Закон бумеранга

Окно, выходящее в сад, было нараспашку, и, хотя веяло морозным предрассветным воздухом, Бахрушин не применял согревающую магию. Также сильно пахло перезревшими поздними яблоками. Стражу хотелось думать, что тошнит его именно из-за этого. Вернулся Чижевский, негромко хлопая дверью, — он уходил прощаться с Елизаветой Николаевной. И спасибо, Мерлин, что по своим деревенским привычкам она встаёт засветло. Ещё пару часов наедине с советником Бахрушин бы не выдержал. — Как бабушка? — спросил он, только чтобы не быть оглушённым этой проклятой тишиной. — Расстроилась, — равнодушно констатировал Чижевский в ответ. — Якобы, что библиотеку бросаю, но очевидно, не только поэтому. Женщины поразительно быстро привязываются. «Женщины» — горько хмыкнул про себя Бахрушин, но промолчал, чувствуя спиной уверенные перемещения по комнате. Собирается. Всё было скованно, рвано и обжигающе, — и закончилось достаточно быстро. После этого время будто остановилось. С момента, когда палочка Чижевского осветила его комнату и двоих на развороченной постели, секунды стали тягуче-медленными, будто удушающими. Сам Чижевский с почти деловым подходом потянулся в плечах, размял шею и, взяв палочку, погасил её ноксом. Она послушалась хозяина сразу, без раздумий, будто была живой и ждала приказов всё это время. Бахрушин знал наперёд всё, что произойдёт. Знал, ещё когда в Москве, в его квартире, он увидел этот безумный огонь в глазах советника. Уже тогда он понял, чем всё закончится. И нужно было уйти сразу, как Чижевский поднялся с постели, но, притянутый неизвестными силами, страж остался. Он бы пережил это гораздо легче, если бы сам Чижевский молча собрался и покинул дом, Россию, его жизнь. Но что-то такое тоскливо-болезненное советник увидел в отражении распахнутого окна, остановился посреди спальни, и сказал трезво, почти бесстрастно: — Брось. Иного выхода не было с самого начала. Ты должен был это сделать. Ты должен был быть использованным мной. Это было совершенно очевидной вещью, но лучше бы он молчал, ей-богу. — Здесь отчёт, — Чижевский положил на застеленную кровать несколько листов, — написан так, что Служба его примет без вопросов. Это если тебя всё-таки раскроют. Бахрушин отвернулся от окна и бросил взгляд на листы, вырывая отдельные фразы. «Установлена слежка», «предпринял попытку сбежать», «артефакт-портал», «созданное магией пространство», «след потерян». Что это? Забота или благодарность? Он поднял глаза от бумаг на советника, что теперь поправлял воротник рубашки — не его, Семёна, — и был самим собой. Не потерянным скалившимся немагом, не царём чужой библиотеки, а тем самым Александром Чижевским, серым кардиналом, Тайным советником Верховного Ведомства — ничего, что без эполетов и погон. Высокомерным, самодостаточным и спокойно улыбающимся магом. Нет, не забота и не благодарность. Лишь выплата долга. — Мои перемещения отслеживают, — сказал он глубоким негромким голосом. — Не хочу навлечь Феликса на этот дом. Трансгрессируешь со мной? Прозвучало будто приглашение на последний танец, хотя и это в манере советника — со скрытой угрозой подставить в случае отказа. Но угроза была ленивой, для галочки, потому что Чижевский знал — после всего, что было, Бахрушин не откажет ему ни в чём. — Куда? — растерянно уточнил страж. Совместная трансгрессия давно вошла в быт магов и служила экономии времени и волшебных ресурсов. Но многие забыли, что этот повседневный ритуал предполагал близость между теми, кто трансгрессирует, — будь то семьи, близкие друзья или… любовники. Короткое, но головокружительное перемещение закончилось на узкой улице маленькой французской провинции. Бахрушин не знал, что именно это за место, поскольку Чижевский не дал адреса, лишь поделился воспоминанием о нём. Вдвоём они вышли на такую же узкую набережную, отчасти уже освещённую солнцем, но ещё только просыпающуюся. Было тепло. — У тебя даже нет вещей толком, — зачем-то озаботился Бахрушин. Наверное, чтобы снова заполнить тишину. — Главное — свобода, — Чижевский вздохнул полной грудью с искренней улыбкой, а не типичной для него полуусмешкой, — остальное — детали. Вплотную они подошли к речному ограждению, оплетённому плющом, и несколько минут — или секунд, Бахрушин окончательно потерялся во времени, — молчали, смотря на спокойную гладь канала. — Я слукавил, — вдруг признался Чижевский. — Это было не просто необходимостью, — Бахрушин повернул к нему голову и заметил, что советник нервничает. Или делает вид. — Это было… любопытно. — Любопытно? — хмыкнул Бахрушин. Тот цыкнул и, подавляя улыбку, добавил: — Мне было хорошо. Надеюсь, тебе тоже. Вздохнув, страж отвернулся к воде и не ответил. Вместе с очевидно ожидаемым хлопком трансгрессии упало его сердце. Под медленно поднимающимся французским солнцем он чувствовал себя будто снова лишённым магии. Только в этот раз почему-то было больнее. Послышался ещё один хлопок. Это мог быть Юсупов или французская Служба, и оба варианта не сулили ничего хорошего, но Бахрушину было плевать. — Оставайся, — послышался глубокий бархатный голос. Бахрушин закрыл глаза и тихо засмеялся. — Ты шутишь? — Нет, — нетерпеливо, в своей манере протянул Чижевский. Стражу легко представилось, как он закатил глаза. — Ты знаешь, что я не могу, — он наконец повернулся, облокотившись спиной об ограждение, как когда-то прижимался к деревянному столу в сотканном магией подвале. — Потому что? — наклонил голову страж. — Работа? Квартира? Белла? — Ты помнишь, как зовут моего голубя? — Ты останешься или нет? — терпения у Чижевского-немага всё-таки было больше. Бахрушин набрал в лёгкие воздуха и облизнул губы. Он не представлял себе иного исхода, кроме возвращения домой, к отчётам, Мише, Ларе и близнецам. И Белле, да. Что может предложить Чижевский ему здесь, в чужой стране? Нестабильные трансгрессии по всей Франции, побеги от Служб разных стран? Новые имена и жизни, постоянный страх разоблачения? И это в лучшем случае, если он не потеряет к Бахрушину интерес через пару месяцев. Всё это было бы ужасно и совершенно не подходило законопослушному стражу. Но ещё более ужасным оказалось то, что он хотел бы разделить это с ним. Кажется, Михаил унаследовал способность к прорицанию от бабушки, и развивай он её, предсказал бы и то, что его начальник влюбится по уши. — Давай, — дьявольски уговаривает его Чижевский и подходит близко-близко, наклоняется к щеке, мажет губами, и шепчет в самое ухо: — Соглашайся. Бахрушин поворачивает голову и целует его — медленно и горько, оглаживая пальцами его гладкую шею. Чижевский жмётся ближе, вдавливая стража своим долговязым телом в ограждение канала. Он уговаривает, почти просит поцелуем остаться. Но, оторвавшись и посмотрев в глаза напротив, понимает, что это было прощанием. Чижевский отступает на шаг назад, сжимает за спиной искрящую палочку, которая значила только одно — он тоже влюблён. — Возможно, ещё увидимся, — кивает он. С ответным кивком Бахрушина советник снова трансгрессирует и теперь уже не возвращается.