Great roaring age

Я ощутила мерное покачивание, какое возможно только на судне, знающем, куда держит путь и вселяющем эту тайну и мне. Мне?.. Я медленно раскрыла глаза, внутренне радуясь, что могу позволить себя такую роскошь, как неспешность, которая только вырастает в цене в подобные переходные моменты. Обычно обстоятельства заставляют меня не церемониться и с секундами обманчиво безмятежного окружения. Опять проводив взглядом мелькнувшую с засвеченном отрезе залива лазурную ленту, словно уроненную неловкой миссис или мадам с верхних этажей, что от тяжести бисера, стекляруса и камней тут же пошла на дно, я, более не медля, также неотвратимо и уверенно стянула такую же слишком примечательную для моих нынешних обстоятельств шелковую змею. Хотя и нелепо было бы сравнивать меня с водяной стихией, тут то не моя вина. В лучах ламп и свете натужных улыбок окружающих она, переливающаяся и игривая, льнула ко мне, словно выпрашивающаяся пищу собака. Но, стоило только предстать перед глазами куску свежего мяса, истекающего кровью – да, это был самый настоящий шелк, так что и пёс вообразился чистокровным, а все мы знаем, что и как разрывают на части в этой реальности хаунды, - украшение тут же, кое-как скомканное (так и надо тебе, поганка), оказалось в моём чемоданчике. Скоро меня встретит Новый Орлеан, каким он есть на самом деле в марте 1919 года, девятнадцатого числа. В силу непреодолимых обстоятельств много лет назад я была вынуждена покинуть этот живой город, приходившийся мне и многим предыдущим поколениям моей семьи, лоном, породившим их, и чревом, медленно стремившимся пожрать или осквернить отошедших в мир иной. Тогда я была мала и из-за серьёзной травмы потеряла почти все воспоминания, но дом семьи, лес, переходивший в топь, и край некрополя с фамильным склепом и по сей день мелькают на грани сознания. От тётушки Анабель, которая любезно приняла меня к себе и вплоть до прошлой недели бдительно следила за степенью чистоты моих духовных добродетелей, образованность и манерами, я наслышана о здешнем неприятном соседстве. Грунтовые воды попросту вымывали несчастных усопших, а болотистая местность, сводила на нет старания мастеров погостного дела, которые, однако, быстро перенаправили усилия в создание “домов” для тел. Леса тут можно по праву считать границей между землями живых и мертвых. А уж какая часть местного фольклора разрослась на месте слухов об всём “таком”. Впрочем, за информацию об этом стоит благодарить не тётушку, а наших служанок, младшие отпрыски которых, польстившись на огни одного из очагов “ревущих годов", привезли им не только бижутерию и ткани, но и тёмные истории о подполье города, сияющего неоном вывесок, пышущим жаром отплясывающих тел и дымящим, словно паровоз. Анабель была дамой самых строгих правил, чьё желание придерживаться норм “века ушедшего” порой доходило до чего-то болезненного, но я не соглашалась с ней (зачастую внутренне, увы, или внутри циклов) не из-за презрения к сегодняшним веяниям с моде, затронувшим умы, гардеробы и, соответственно, производство, - увидев на этом небольшом лайнере девушку, что немногим старше меня, в отрытую при господах курящую так, что и старик Бёрд позавидовал бы, испытала настоящий культурный шок. Кажется, мы дымим на целую эскападу лайнеров. Нет. То, что вызывало отторжение во мне по отношению к её догмам, так это не выбор “врага”, а методы борьбы с ним. Я чтила информацию. Я была готова многое отдать за неё. Не знаю, от кого во мне эта черта, но то рвение, с которым эта седовласая леди отрезала не только у самой себя пути освещения происходящего за пределами Майами (да уж, те служанки были наказаны за “бредовые байки для необразованных сельчан”), но и у меня самой вызывало во мне постыдную насмешку и нетерпение с привкусом злобы и оттенком презрения, какой ощущаешь из-за выросшего перед твоим окном непоколебимого теперь дуба и загородившего рассвет нового дня, эры, по твоей же собственной преступной небрежной оплошности. А она ведь так упустила огромную часть мира. Во многих смыслах. Даром, что её девичья фамилия Ретроград. Мою шляпку с клошом не перепутать и в нынешней темноте, такие у неё были большие поля, но, пожалуй, стоило охотнее пытаться изучить предмет гардероба, дабы более не попадать впросак. Кто же знал, что пёстрая лента на ней практически сигнализирует о том, что её хозяйка активно ищет мужа или любовника? Я не желаю более, чтобы интервенция шуток, связанных с этой нелепостью, продолжилась. Я отдаю себе отчёт в том, что даже после смены туалета выгляжу слишком старомодно для местной публики – юбка с завышенной талией, покрывающая лодыжки, белая блузка с бантом, шляпа. Улучшала ситуацию только абсолютно ничем не примечательная фигура даже для моих лет и отсутствие корсета, который я с удовольствием и немалым сняла в каюте, заменив заодно и излишне вычурное исподнее, надев чулки, черные короткие перчатки и укороченный пиджак – всё-таки час уже не ранний, а обилие “пыхтящих” вонючих дам обязывает из кавалеров частенько дефилировать к закрытым окнам. Пробовала ещё и косы как-нибудь закрепить на затылке, чтобы не мешали, но без должной подготовки и помощи, это оказалось до нелепого невозможно. Ныне девушки, дорвавшись до прав, позабыли и про прилагающиеся обязанности, зачастую путая эмансипированность со вседозволенностью и легкомыслием. Как по мне, мода на короткие причёски, удаление акцента на различие вторичных половых признаков и сигареты в зубах выглядят не равенством, а копированием с претензией на... что-то. Как говорила тётушка - нет злее работорговца, чем тот, что был рабом. Занятый мною диван по-прежнему никому не сдался, как тому и полагалось. Часом ранее не самыми лестными словами отвадив от себя, весьма своевременно, как я полагаю, прихваченного из апартаментов багажа, и достоинства девушки, успешно противящийся беспорядочным связям с сомнительными незнакомцами и с такого же качества манерами, поэтому более никто не возжелал иметь со мной дело. Вот и хорошо. Мне нужно просто посидеть ещё минут пятнадцать, а потом сойти на берег вместе со всеми этими гадкими господами (раз не делаем акцента на физических различиях, то и на духовных, подавно). Чуть касаясь по обыкновению привычных бугристых следов под тканью блузы, от скуки я стала прислушиваться к ропоту окружающих, занявших себя и своих спутников светскими беседами. У противоположной стены дама с, наверно, самой длинной в моей жизни ниткой жемчуга на шее (и, кажется, скорее всего, и на полу) обсуждала сомнительную кинематографическую ценность “Морского волка” с подругой того же круга. Я даже позавидовала – вряд ли когда-нибудь попаду в Голливуд. Чуть правее от них полный мужчина с забавными усиками и моноклем рассыпался перед тремя юношами в доказательствах осознаваемой повсеместно полезности волстедовского закона, конструктивность которых строилась только на сплетне о сыне его знакомого, разбившего себе голову в пьяной драке, хотя, судя по крепости содержимого бокалов юнцов, тот разве что метал если не бисер, то жемчуг – мне казалось, что эта драгоценность, казавшаяся мне довольно редкой и дорогой, тут даже стружкой в подаваемой прохладной воде есть. Хотя, впрочем, что ещё ожидать от портового крупного города, не всё же им невольников возить… Да и, чувствуется, что тут следят за соблюдением сухого закона так же, как у нас за азартными играми. Дальше женщина в летах делилась с долей неподдельного страха в голосе с кивающими подругами опасениями заразиться испанкой от кого-нибудь из одного из неблагополучных районов для эмигрантов и никому не нужных смесков, с которыми якшаются только нищие, неудачливые наркоманы и мафия. Как по мне, испробовавшей уже поганый грипп, пусть и не такой сильный, пик эпидемии уже прошел, да и наличие мафиози под боком только подтверждает это. Уж кто-кто, а преступники, не считающиеся с законом человечьим и божьим, только бы жить в своё удовольствие, не стали бы отбрасывать копыта из-за болезни. Уже пошушукавшиеся мужчины о том, как крепко некий Матранг держит титул местного “подпольного босса”, перешли к дополнению своего вечера ещё более крепким спиртным, а я с грустью поняла, что не такой уж этот человек и "подпольный", раз уж его семья в открытую разъезжает тут, и о ней все знают, и дошли бы до того, что им и силы правопорядка не чета, если бы мне не пришлось подорваться ради очередных глупых приключений. Скорее "верхнепалубный". Оккупировавшие соседний с моим диваном девушки излишне возбуждённо и громко для “непристойной темы” шептались про удачного человека для заказа талисманов на не то любовь, не то на чью-то смерть, не то на богатство, не то на всё в месте. После, одна из них, тёмноволосая, изящная, с тонкими, словно заполненные тенью трещины на старинной картине, бровями и озорными зелеными глазами назвала вуду “худду” и пояснила, что это всего лишь очередные побрякушки и присказки для богатеньких дурочек, как они, на которых прагматичные женщины вроде Мэри Лаво сделали неплохие деньги и, нет, последнюю она ни капли не порицает, даже восхищается, сколько купюр можно сделать из “ничего”, фантазии и человеческой глупости. На ту немного поворчали (градус моего к ней одобрения резко снизился, как только она закурила), а потом другая девушка, хорошенькая, с рыжеватыми локонами, кажущимися на фоне ночного водного покрова ласковым пламенем, улыбчивая, кареглазая рассказала, как посетила по личному приглашению Барбары Хаттон смотровую площадку на последнем этаже её небоскрёба Вулворта, вторая, мягкая шатенка с очаровательной родинкой над веком левого глаза и острым подбородком, подхватила, сказав, что по прибытию сразу направится в французский квартал, третья, жгучая коротковолосая брюнетка с почти янтарными глазами и такими же серьгами, добавила, что надеется застать тут Марди Гра или любой другой фестиваль из многих, четвертая… какая-то там.. мне не видно… – но, несомненно, тоже милая, - упомянула про новое платье от Поля Пуаре и… В общем, я переключилась на группу серьёзных и, что более важно, чем-то обеспокоенных, господ (заглушать ненужный трёп, не упуская мелькающее изредка что-то важное, я натренировалась у тётушки, так она не была скупа не только на допуск к библиотеке и урочные часы, но и на собственного измышления лекции о будущем этого бренного мира). Те стояли максимально далеко и всё, что я разобрала, это “в газетах…”, “радио” и “не забудь зайти куда-нибудь”. Спустя пару минут размышлений, я не нашла особой связи между высказываниями… Странно. Газеты? Что там могло быть такого… будоражившего? Новости из Орлеана до нас не долетали, а какие всё-таки проникали в наш дом, то носили преимущественно преступный или политический характер. Хм. Я помню, как кто-то из этого города то ли хвалил, то ли бесчестил Вильсона за “Четырнадцать пунктов”, помню краткую заметку про какого-то убийцу, которого не поймали, - хотя, впрочем, когда это полиция ловила маньяков после первой жертвы? – помню запись о концерте Гершвина, который услаждал публику в центре города, помню ещё что-то не слишком важное, тоже про джаз, но уже какой-то “оркестровый”. Тогда убийца?.. Но кто станет вспоминать о нём?.. Почему?.. Впрочем, когда я прибуду в город, думаю, уже всё уложится. К тому же я более не собираюсь встревать в опасные ситуации. Радио? Что-то передали? Я припомнила станции, которые слушала от скуки пару часов назад: сначала наткнулась на какую-то извращённую ночную звуковую непристойность, которую потом начали предлагать уже в более “ощутимом” варианте, но уже дольше и платно (вот, где действительно нужна цензура, пусть я её и недолюбливаю!), потом впустила в себя тихое ласковое мурчание незнакомой, но очень талантливой леди, потом немного послушала какого-то без перебоя тарахтевшего диктора, который начал с новостей о новых веяниях в джазе, а потом, как мне показалось, с каким-то ехидством и особым едким удовольствием упомянул про скорую забитость всех пабов, ресторанов и прочих заведений с хотя бы каким-нибудь обслуживанием и техникой, добавив, ранее непопулярным предпринимателям не зевать и воспользоваться возможностью заработать даже на “бдительных служителях закона”, после переключилась на упомянутые композиции, вещавшие про необходимость брать от жизни всё и даже больше, пока ещё есть чем хвататься хотя бы за рассуждения о гедонизме, при нашем-то коротком человечьем веке, и в довершение осознания бесполезности устройства в данный час для скучающего образованного человека, предпочитающего слушать свежие сплетни неприличным первобытным способом, вышла в этот зал, дабы продолжать пялиться в пустоту роскошности под аккопанимент слов, едва ли пригодившихся мне. Я вздохнула и потёрла переносицу. Подумала “зачем?”, а потом вспомнила о письме, благодаря которому я узнала, что мой родной дом не был продан, как мне усиленно вещала тётушка (вот, почему я не люблю цензуру), а много лет просто стоял и пылился, до тех пор пока один особо заинтересованный гражданин не поинтересовался в письменной форме, “Когда, мол, соизволите навестить нас? Тут популярно, покупатели на землю даже отыскались, и им плевать на соседство с болотом и кладбищем – виды больно хороши”, а я не перехватила его мысль раньше Анабель и её загребущих ручишек. Мне говорили, что в малолетстве я заигралась в лесу и получила травму, не совместимую со здравым рассудком, из-за чего моя семья – матушка и отец, ныне покойные, “спасибо”, пневмонии и черт знает каким методам лечения при двадцатом веке, решили, что не могут больше жить в месте, напоминающим о разбитых надеждах на “моё ценное будущее” (это цитата, да – иногда я понимаю всех этих женщин, хотя и желания побриться от этого налысо, оголить икры и превзойти природу в стремлении скрыть того, чего там – взгляд на мою бедную, оговоренную в сплетнях вдоль и поперёк, грудь – и не было никогда и, судя по всему, не будет, не возникает), и переехали к родне. Там, если обобщить и сказать грубо, я опять в ходе недосмотра получила травму, которая уже “выправила” каким-то образом мой уровень интеллекта на радость Анабель, не знавшей, что со мной, бедовой такой, делать. Вроде как та, если не партию удачную мне искала (её впрочем, понять можно – я бы тоже не обрадовалась, если бы у меня кто-то на шее сидел и ножки свесил), то хотя бы работу у достойного человека – надо сказать, у меня неплохо получается обращаться с печатной машинкой, и я сейчас даже не про возможную карьеру переводчицы (“Спасибо, тётушка Анабель” за английский, французский, итальянский, частичный испанский и, вот так редкость, русский, и “СПАСИ, ТЁТ… А, НЕТ, ХОТЯ БЫ КТО-НИБУДЬ!..” за латынь, разделения врёмён в которой мне никогда, наверно, не постичь на должном уровне), а про починку механизма. Страшно, если об этом узнает Анабель, но я даже фордом соседа однажды занималась – удачно, но, жаль, что даже не за символическую сумму, ибо мне было, конечно, интересно, но на сам процесс, как и на уговоры мужчины довериться мне (я отпраздновала тогда пятнадцатый день рождения, а мистер Хилл был трижды неудачно женат, но всё так же достаточно богат по меркам наших местных девиц, так что у него с этим туго), ушло часов десять, не меньше. Мне в этом помог мой маленький “талант”. Он же подсобил, когда я подбирала методом “так, там ямка, там яма, там ямище, там бездна, там вообще вся вселенная поместиться может и, вон, погодите-ка, кажется, оттуда на меня смотрит кто-то голодный, ну-ка на…, а, вон небольшой холмик, мне туда… а, нет, это ещё более глубокая дыра, припорошенная вырванными с корнем у кого-то прямо из мозгов ростками надежд на экономию нервов и времени, на дне – о да, тут есть дно, и ещё какое, я уже прямо там, то есть, тут, которого миллионы заточенных копий и штыков, так что давай ещё цикл, дорогуша, тебе же некуда спешить, да?” аргументы для поездки в отчий дом. По некоторым причинам тётушка возненавидела идею этого ещё до того, как я вошла в её кабинет с почти не оформившемся вопросом в не поднятых на неё глазах. Что ж. По крайней мере, я всё-таки не сбежала из дома. И не потому что, фактически, это не мой, а её дом (и её правила, как мне успели напомнить больше раз, чем вообще возможно, за тот напряженный дебатный час), а потому что в её финальном “ну и провались там в болото, мерзавка” было больше призрачного “так уж и быть, даю благословение и не распущу о тебе миллион сплетен, но можешь и не возвращаться”, чем “стоит тебе выйти за порог этого дома, как, клянусь, я поступлю так же, но прямо через это самое окно и прямо на твои любимые розы”. У меня были некоторые накопления, так что поездка не стала критичной. Хотя тот факт, что мне пришлось опоздать из-за кое-кого на нужный корабль и купить билет на этот, круизный, несколько всё-таки омрачил ситуацию. Вместо трёх ожидаемых дней, я провела в море почти неделю. Хорошо, что вот-вот это закончится. Голова начала по обыкновению болеть, так что по сигналу капитана я одна из первых, уже при всём параде, вылетела на берег. Он был неожиданно пустынен. Нет, я не имела в виду, что к нам должны стечься местные нанятые или нет жители с венками и флажками, но причальная площадь была абсолютно пуста, хотя я даже отсюда видела огни забегаловок, тени их посетителей, которых, судя по всему, было очень даже много, слышала громкую джазовую музыку, льющуюся ещё и из парочки кораблей, пришвартованных в тому же порту, что и тот, на котором приплыла наша компания, быстро растёкшаяся кто куда, пока я стояла и размышляла. Может, дело во времени? Я достала из кармана пиджака часы. Пара минут до полуночи. Не так уж и поздно. Наверно, сегодня уже успели устроить какой-нибудь праздник или фестиваль, так что народ решил стечься в центр, дабы приобщиться к веселью, - заключила я, после чего, подхватив чемодан, из которого вытащила карту с пометками, и зашагала по левой стороне побережья, с каждым шагом всё больше снедаемая каким-то странным чувством надвигающейся опасности. Впрочем, когда это меня останавливало от глупостей? Или бедствий? Или прыжков? Или разлома устройств? Стен?.. Но да не будем об этом. Это больно и напрасная трата этого времени. [Но я всё ещё не ощущаю твёрдые кольца в глазах] Спустя, наверно, минут десять, я была вынуждена углубиться в городские улицы – передо мной возник пляж, после которого была только заводь, обойти которую было бы для меня с багажом трудновато. Я не глазела по сторонам – это, конечно, успеется всегда, так как я планирую побыть тут какое-то время, пока буду расследовать тайны прошлого и гоняться за причиной пустоты в голове, да и Майами, шумный и бодрый, мой хороший, любимый и дружелюбный к тем, кого всё-таки научил не быть наивной растяпой, этот город не был захолустьем, а я не была Евгением Онегиным. Пока что у меня только пестрило в глазах от многочисленных вывесок, и сильнее болела голова от шума музыки, лившейся буквально отовсюду – казалось, весь город решил почтить смерть кого-то из композиторов. Но, к счастью, скоро я скользнула в тёмный переулок, последний из тех, кого снедали ритмы джаза, а потом направилась в сторону леса. Но. Скрип травы и гравия. Шелест листвы. Шуршание чемодана о зелень. Мои шаги. И ещё тени. Много странных теней. Я всё ещё не [старалась], но они словно обступили меня. И… мне стало страшно. Так глупо, да? В какой-то момент затихающая музыка, на которой я сконцентрировалась, стала заглушать моё собственное сердцебиение. Это нехорошо. Такое состояние ни до чего хорошего не доводит. Даже в моём случае. Я остановилась и достала из чемодана маленькое переносное радио, которое сама собрала дома... то есть в гостях у тётушки Анабель. На рынке таких мелких ещё не было, так что получилось даже удачно продать парочку подобных. Там как раз была та самая песня ласковой мурчащей леди. Так, сжимая устройство в руке, ощущая как оно само, словно довольный всем котик (хотя ощущение неправильности так и не покинуло меня – я-то ведь девочка была любопытная, я-то знала, что на самом деле будет, если схватить кота за хвост, и как тот запоёт), я двинулась вперёд. Дом семьи Киллдж был где-то тут. Вроде бы. В такой темноте, в стороне от яркости города толком и не разобрать ничего. Но… - Пожалуй, я даже не восбоюсь быть банальным с обращением к прекрасной незнакомке, содержащем “Не боитесь ли вы гулять ночью одна?”, так как само её нахождение тут перекрывает даже оригинальную заправскую наглость тех господ, что решили пригласить демона к себе в гости. И всё же, как вы дошли до идеи прогулки по лесу? Предполагаете, что вас укроет лиственный покров? Спешу огорчить, такие нелепые авантюрные души, то есть туши в лесу скрывает скорее земля, да и то, если повезёт не "всплыть". Агх, а это сложно терпеть... Там же нужно было повернуть, наверно, направо, да?.. - Милочка, это ведь не джаз, вы понимаете?.. И вы не обернётесь? Ох, да ещё и эта юбка! Не стоит так просто игнорировать всё популярное в этом городе. Хм, странно. Опять тарахтит этот надоеда. Я слишком сильно сжала радио и случайно переключилась на следующую станцию? Пришлось остановиться и недоумённо покоситься на прибор. С поломкой в темноте даже я не слажу, но, наверно, это лучше, чем просто ничего не делать, так как переключение станций почему-то перестало действовать, а образовавшиеся из неоткуда помехи слишком гармонично шли с противным тоном. Это плохо, не хочу опять слушать этот… Пронизанный певучей весёлостью, угловатый, но легко обосновывающийся в сознании, растворявшийся в твоих собственных мыслях, заполоняющий все пустоты и важности, вызывающий какое-то странное привыкание, как от удобного белого шума, смирение с которым, однако, стоило бы мне гордости, откуда ни возьмись стукнувшей тогда, на лайнере, мне по лбу, подходящий и готовый оповестить вас обо всём от “в окрестностях вашей поджелудочной железы вымышленные вами психологи обнаружили новый вид бабочек” до “ещё чуть-чуть и мужчина, взявший в заложники группу детей, одного из которых он на глазах толпы распотрошил и обглодал, протошнившись потом полупереваренными кишками и кровью, родит нового президента Америки, что точно не станет ввязываться в мировые войны и скормит тебе противную кашу на ужин”, мужской, это точно, принадлежащий молодому мужчине с непривычным для меня акцентом, и он… - Нет-нет, дорогуша, я точно не в этой коробочке, изрыгающей кошачий визг. Я прямо за вами. Ну же? Вы же не пьяны? Или под наркотиками, идёте резать себе вены или танцевать вокруг тотемов нагишом? С таким аккомпанементом все, знаете, возможно. Проклятье! Сначала я заметила руку с тонкими длинными пальцами, которая обогнула по стороне моё плечо и уткнулась прямо в шуршащий... нет, с чего-то мгновенно переставший издавать звуки прибор. Сами её фаланги были какие-то... острые, даже через перчатки. Признаться, в этот момент, услышав этот голос так близко, словно – ну почему же словно? – его обладатель почти положил голову мне на плечо и разговаривал с собственным отражением на поверхности камешка моей серёжки (да и то в моём воображении, так как сейчас было слишком темно, а берилл – отнюдь не блестящий алмаз), я оборачивалась уже не столько напуганная, сколько возмущенная и преисполненная желания кого-то чем-нибудь стукнуть. А, благодаря небольшому таланту, когда я чего-то хотела, я это и делала. Хотя сейчас и не собиралась, в общем-то, начинать знакомство с местными жителями с боёв в темноте. И всё же. Чрезвычайно высокий незнакомец ловко отпрыгнул назад, увернувшись от чемодана, что рассек перед ним воздух. На нём была шляпа, закрывшая лицо, плащ и какая-то ноша, за которой он сейчас потянулся. Негодуя, словно и в правду были какие-то резкие обоснования для отсутствия тут всякого люда. И его самого присутствие, полный контроль и власть. - А я ведь уже настроился на прогулку, представляете? Так жаль, так жаль. Мне понравился ваш удар, преисполненный отсутствием надежды на успех. Хотя то, что вы это и планировали, было явно лишним. Будьте добры падать в бездну отчаяния от чистого сердца, не сканируя её предварительно с лампой и картой. Поэтому шагните же сейчас туда теперь вслепую... Я не успела сказать ничего. Что?.. Кто он? - М?....?!! Я не смогла понять, что он изрёк, вернее, спросил дальше. Его топор рассёк мою голову прямо на линии глаз. [Такие красные глаза] Последнее, о чём я подумала тогда, так это что теперь действительно хочу пнуть его. А когда я чего-то хочу… Учитывая мой небольшой талант. *** Я ощутила мерное покачивание, какое возможно только на судне, знающем, куда держит путь и вселяющем эту тайну и мне. Потерянной душе. Я медленно раскрыла глаза, внутренне радуясь, что могу позволить себя такую роскошь, как неспешность, которая только вырастает в цене в подобные переходные моменты. Обычно обстоятельства заставляют меня не церемониться и с секундами обманчиво безмятежного окружения. Опять проводив взглядом мелькнувшую с засвеченном отрезе залива лазурную ленту, словно уроненную неловкой миссис или мадам с верхних этажей, что от тяжести бисера, стекляруса и камней тут же пошла на дно, я, более не медля, также неотвратимо и уверенно стянула такую же слишком примечательную для моих нынешних обстоятельств шелковую змею. [В прошлый раз] я так же увидела её и решила, что наверху что-то происходит – может, девушка почти упала, кто знает? Чуть позже я познакомилась с местной мафией и сама (чего, с чести того мистера, он не желал, судя по перекошенному лицу – ну ещё бы, меня-то все с нижних этажей видели – и удавке в руках) полетела вслед за частью контрабанды, на которую та наложила лапы. Уже в ледяной воде я и поняла, что уговаривать тех мужчин, что стояли “на стрёме” с применением рук и ног, и участием тяжёло-телесных, была не слишком умной идеей. Пусть они и отпустили весьма грубую шутку про меня, мою честь и эту милую шляпку с ленточкой… М-м-м… Ленточка. Почему же она так дорога мне?.. Дело должно быть не в ненависти или упорстве. Это неправильно. Ха. Ха-ха. Да хоть три “ха”. Но, знай, мистер Радиоведущий, если и существует человек, который всегда смеётся последним, то это именно я. У меня к этому удивительный талант. Поэтому моя кровь и внутренности всегда знают своё место. Хотя я и чувствую боль, которая вдоволь порезвится во мне, пока не настанет новый цикл вокруг заданной цели. Тогда я поняла, как может быть холодна морская вода. Тогда я кое-как выровнялась и, прислонив ладонь к лицу, увидела всё ещё не приевшийся длинный шрам на коже, освобождённой от тугой чёрной кожи перчатки. Тогда там была и полоска крови, красная, пылающая огнями Нового Орлеана. Тогда я и приплыла в этот… на родину. Тогда этот шрам, полученный в том самом потерянном детстве, опоясанный ранее ненатуральными тканями, спрятанный от меня под лишними словами, вновь словно закровоточил, вновь ожил, окроплённый кровью из пробитой глазницы, содержимое которой было до сего мига самым странным, что я приобретала. Потерялся ли он в каком-то из прошлых времён? В “тогда” помещается на удивление многое. Но что это вообще такое? А “сейчас”? И как они связаны? Глаз был разбит в кашу. Он важен для меня. Но я знаю, что он восстановится. Но… почему мне кажется, что сейчас что-то изменилось? Сейчас я подняла к целым глазам, которые не ощущают [колец], свою ладонь. Обтянутая перчаткой, под ней покоится длинный шрам, на ней, блестящая, верткая, искрящаяся огнями старого дома, пока что лежит алая лента, что вот-вот просочится сквозь пальцы, да утянет фальшивую кожу, вязкую, скрипящую, словно застывший дёготь слов тётушки. Всё по-прежнему? Д-да?.. Разве это не так? Что-то изменилось? Все… перемешалось? В циклах я чувствую боль. Унижение, неудачу, гнев, презрение, страх. Её много, она поглощает меня, не даёт и шанса выбраться, не достигнув поставленной цели, на которую, вероятно, после нескольких тысяч попыток будет плевать. Но вне цикла этому телу становится понятно - “это всего лишь фантом. Это всё настоящее, но всего лишь прошлое. Забудь”. Да, голова помнит, но… так и должно быть. И так легче. Когда душа забывает, но ощущает тело – это ошибка. Это то, с чем я еду разобраться. Это гораздо ужаснее. Но. Я забыла про холод ледяной воды моря, которая потом заползла и в мои лёгкие. Легко. Легкое, почти невесомое прикосновение губ к ушной раковине и слова, пропитанные насмешкой и немыслимого веса высочайшим превосходством, хотя и по-детски искренним недоумением чьей-то глупостью, были гораздо, гораздо холоднее. Я попыталась согреть ухо прикосновением, но, вот шутка, не получилось. Я все ещё чувствовала это. “Это” – было тем, на что я обращала внимание, упуская всё. Не холод ночи, ветра и леса – только его кожи. Не блеск топора, рассёкшего мою голову, - лишь сверкнувшие алые, почти нечеловеческие глаза. Ха. Что ж… в нашем городе ещё не было маньяков. Или серийных убийц. Тогда что-то раскалилось в груди. Эта неуловимая связь между настоящий и прошлым. То, что я искала?.. Нет… скорее его часть. Я не буду слишком спешить. Ха-ха. [У меня много времени] Лента всё ещё была в моей руке. Гладкая. Шелковая. Анабель подарила её мне. Я не буду ни на кого злиться. Я напишу ей много писем. Я люблю её. И я ещё когда-нибудь скажу ей это лично. В голове отзвуками возникла та милая мурчащая песня. - М-м-м… Отдай прика-аз. Это и есть то прекрасное чувство, когда находить покой и истину, совмещая несовместимое. Лента. Любимая. Тётушка. Всё хорошо. Спасибо за всё. В лучах ламп и свете натужных улыбок окружающих она, переливающаяся и игривая, льнула ко мне, словно выпрашивающаяся пищу собака. Но, стоило только предстать перед глазами куску свежего мяса, истекающего кровью – да, это был самый настоящий шелк, так что и пёс вообразился чистокровным, а все мы знаем, что и как разрывают на части в этой реальности хаунды, - украшение тут же, аккуратно сложенное, оказалось в моём чемоданчике. - Верни всё, чего нет сейчас… Сделай хо-од… Я встала и, взяв у официанта бокал с поблёскивающей водой (судя по вкусу, туда всё-таки добавляют что-то дорогое, нелепое для всего, кроме моды и, как следствие, невкусное) прошла к противоположной стене. Вскоре разговор обеспокоенных не-джентльменов, не соизволивших предупредить юную леди об одном небольшом нюансе завтрашнего дня, что наступить через полчаса, стал более чем слышим. - Марк, ты же сам знаешь, что пишут в газетах! Дровосек не какой-то соседский избалованный мальчишка, дорвавшийся до отцовского ножичка! Говорят, он то ли и для мафии неуловим, то ли и вовсе её часть, не побрезговавшая смешать работу чистильщика и увлечение маньяка! - Это была всего лишь какая-то заметка по местному радио, Тони. Успокойся. Нам всего лишь… как он там говорил? “Если вы слушаете джаз, я вас не трону”? Мне нужно зайти к Шарлотте, а потом уже встретимся в каком-нибудь неплохом реторанчике квартала. Может быть. - Прекрати. Мне, знаешь ли, тоже есть кого защищать помимо знакомых второго сорта. Но ты только не забудь зайти куда-нибудь, где есть радио или пластинки. Ха-ха-ха. Сейчас без пятнадцати двенадцать, но это не важно. Я не стану спешить. - Когда мир плачет в наших ладо-онях… Скоро меня встретит Новый Орлеан, каким он есть на самом деле в марте 1919 года, девятнадцатого числа. И, чувствую, я правда наслажусь этим… домом. - Являемся ли мы частью большого замысла?