You should show me some respect

      — Пути Господни...       — Только скажи "неисповедимы" — получишь пинка под зад, - произнес Дин в порыве злости, не сразу поняв, что и кому он сказал. Сердце начало пропускать удары, он был ошарашен собственной прямотой и грубостью, с которой осмелился разговаривать с таким могущественным существом, как Кастиэль. Но тот лишь всплеснул руками и усмехнулся. Дин заметил выражение страха на собственном лице и поспешил расслабиться или, по крайней мере, сделать вид, что его не пугает то, что Ангел мог бы с легкостью сделать с ним. Он притворялся безразличным больше для себя, чем для Кастиэля.       Ангел рассказал ему про Люцифера, про Лилит и печати, которые она взламывала. Дин начинал заводиться невмешательством Небесного Войска в дела, которые, по-хорошему, должны были бы их волновать, и не заметил, что Кастиэль перестал реагировать на это снисходительно — он тоже начинал гневаться, но, в отличие от Дина, соблюдал холодность рассудка. Когда Дин огрызнулся в очередной раз, Ангел встал прямо перед ним, совсем близко. Наверное, у Винчестера не должны были дрожать колени и тянуть низ живота, но это происходило, и пульс птицей колибри начал яростно биться где-то в горле.       — А ты не очень-то расходись. Из Ада я тебя вытащил, но могу и вернуть.       Если быть честным, Дин ждал какой-то кары. Он все еще не до конца понимал, что случилось с ним после Ада, но он все еще чувствовал привычку ощущать боль, терпеть пытки. Глубоко на подсознательном уровне ему хотелось этого, хотелось пытать и быть пытаемым. Он ждал наказания от Кастиэля, но тот исчез в следующую же секунду, оставив после себя только шелест крыльев.       Дин пришел в себя не сразу. Он стоял некоторое время, прижатый к тумбе на кухне Бобби, и переводил дыхание. Понадобилось некоторое время для осознания того, что Ад оставил на нем неизгладимый след, желание получиться свою дозу боли. Дин погнал эти мысли к черту и решил, что лучше бы ему вернуться ко сну и отделаться от них окончательно. Но не тут-то было.       Сначала было хорошо. Вымученное за день тело расслабилось, стоило Винчестеру только опуститься на сооруженное на полу лежбище. Глаза закатились под опущенными веками, и вскоре он почувствовал, что падает.       Сразу же после блаженного падения в сон пришла жара. Смердящее пекло, костры геенны. Ад вонял серой, и Дин ощущал, как пропитался этим запахом за все четыре земных месяца пребывания там. Он снова был здесь, в своей излюбленной пыточной камере, где каждый инструмент, начищенный до блеска, переливающийся языками пламени, наточенный так, что без труда разрезал бы лист бумаги, — его собственность.       Аластар сделал из Дина искусного мастера пыток и, черт, будь он проклят, если скажет, что ему не хотелось бы снова побыть в шкуре палача. Терзать души грешников, слышать, как они вопят от боли, молят о пощаде, а потом о смерти. Но они уже мертвы, и все заживает на них, как на собаках. Их тела — холсты, а Дин — их художник. И чем изощреннее придуманная кара, тем удачнее произведение.       Пытки — это красиво, считал Винчестер. Сейчас он сам оказался жертвой. Его голое тело, истерзанное, висело на толстых крюках, продетых под кожей, и истекало кровью. Он видел поднос с окровавленными инструментами, и вдруг его всего скрутило — он почувствовал на себе каждое из них. Дикая боль до черных пятен в глазах, мазохистское удовольствие до головокружения. Он задыхался и плевал собственной кровью, вздрагивал от боли, заставляя крюки оттягивать кожу еще сильнее, почти рвать ее, и делал себе еще больнее. Заметил, что кожа, где на груди было аккуратно выведено антивладение, была снята слоями, словно лезвием. Начало мутить от собственной беспомощности, и он никак не мог сообразить, сон это или явь. Слишком реально ощущалась боль, слишком реально каждое движение отдавалось ею. Все нещадно болело.       Аластар всегда пытал его лично. Много раз, когда ему не нравилось поведение Винчестера, он грозился даже изнасилованием, но Дину уже было все равно. В Аду его реноме ярого натурала пошатнулось, только потому, что на это стало совсем плевать.       Демон, пытавший его, был хорошим палачом. Боль была настолько отвратительно мучительной, что хотелось умереть и побыстрее от нее избавиться, но такой, что держала на грани потери сознания и не позволяла потерять его и лишиться чувств хотя бы ненадолго. Его собственный любимый прием заставил усмехнуться, слабо, настолько, насколько хватило сил.       Дин вдруг услышал звуки борьбы где-то недалеко. Он слышал, как клинок одинокого бойца пронзает демонские тела одно за другим, как они падают с характерным потрескиванием от гаснущего в их телах демонического света. Кто-то шел к нему, и Дин мог только предположить, кто и зачем. Когда Демонов не осталось, он увидел свечение. Потом услышал звук, который наконец позволил понять, кто идет за ним. Или лучше сказать — что. Он помнил голос Кастиэля, истинный, который застал его на заправочной станции и разбудил в мотеле, выбил стекла и заставил пойти кровь из ушей. Он вдруг понял, что сейчас узрит истинный лик своего Ангела, и тот выжжет ему глаза, как это произошло с Памелой.       Перед ним появилось огромное бело-голубое пятно, своим светом врезающееся в глазные яблоки, издающее звук настолько высокий, что, казалось, он заполнял весь череп без остатка и норовил разорвать его. Свечение вдруг начало угасать, звук утихал, и вместо него Дин начал слышать шепот множества существ на языке, которого он не знал.       Увиденное пинком вышибло воздух из легких охотника. Перед ним стояло существо раз в десять превосходящее его по росту, сложением напоминавшее человека. У него была длинная шея и три головы: белая и безротая маска смотрела прямо на Дина своими глазами-щелками, направо глядела баранья голова, налево — голова зебры. Существо было худым и жилистым, голубые пятна Благодати трещинами покрывали его шею, сплетениями вен тянулись по рукам, толстой ветвящейся полосой пролегали от груди до живота. На явно выступавших тазовых косточках держалась бежевая набедренная повязка в пол, скрывающая нижние конечности, которые совершенно точно даже отдаленно не напоминали человеческие ноги. За спиной существа было два иссиня-черных крыла, огромных — под стать росту.       Существо склонило голову и подошло ближе, Дин вскрикнул и дернулся, не обратив внимания на боль, причиненную крюками. Возможно, ему просто показалось, но существо тяжело вздохнуло. Он не помнил, что произошло, но уже в следующую секунду Нечто приняло совершенно другой вид. Перед ним стояло человеческое тело, облаченное в ту же набедренную повязку, едва висевшую на нем, с уже четырьмя крыльями: первая пара была большой, как тени на стене амбара, вторая — чуть поменьше, но не менее впечатлявшая. На его груди, словно татуировка, были выведены неизвестные Дину символы. Наверное, на их языке, на Ангельском, — подумал он. Головы тоже изменились. Справа была голова орла, слева — быка, сзади же беззвучно рычала голова ягуара и торчали полукруглые рога, чьих обладателя Дин не мог увидеть. Вместо белой маски Безликого на него смотрело привычное лицо с ясными голубыми глазами. Длинные пальцы Кастиэля изящно держали клинок.       — Черт возьми, Кастиэль... — охотник вдруг понял, что не дышал все это время. У него закружилась голова, он сдавленно заскулил и уронил ее себе на грудь, не в силах больше удерживать ее тяжесть. Пульс бил так сильно, что Дин чувствовал вибрации, проходившие по телу от ударов сердца о клетку ребер.       — Мой лик напугал тебя, Дин? — слова его сопровождались шепотом, будто он говорил одновременно на двух языках.       — Твои... ну, головы... по-прежнему выглядит пугающе, — Дин усмехнулся. Он сказал вслух о том, что Ангел его пугает. Истинный лик Кастиэля выглядел грозно и величественно, Винчестер был рад тому, что смог его увидеть.       Взмахом крыльев Ангел освободил Дина из плена крюков. Пока первая пара крыльев удерживала Дина, обессиленного и голого, в воздухе, вторая работала над заживлением всех ран. Дин вдруг заметил, что отпечатка ладони на его плече нет. Значит, все-таки сон.       Кастиэль аккуратно опустил его и поставил на ноги. Винчестер понял собственное бессилие, когда его вдруг начали подводить коленные чашечки. Они не могли держать его ноги прямыми, и он начал падать, когда сильные руки Кастиэля схватили его и подтянули к уровню собственного лица.       Сейчас перед ним стоял просто Кастиэль, в привычном бежевом плаще, неправильно застегнутой рубашке и перекрученном галстуке. Без дополнительных голов, только с одной парой крыльев. Сам же Дин был беспомощен и открыт для Ангела полностью — как душой, так и телом. Он только тогда заметил, что по щекам его текут слезы.       — Прошу, вытащи меня отсюда, — молил он, начиная чувствовать нарастающую откуда-то изнутри боль. Кастиэль держал его за волосы, их лица были так близко, что еще чуть-чуть, и они бы непременно поцеловались. Дин вцепился в лацкан бежевого плаща и в ткань где-то на спине, потому что колени продолжали предательски дрожать.       Ангел помог ему встать на твердые ноги, Дин уткнулся в его плечо и беспомощно опустил руки. Он почувствовал, как Кастиэль ухватил его за плечо, и поднял на него взгляд. Глаза Ангела светились Благодатью, обжигая кожу и сетчатку Винчестера, но он не мог перестать смотреть прямо в них. Плечо горело огнем там, где Кастиэль сжимал его. Небесный Воин приоткрыл рот и наклонился к Динову, принуждая его к тому же действию.       Винчестер был готов к поцелую, правда готов. Несмотря на то, что это — чертов Ангел Божий, несмотря на то, что его истинный лик размером с Крайслер Билдинг, несмотря даже на то, что он находился в мужском сосуде. К черту. Он этого хотел.       А потом взмах крыльев, резкий рывок. Дин почувствовал себя на удивление хорошо; он видел свет чужой Благодати, чувствовал её сладковатый вкус на своих губах и хотел сохранить эти ощущения на всю оставшуюся вечность.       — Дин!       Старший Винчестер открыл глаза и резко сел. Он был в горячем поту, а не в холодном, как это должно быть после ночного кошмара, будто и вправду побывал в Аду.       — Дин,.. у тебя кровь.       Охотник вскочил со своего мнимого ложа на полу и подскочил к зеркалу. Его глаза и уши кровоточили.