Неправильные вещи

      Надин похожа на маленькое созвездие. Ронда в сотый раз замечает, что ее улыбку можно прикладывать вместо подорожника - одними морщинками вокруг глаз лечить синяки на сердце. Иногда она смешит ее нарочно, иногда выходит совершенно случайно, но каждый раз, как в первый, и Ронда ловит эти мгновенья губами. Надин до сих пор заплетает косички, совсем как в детстве, а у Ронды по-прежнему строгое каре, только волос чернее и жестче. Да и сама Ронда намного больше похожа на взрослую, чем Надин, но это не мешает ей слушать рассказы про насекомых, восхищенно округлять глаза и с интересом касаться бабочек.       Ронда напоминает вулкан, но еще больше она напоминает пепелище. На ней даже цветы не растут - не то, что трава, но в глубине души хранятся засохшие тюльпаны. Они цветут, правда, но лишь от касаний созвездия «никогда». Никогда Надин не позволяла ей быть ближе и никогда Ронда не чувствовала себя настолько несчастной. Но она привыкла, правда, почти привыкла и так же почти не стесняется смотреть ей прямо в глаза (ладно, она все равно немного отводит взгляд, но лишь немного, честное слово). После уроков они вместе оккупируют большой особняк семьи Веллингтон-Ллойд. Комнаты светлые и просторные, и иногда Ронде хочется, чтобы Надин осталась здесь навсегда. Но Надин не останется, куда там. — Ты говорила о каком-то новом платье. Я уже забыла каком именно, но каком-то новом, да? Примеришь? Ронда улыбается. Она всегда говорила, что в гардеробе каждой уважающей себя девушки должно быть маленькое черное платье. У нее таких - штук десять, у Надин примерно ноль, но она все равно была красивее всех на этой планете. И не только на этой. Ронда снимает вишневый свитер, не боясь оказаться обнаженной. Конечно, подругам нечего стесняться, но если бы такое сделала Надин... Ей бы явно пришлось считать до десяти. — Ух ты, дорогое? — с искренней невинностью восклицает Надин, затем смотрит на Ронду и тараторит на одном дыхании: — Вауонооченьоченьклассноеправдапростовау.

Ты лучше.

      На часах 2:30 ночи, но ни Надин, ни Ронда не думают ложиться. Они висят на телефоне, каждая в своей комнате, но как будто бы рядом. И нет никакого расстояния, ведь Ронда телом чувствует тепло ее голоса, лечебные свойства такого заразительного смеха. Они обсуждают все, что только придёт в голову, но у Ронды в голове лишь ее вечно искусанные руки и тонкие губы. — Эй, ты уснула? Слышишь меня? — обеспокоенный голос на другом конце провода заставляет ее проснуться и та неосознанно дергает головой, осматриваясь по сторонам. Вдруг видит? — Слышу. Должно быть, какие-то проблемы со связью, — как можно увереннее бормочет Ронда, рыщет по рабочему столу в поисках недопитой банки энергетика и говорит, больше обращаясь к себе, чем к собеседнице, — Повтори, пожалуйста. В голове у Ронды десяток родинок, соединенных невидимыми линиями. Она вглядывается в темноту, потому что ловит себя на мысли, что на нее кто-то смотрит, но затем бросает это дело, возвращается к разговору. — Ну и что он сказал? Тебе. В школе она сделает вид, что спать ей совсем не хочется. Это у Надин бессонница, не у нее, но спать ей не хочется, зачем, когда можно слышать ее голос, злой, раздосадованный, веселый, спокойный и громкий, разный-разный. Будь ее воля - записала бы на магнитофон, чтобы слушать и слушать, но и телефонные разговоры тоже ничего, спасают. Когда совсем сжирает тоска. — Надин, — шепчет Ронда одними губами, — Надин, ты здесь? — Да. — Надин, я... Ну, ты знаешь... Люблю тебя, наверное. Тишина. — Я тебя тоже. Становится радостно, нет, становится охуеть как тепло и спокойно на сердце будто Ронда покормила сто бездомных котов, но потом, через секунду, ей приходит неприятное осознание действительности. — Не так, Надин. По-настоящему. Как парень девушку, только иначе. Ну, поняла? Тишина. Ронде еще предстоит привыкнуть к стыдливому чувству ненужности. Раньше она не боялась разбить чувства другого человека, но сейчас, когда ее чувства разбиты и похожи на поломанные вещи (просто вещи), она боится даже вдохнуть. Все смотрит и смотрит в темноту за окном, пока Надин пытается собрать все мысли в одну большую нелепую кучу. — Поняла. — Что думаешь? Сердце у Ронды хоть и каменное, но ломается на раз-два. Она закрывает глаза, стряхивает скопившиеся слезы и совсем тихо садиться на кровать, боясь наткнуться на очередные иглы в ее голосе. — Ничего. Это неправильно.       На следующий день Надин в школе не появляется, и Ронде кажется, что она испортила не просто все - она испортила вообще все, что существовало между ними, что выстраивалось годами, оберегалось, бережно хранилось, как высшая ценность, как все, что поддерживало в ней, Ронде, жизнь. Она нервно стучит карандашом по столу, чем вызывает недовольство Хельги, отдает обед Гарольду, чем вызывает его искреннюю благодарность, а после уроков собирает вещи и себя по кусочкам и направляется на знакомый адрес. Время тянется вечность. Оно как резина, как жвачка, которую жуешь третий урок подряд, как раскаленные угли, на которых Ронда станцует лишь бы увидеть ее улыбку. Но Надин не улыбается. Она выходит на ступеньки, смотрит больше в пол, чем на нее, а потом, как гром, обрушивается на Ронду с тихими всхлипами: — Мне жаль, что ты так сказала. — Мне тоже, — и это правда. Не будь того секундного помутнения разума, не будь той дурацкой попытки быть ближе, чем она есть, не будь ничего, даже того разговора вчера... Все было бы как и прежде. — Это неправильно. — Я знаю. А правильно ли так смешно и мило морщить нос, когда проходишь мимо булочной? Правильно ли хрустеть пальцами, когда волнуешься, а потом извиняться и улыбаться так по-детски, что хочется плакать? Это, хочешь сказать, правильно? — Пока, Ронда. — Пока. И это тоже было неправильно.