: — Иногда случаются маленькие психические расстройства.***
Всего лишь «маленькое психическое расстройство» — вот чем была любовь для Малефисенты. И эта «любовь» проходила. Должна была проходить. А для Диаваля любовь была всей его жизнью, это и была его жизнь. Во́рон долго и упорно не хотел признавать своих чувств. Он понимал, что такое признание самому себе сломает все его отношения с Малефисентой, это потребует от него определённых действий или ограничений, это потребует от него правды, и если госпожа спросит, он не посмеет ей соврать. А не признавая своих чувств, можно было продолжать такой же образ жизни, какой был уже заведён: не было угрозы расставания. Так было проще, так было легче, так было безопаснее. Если одни требовали от любви поцелуев и прикосновений, а другие — заботы и полного самоуничтожения, то Диаваль не требовал ничего: ему хватало знать, что Малефисента рядом, что она под его заботливым крылом и что с ней всё в порядке. Но так долго держа всё в себе, мужчина и не заметил, как правда не просто потребовала неоспоримого признания: правда величаво всплыла наружу, даже не спрашивая разрешения. Она объявила себя, поставила и Диаваля, и Малефисенту перед фактом. И сейчас уже было поздно отступать: всё было ясно. И с этим фактом надо было срочно что-то делать. Диаваль предпочёл спрятаться у Чёрного озера. Он считал, что всё кончено для него. Малефисента освободила его, заявляя, что не хочет его видеть, она выслушала и услышала то, чего ему не стоило произносить, а ей не стоило знать. Это был крах всей его жизни. Та, кому принадлежало его сердце и которая отвергала существование любви, узнала о его чувстве к ней. И как же Диаваль был рад, что смог в тот момент быстро скрыться от Малефисенты. И сейчас он скрывался. Впереди его ничего не ожидало, лишь полное одиночество, которое могла бы иногда разбавлять Аврора, да долгая и пустая, лишённая смысла жизнь: и даже если сюда придёт Малефисента, ничего иного, как гнева с её стороны, во́рон не увидит. В таком случае, лучше уж совсем с ней не встречаться. Диаваль боялся увидеть её презрительный и раздражённый взгляд на себе. Он боялся, что она посмотрит на него так же агрессивно, как смотрела на Стефана. Он боялся ощутить на себе её ненависть. И не так страшно было то, что она могла с ним сделать в гневе, как то, что она будет испытывать к нему лишь отрицательные чувства. А ведь Диаваль так старался угодить Малефисенте, намеренно прятал в себе любовь к ней, и всё лишь для того, чтобы хотя бы на секунду увидеть светлую улыбку на её лице, чтобы увидеть, как её плечи легко сотрясаются в приступе неудержимого смеха, чтобы ощутить её рядом с собой.Чтобы Малефисента позволила ему быть рядом с ней. Всё ради этой простой истины. Всё. Абсолютно всё.
И надо же было этим неаккуратным словам сорваться с губ Диаваля, а Малефисенте акцентировать на них внимание! Какое плачевное стечение обстоятельств. Но что случилось, то случилось. Изменить прошлое нельзя. И Диаваль это прекрасно понимал. И сейчас он прятался не столько от Малефисенты, сколько от себя. Он забрался в самый отдалённый уголок Топи — Чёрное озеро. Мрачное местечко, если честно. Казалось, что здесь все цвета на тон или на два темнее, чем где-нибудь ещё. Ветер здесь шумел листовой тихо, осторожно, словно боялся кого-то разбудить или спугнуть, птицы не пели, зверушки не шумели: даже гладь озера и то не рябила, а вода казалась чёрной, непроницаемой и такой же ужасающей, как и дыра в сердце Диаваля. Во́рон устроился на веточке дерева. Он прижался к стволу, распушился: делать было совершенно нечего. Глаза время от времени сонно моргали: Диаваль дремал, но в промежутках между тьмой, в которую он провалился, он видел Чёрное озеро. Как странно, думал он, у Алмазного озера берег плавный, песчаный, а здесь трава резко кончается и начинается неприятная каменистая почва: только поваленное высохшее дерево, лежащее на берегу, и придавало всему озеру хоть какой-то оживленности. Казалось, оно было идеальным местом, чтобы посидеть и подумать. Но сейчас ствол упавшего дерева пустовал, и это, увы, лишь усугубляло общую картину. Мрачное место, которое словно когда-то было предназначено для тихих бесед, сейчас было безлюдным и одиноким, и оттого выглядело ещё печальнее и нагоняло ещё больше тоски на Диаваля. Во́рон переступил с лапки на лапку, уселся поудобнее на веточке, прижался к шершавому стволу дерева, словно пытаясь так согреться, и распушился, погружаясь в дремоту. Ветра совсем не было, листья не шуршали, а зверушки не шныряли туда-сюда, мешая птице погрузиться в забытье. Вокруг было тихо и спокойно. Никто и ничто не нарушало унылого уединения Диаваля в этом мрачном, кажется, забытом всеми месте на берегу Чёрного озера. Тихое шуршание разрезало тишину. Диаваль услышал мягкий шум травы и неловкий шелест листвы, обволакивающий и погружающий его в мягкую негу сна. Шорох не прекращался, он ласкал слух во́рона и успокаивал, заставляя тёплый огонёк воскреснуть в птичьем тельце и разлиться по каждой клеточке, согревая его и даруя душе потерянное обретением свободы умиротворение и покой, смыкающий его веки и погружающий в тихий омут сна. Знакомый и приятный шёпот травы убаюкивал во́рона и погружал его в приятные наваждения о былых временах. Сквозь дремоту Диавалю даже померещилось лёгкое шуршание подола платья Малефисенты. Как странно, подумал во́рон, этот звук всю жизнь сопутствовал ему, он преследовал его и постоянно слышался рядом с госпожой, такой характерный шум, сопряжённый с её неторопливыми, но наполненными гордостью и предельной осторожностью шагами. Как глупо, прикрывая глаза, думал Диаваль: в этом лёгком окружающем шуме в безветренную погоду ему чудились знакомые нотки походки Малефисенты, её почти бесшумные, но всё же уловимые тонким слухом во́рона шаги и даже свойственное её племени шуршание при хождении от соприкосновения шлейфа крыльев с мягкой и податливой травой. Диаваль дремал, и это всё ему лишь казалось. Малефисента не оставляла его взбудораженный разум и во сне. А затем хрустнула ветка. Во́рон резко распахнул глаза на инстинкте самосохранения и понял: фея преследовала его не только во сне, но и наяву. Мимо соседнего дерева шла Малефисента, прижав величественные крылья к себе, очевидно, чтобы не шуметь, и внимательно осматривалась. В поисках своего бывшего слуги — в этом мужчина не сомневался. Возможно, сейчас наилучшим вариантом для во́рона было остаться сидеть неподвижно и взывать к судьбе с просьбами остаться незамеченным, но Диаваль был охвачен противоречивыми эмоциями: он боялся. Боялся действий феи, боялся её слов, боялся увидеть её эмоции, боялся заглянуть ей в глаза — он просто боялся встречи с ней. Именно поэтому ему не пришло в голову притаиться под укрывающей его сочной листвой: Диаваль молнией взмыл в воздух, лавируя между ветками деревьев и пытаясь улетать как можно дальше от Малефисенты. Это-то и было его главной ошибкой. Фея одарила во́рона способностью контролировать его обличье, но этот дар совсем не отменял её возможность превращать Диаваля в кого угодно. Именно поэтому, стоило во́рону сорваться с места, стоило ему так неосторожно обнаружить себя, как Малефисента тут же щёлкнула пальцами: на землю упало уже тело человека. Диаваль ударился боком о коряжку, тихо застонал, хватаясь за ушиб, перевернулся на спину и увидел Малефисенту. Она уже стояла рядом с во́роном и грозно взирала на него: ресницы были чуть опущены — ведь она смотрела на лежащего у её ног мужчину — выделяющиеся скулы на бледном лице и ярко-зелёные глаза. Кажется, сердце Диаваля пропустило пару ударов, когда он встретился с Малефисентой взглядом: страх сковал его, но затем и отпустил — то, чего так боялся во́рон, не случилось. Не было во взоре феи ненависти, злобы и презрения. Она смотрела на него не гневно, но с явным вызовом, не теряя присущего в любой ситуации достоинства и гордости, с долькой снисхождения. По мнению Диаваля, это был не худший вариант развития события. — Так-так, — в своей игривой манере сказала Малефисента, приулыбаясь и опираясь плечом о соседнее дерево. — Сбежать от меня хотел? Глупая птица. Диаваль мысленно отругал себя и согласился с феей: действительно, глупая птица, раз решил сбежать от той, от которой невозможно сбежать, по крайней мере тому, кто совсем не хочет сбегать — по крайней мере, ему. — Вы как всегда бесшумны и быстры, госпожа, — попытался свести к нейтральной теме разговор мужчина. Но не удалось. — Нам надо поговорить, — тон Малефисенты резко изменился: от весёлого, почти полушутливого он стал холодным и отстранённым. Сообщив это, она, развернувшись, стала удаляться. — Идём. Диаваль испытывал дежавю. В их первую встречу Малефисента тоже почти ничего не сказала, она обошлась холодным «Идём»: во́рону тогда ничего не осталось, как на ходу учиться ходить в человеческом теле, следуя за феей в неизвестность. Вот и сейчас женщина обошлась минимумом слов и повела за собой Диаваля: пусть он давно уже ловко управлялся с человеческим телом, но даже так, шествуя за Малефисентой, он ощущал нервозность и беспокойство из-за понимания предстоящего разговора и всё время спотыкался о коряги под ногами. Один раз даже чуть не упал на фею, но смог удержать равновесие, после чего словил недовольный взгляд Малефисенты на себе. Во́рон ожидал колкого замечания, но фея лишь хмыкнула и вновь повела мужчину за собой. А он последовал за ней. Сюда ли, туда ли, хоть на край света — куда угодно и при любых обстоятельствах он был готов следовать за своей госпожой, за своей избранной. Единственное, что иногда он себе позволял, так это сожалеть о том, что его преданность, увы, односторонняя. А фея привела его к Чёрному озеру — к тому самому, за которым наблюдал Диаваль, засыпая. К тому самому, которое своим одиноким и упавшим стволом дерева нагоняло ещё больше тоски на во́рона. Малефисента присела на лежащее дерево — теперь место для разговора оправдало себя: сейчас здесь как раз и совершится разговор, только вот не такой лёгкий и беззаботный, а наполненный терзаниями двух сердец. — Присядешь? — поинтересовалась фея, переводя взгляд на стоящего статуей рядом с ней во́рона. — Думаю, так будет удобнее. Не находишь? Диаваль предпочёл промолчать. Он осторожно перешагнул дерево и на довольно большом расстоянии от феи присел на него: оно оказалось сухим и полым, с давно потрескавшейся и уже осыпающейся серой корой. — Поговорим? — спросила Малефисента. Её голос был ровным, спокойным: он не выражал ровным счётом ничего — никаких эмоций. — Угу, — отозвался Диаваль. — Если вам так угодно. Фея глубоко вздохнула, и это не укрылось от во́рона. Краем глаза он наблюдал за ней. А она не торопилась начинать тяжёлый разговор. Малефисента встряхнула крыльями, располагая их поудобнее, подтянула к себе ноги, сгибая их почти что на прямой угол, грациозно, но немного нервно положила на колени руки, накрывая одну другой, словно не ведая, куда их деть, и уставилась вперёд: в пустое, безжизненное озеро с мрачными камышами и колющими ступни острыми камешками под ногами. — Очевидно, я была действительно плохой… госпожой, — начала фея. — Я доставила тебе множество неудобств, я часто обижала тебя, пренебрегала твоим мнением и твоей помощью и совершенно не ценила того, что ты всегда был рядом и помогал мне, что ты хранил данную мне клятву преданности, — Малефисента замолчала и сглотнула: Диаваль впервые видел фею такой взволнованной. — Спасибо и прости. Эти слова дались Малефисенте нелегко. Она сжала руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладошки, и закусила нижнюю губу, не смея отрывать взгляд от пустоши на противоположном берегу озера. Фея словно боялась встретиться взглядом с во́роном. А она действительно боялась. Диаваль же онемел от слов Малефисенты. Она и поблагодарила его, и прощения попросила. И это всё в один день, в одном предложении и впервые за всю их совместную историю существования. Слова были лишними, во́рон ошеломлённо уставился на фею и продолжал молчать: не было ни одного звука, который смог бы выразить весь спектр его чувств в этот момент. — Во-от, — на выдохе подвела итог Малефисента: она переставила ноги, галька под ними зашумела, а фея тихо постучала ладошками по коленям, явно чтобы успокоить себя. — Во-о-от… — Это… эмм… Ну… — замялся Диаваль, понимая, что ему стоит как-нибудь отреагировать, а не поражённо молчать. — На самом деле, это совсем не значимые вещи. — А какие тогда значимые? — фея резко пронзила зеленью своих глаз во́рона и заставила его замолчать. Что имело значение для мужчины? Ничего, кроме Малефисенты. Не имели значения ни его обиды, ни его превращения, ни его чувства к фее. Значимой в его жизни была лишь она и Аврора. Этим было сказано всё. Но Диаваль не решался сообщить об этом Малефисенте — в конце концов, он ещё слабо надеялся, что фея не будет дознаваться у него, что же он тогда имел в виду, сказав те роковые слова. — Так и знала, — в голосе женщины послышалась неприкрытая печаль, она вновь перевела взгляд на озеро. — Скажи мне: неужели я такая пугающая, что со мной страшно разговаривать? — Нет, конечно! Что вы… — Тогда почему ты молчишь? — отозвалась на резвые протесты Диаваля фея: тот вновь замолчал, ощущая, что ему не найти оправдания, кроме того, что ему боязно говорить вслух, что он боится своими словами ещё больше ухудшить их отношения и увеличить расстояние. — Тогда говорить буду я, — миролюбиво заключила фея: она чуть наклонила голову набок — от Диаваля заразилась этой птичьей привычкой — и продолжила: — Семья — это важно? Это значимо? — Да, — ответил Диаваль, недоверчиво смотря на фею. Что это она задумала? — По крайней мере, для нас, во́ронов… — Значит, поговорим о значимых для тебя вещах, — парировала Малефисента: она оперлась руками о колени, чуть вытягиваясь вперёд, словно пытаясь уловить свежий ветерок от озера: но ветра не было, как и свежести — был лишь исходящий от воды холод. — У тебя была когда-нибудь семья, Диаваль? — Вы действительно хотите это узнать? — осторожно поинтересовался во́рон. — Не думаю, что мой рассказ будет интересен хотя бы кому-нибудь… — Это кому-нибудь, — отрезала фея, вновь проявляя неприемлемость иных вариантов. — А это я. Мне интересно. Рассказывай. Диаваль обречённо вздохнул — он знал, что спорить с феей бесполезно — и начал: — У меня была семья во́ронов, — мужчина перевёл взгляд на Малефисенту: она с заинтересованностью смотрела на него, почти так же, как в их первую встречу, только с той разницей, что тогда ей было любопытно, кто это такой перед ней, она оценивала, а сейчас она смотрела на Диаваля и пыталась увидеть в нём того, кого раньше никогда не видела: сейчас она смотрела по-иному; во́рон продолжил: — Но они рано погибли. Я только-только научился летать и лишился их, — он по-птичьему дёрнул плечами. — Мать поймали человеческие дети и стали бить палками, а отец попытался помочь ей. Его загрызла собака. Мать забили до смерти. Вот и вся история. Под конец своего недлинного рассказа Диаваль отвёл взгляд под ноги. Мужчина не замечал за собой, но когда он волновался, то часто использовал либо однообразные конструкции в предложениях, либо часто повторял одни и те же слова, либо же начинал говорить маленькими коротенькими фразами, без излишков: просто и всё по делу. И именно это сейчас и происходило с во́роном: он волновался, и речь выдавала его. А Малефисента замечала его маленькую особенность выражаться. — Сожалению, — глухо ответила она. — Я своих родителей совсем не знала. Они погибли в войне с людьми, когда я была ещё ребенком. — Сочувствую, — отозвался Диаваль, несмело взирая на фею. Она неподвижно сидела и смотрела в чёрную воду. Грустила, сразу же определил во́рон. — Но знаете, — продолжил Диаваль, он не собирался заканчивать их разговор на печальной ноте, — у меня есть семья. Вы и Аврора. Вы заменили мне семью, и я вам благодарен за это. Ни о чём лучше этого я не смел мечтать. — Так-так, — усмехнулась Малефисента, устремляя свой взгляд в тёмную лесную даль, а её губы тронула лёгкая улыбка. — Кто-то решил польстить мне? Спешу огорчить: у тебя ничего не вышло, я тебя раскусила. — Я вам не льстил, — возмутился во́рон. — Я вам никогда не льстил! Ни в прошлом, ни сейчас! Но своего я добился — это точно. — И чего же ты добился? — зелёные глаза скользнули по лицу мужчину и впились в него. — Улыбки, — просто пояснил Диаваль и, заметив, как удивлённо уставилась на него фея, добавил: — Я добился вашей улыбки. — И многого она, — с насмешкой спросила женщина, но её алые губы не сдержали ещё более широкой улыбки, — эта улыбка, стоит? — Многого, — уверенно заявил Диаваль, — очень многого. — Как минимум, половина её стоимости по праву принадлежит тебе, и оттого улыбка обесценивается наполовину перед тобой, — заговорила фея. — Ведь именно ты приложил усилия, чтобы научить меня по-нормальному улыбаться. — Вот тут я с вами не согласен, — парировал во́рон. — Вы всегда умели красиво улыбаться. Я здесь не при чём. Единственное, я вам помог научиться улыбаться в формальных ситуациях. И сейчас у вас такие улыбки так же неотразимы. Признаться, это повод моей гордости. — Вот значит как, — протянула Малефисента. — Интересная позиция. — Наверное. — В любом случае, у Авроры улыбка ярче моей. — С этим не поспоришь, — согласился во́рон, — но у неё такой характер. Лёгкий и радостный. Она молода и всегда улыбается. Надеюсь, когда она подрастёт, она не потеряет этой искорки жизнелюбия. — Ау, она уже выросла, — засмеялась Малефисента. — У неё уже своя семья, она замужем, между прочим. И улыбается ещё ярче, когда видит Филиппа. — Она его любит, — пожал плечами Диаваль. — Так и должно быть. — А ты улыбаешься, когда смотришь на меня? Сердце во́рона пропустило пару ударов. Он расслабился, беззаботно разговаривая с Малефисентой, ему показалось, что всё как прежде: он, она и тихие разговоры, не приводящие ни к чему. Как в былое время. И никаких проблем с отношениями. Она — госпожа, он — слуга. Все довольны положением вещей. Но нет, Малефисента дождалась подходящего момента и затронула тему, которой так боялся Диаваль. Она затронула тему его чувств к ней. — Ладно, не отвечай, — разрешила фея, выслушав долгое молчание во́рона. — Никогда у тебя не спрашивала. У тебя была семья? Не в смысле родители, а в смысле… жена? Дети? Может быть, возлюбленная? Я тебя ни с кем не разделила? — Есть, — Диаваль сглотнул и повторил: — Есть, госпожа. — Ах, вот как, — фея всплеснула руками и резко откинулась назад. — Тогда всё встаёт на свои места. Вот почему ты хотел улететь. Всё понятно, теперь всё понятно! — О, нет, госпожа, вы опять совсем ничего не поняли! — возмутился Диаваль. — Вы опять не понимаете меня! — Действительно? — алые губы Малефисенты растянулись в печальной улыбке: фея посмотрела на во́рона и добавила: — Тогда говори откровенно. Я хочу попробовать тебя понять. — Я не хочу от вас улетать, — Диаваль был так взволнован, что даже не заметил, как фея впервые сама попросила его говорить правдиво. — Вы… В последнее время вы совсем не обращали на меня внимания, и это меня задело. И тот разговор, который вы услышали… Это был просто выплеск эмоций. Я бы никогда не улетел от вас. Даже сейчас я не улечу. Пусть вы освободили меня от клятвы служения, но это лишь вы. А не я. Я себя не освободил. И никогда не освобожу. А что касается семьи… — во́рон вздохнул. — Неужели это так важно? — Важно, — кивнула Малефисента. — Ты говорил, что во́роны выбирают себе пару раз и навсегда. И… — Вы запомнили? — удивление сквозило в голосе мужчины. — Я думал, вы не слушали меня вовсе… — … раз так, — продолжила фея, не обращения внимания на слова во́рона, — значит, я тебя разлучила с любовью всей твоей жизни? Пусть Диаваль и был всего лишь птицей, но он был мудрой птицей. И ему не понадобилось много времени, чтобы понять: Малефисента задаёт наводящие вопросы и всё ближе и ближе подбирается к теме, её интересующей. Она косвенно пытается узнать то, что её волнует. А судя по всему, волновали её слова во́рона. — Вы пытались это сделать, — вздохнув, Диаваль решил, что смысла скрываться больше нет — Малефисента и так всё знает. — Вы пытались это сделать неделю назад. Но у вас не получилось. Она всё ещё здесь, и я с ней разговариваю. Прямо сейчас. И надеюсь, разговариваю не в последний раз в жизни. — То есть… — голос феи дрогнул, она резко замолчала, опустила голову, открывая взору во́рона острые кончики ушек. И это молчание, эта робость с её стороны поразили Диаваля, но он решил стоять на своём до конца. Когда-нибудь должен был наступить тот момент, когда он больше не сможет отрицать свои чувства, когда-нибудь должна была наступить та секунда, когда он больше не сможет прятать их от Малефисенты. И этот момент наступил. Прямо сейчас. — Именно, — твёрдо ответил на немой вопрос феи Диаваль. — Я вас люблю. Несмотря на то, какой будет ваша реакция, несмотря на то, что в моём положении слуги это будет несказанной дерзостью, несмотря на ваше неверие в любовь, я всё равно скажу: я вас люблю. Для меня вы единственная, и другой никогда не было и никогда не будет. — Почему ты раньше не сказал? — глухо спросила женщина, не поднимая взгляд с земли. — Почему… только сейчас? — Потому что вы не верите в любовь, — сказал Диаваль; он сидел неподвижно и не сводил глаз со своей госпожи. — Не знаю, что случилось у вас в прошлом, вы мне не рассказывали, но так или иначе вы не верите в любовь. И сколько я вас знаю, вы никогда в неё не верили и сейчас не верите. Как вы сказали, любовь — это всего лишь маленькое психическое расстройство. И раз это расстройство, то оно должно проходить. Рано или поздно, но должно. Я не согласен. Так говорит вам ваше сердце, но сердца окружающих вас людей, магических существ и других фей молвят совершенно иначе. Для меня любовь — это жизнь. Вся моя жизнь заключается в служении вам. Вы — и есть моя жизнь, — во́рон резко оборвал свою речь, затих, понимая, что говорит уже лишнее. Он тихо вздохнул, собираясь с духом, и продолжил: — Я хотел сказать, что молчал, потому что не желал портить и усложнять устоявшиеся отношения между нами. Мне достаточно быть рядом с вами и служить вам. Вы… Вы позволите мне вернуться к вам в качестве слуги на прежнее место? — Знаешь, — Малефисента усмехнулась, но в её усмешке не было иронии: фея смеялась по-доброму, она смеялась над собой и сложившейся ситуацией. Не поднимая взора, она негромко продолжила: — Я ведь тебе не всё говорила. Ты не всё знаешь, — она тихо выдохнула, оперлась руками о шершавый ствол дерева и запрокинула голову в синеющее небо. — Понимаешь… — она всё ещё не решалась сказать; женщина вновь шумно вздохнула и посмотрела на Диаваля: их взгляды встретились. — Понимаешь, я кое-что скрывала. У меня уже давно есть маленькое психическое расстройство. Маленькое пернатое и чёрное психическое расстройство. И имя ему — Диаваль. Малефисента улыбнулась во́рону, пододвинулась к нему поближе и, укрывая его своим крылом цвета графита, осторожно положила голову на плечо мужчины. Кризис, как говорила Аврора, был преодолён — маски сорваны, слова сказаны, правда вскрыта. И всё стало как прежде: в тишине они любовались природой, слушали далёкое пение птиц и смех играющих где-то детей фей. Всё вернулось на свои места, разве что с той разницей, что теперь они не боялись своего маленького психического расстройства. И это было прекрасно. Согласны?~The end~