А!

— Ханахаки — в переводе с японского «болезнь цветов»* — недуг, при котором человек превращается в растение, — рассказывает Дирк. Тодд слушает вполуха. Тот может часами вещать, поражая слушателей странностью своих выводов и разнообразием выуживаемых из подсознания фактов. Джентли знает очень много всего. Поразительно много для человека, не умеющего пользоваться микроволновкой, не знакомого с правилами дорожного движения и пытающегося перелезть через забор, даже не удостоверившись что совсем рядом есть открытая калитка. — Ханахаки появилась в Японии и, благодаря изоляции острова, долгое время не выходила за его пределы. Первые заражённые были замечены в Великобритании. Затем во Франции. Вскоре лепестки выкашливал уже весь континент. С развитием авиасообщения болезнь перекинулась на Новый Свет. И вот она здесь! — Вива глобализации! — Ага! — не заметив сарказма, детектив расплывается в улыбке. — Вива! — И как же она распространяется? Броцман вспоминает мужчину, которого они всего пару часов назад обнаружили в парке. Зрелище было не из тех, что легко выбросить из головы. Зелёная кожа, волосы, переплетённые тонкими веточками лилового вьюнка, крупные бутоны, проросшие прямо из вен. Он был почти прекрасен… Если не считать окровавленных губ и надсадного громогласного кашля. — Заражение происходит при контакте с лепестками, вылетающими из лёгких больного. — Что? — Тодд замирает. — Но он же буквально осыпал нас своими цветами, едва мы приблизились. Это что ж… значит, и мы теперь подхватили эту хана-что-то-там? — О, не переживай. Контакт с лепестками — не единственное условие для развития болезни. Для того, чтобы начать превращаться, нужно страдать от неразделённой любви. Но никто из нас не влюблен безответно, так ведь, Тодд? Так ведь? Так ведь?! * На следующий день Тодд замечает в радужке своих глаз едва различимый салатовый оттенок. Это приводит его в ужас. Половину прошедшей ночи он старательно гуглил симптомы экзотической японской болезни. Во всех найденных материалах говорилось, что инкубационный период обыкновенно длится от одной недели до нескольких месяцев в зависимости от силы поражения, ослабленности иммунитета и интенсивности любовных переживаний. У него симптомы проявились уже через сутки. Судя по всему, ежедневное общение с предметом воздыханий не помогает снизить эту пресловутую интенсивность… Тодд выуживает из ящика над раковиной зеркальные солнечные очки-авиаторы и топает в собственную гостиную, чтобы привычно напороться там на Дирка. Джентли сидит с ногами на его потрёпанном старом диване, сжимает в ладонях чашку исходящего паром чая и с сияющей улыбкой кивает на стоящую на журнальном столике квадратную картонную коробку. — Классные очки, ассистент! А я тебе завтрак пригот… принес! — торжественно докладывает он. Броцман вздыхает. Доказывать Дирку, что пицца — это совсем не то, что нормальные люди едят на завтрак, совершенно бесполезно, ждать, что он научится готовить сносный омлет, ещё бессмысленнее. Остаётся только радоваться, что ли. В конце концов, этот непутёвый идиот искренне старается угодить, и Тодд будет чувствовать себя последней скотиной, если откажется ценить его потуги. — Особый повод? — спрашивает он, послушно забирая из коробки кусок пиццы, на котором насчитывается наименьшее количество ананасов. — Нам выплатили гонорар! — Отец вчерашнего друида? — Не друида, Тодд, а человека заражённого ханахаки. Нам действительно заплатил его отец. Он был очень счастлив, что сумел отыскать сына, и собирался заняться его лечением. — А разве от ханахаки можно поправиться? — Броцман надеется, что его голос не звучит слишком уж заинтересованно. — Можно, но побочным эффектом будет полная потеря всех чувств. — Всех? Это, типа, зрения, слуха, осязания? — Ну нет, Тодд, как ты вообще представляешь себе человека, живущего без осязания? В виду имеется кое-что совсем-совсем другое. Любовь, привязанность, дружба… — Дирк рассказывает это с таким выражением, будто он старается, но никак не может понять, зачем вообще жить в указанном им самим случае. — Как бы то ни было, нам наконец выплатили гонорар. Приличная сумма, знаешь ли. На что собираешься спустить свою часть? На самом деле у Тодда множество идей о том, как потратить эти внезапные, впервые за последние полтора месяца свалившиеся на них деньги. В списке есть и ремонт разгромленной Роуди квартиры, и уплата долга за коммунальные услуги, и покупка удобного кресла, которое украсит его кабинет в агентстве. Тем не менее, ни одна из его идей и в подметки не годится фантастичным выдумкам Дирка. Слушая рассуждения друга о том, с каким удовольствием он спустит половину гонорара на покупку пушки, стреляющей маршмэллоу, и целого ящика мармеладных червячков с кислинкой, Броцман посмеивается. Постепенно его тихий хохот переходит в кашель. Тодд смаргивает с глаз внезапно выступившие слезы, закрывает рот рукой и чувствует, как ему в ладонь прилетает что-то прохладное и упругое. Это лепесток. Нежный, сильный, светло-розовый, пока ещё не обезображенный каплями крови… Что ж, может быть, ему не стоит так уж беспокоиться своевременностью оплаты долга за коммунальные услуги?.. * Дирк делает вывод, что напарник подхватил грипп. Он напяливает найденную где-то марлевую маску с изображением анимешной черной кошки с луной на лбу, притаскивает из магазина лимоны, мед, целый пакет я-не-знал-что-именно-тебе-поможет медикаментов и днями напролет сидит у постели Тодда, рассказывая безумные истории. От этой заботы Броцману предсказуемо становится только хуже. Ну как, скажите, избавиться от неразделённой влюбленности, когда предмет твоих воздыханий два часа возится на крохотной захламленной кухне, пытаясь приготовить тот самый как-у-мамы куриный суп? Суп, конечно же, выходит отвратительным на вкус — единственное блюдо, с которым может справиться Джентли, это чай, — но Тодда все равно распирает от нежности. Он пытается искренне поблагодарить своего горе-повара, но его речь прерывается приступом кашля. Глаза Дирка расширяются от ужаса — плед, которым он заботливо укутал ноги помощника, усыпан маленькими, алыми от крови лепестками… * Тодд просыпается в больничной палате. В воздухе ощутимо тянет лекарствами и средствами для уборки, окно закрыто выгоревшими вертикальными жалюзи, тишину комнаты разрезает мерное пиканье многочисленных аппаратов для поддержания жизни, трубки которых тянутся к телу Броцмана, да звуки чьих-то негромких голосов. Тодд напрягает слух и старается уловить смысл слов, звучащих из-за двери. — Но я действительно не понимаю, — голос мучительно напоминает голос Дирка, — почему твой брат заболел. — Что тут непонятного? — Это, очевидно, Аманда. — Ты же сам говорил, что вы напрямую столкнулись с мужчиной, заражённым ханахаки, и продуктами его, кхм, болезни. Судя по всему, Тодд был безответно влюблен в кого-то, и теперь он… — Он не был… — Что? — Он не был влюблен безответно. — А тебе-то откуда знать? — Я знаю, потому что в этом случае я бы тоже заболел, а я, как видишь, абсолютно здоров. За дверью повисает пауза. Видимо, Аманда старается сложить два и два и сделать выводы. — А-а-а-а… — выдает она наконец многозначительно. А-а-а-а? А-а-а-а?! А! * Броцман поправляется так же стремительно, как заболевал. Уже к вечеру он перестает отхаркивать лепестки, через день проходит его надсадный кашель, через три из глаз пропадает проклятая зелень, а через четыре к нему наконец впускают посетителей. Аманда проводит в палате брата не больше двух минут, а затем уходит вместе с доктором в коридор. Ей, как человеку, страдающему от такого же генетического недуга, очень интересно послушать, как парабуллит повлиял на развитие ханахаки. Броцман и сам пытался разобраться во всем этом, но из объяснений врача смог лишь понять, что действующий непосредственно на психику парабуллит ускорил развитие японской болезни цветов. Он заставлял больного видеть то, что его больше всего на тот момент пугало. Ханахаки же делала эти пугающие симптомы реальными. Едва Аманда с доктором выходят, в палате повисает тишина. Броцман пытается собраться с мыслями. Джентли молчит и дружелюбно улыбается. — Я так рад, что ты поправился, — произносит он, когда молчание превращается в гнетущее. — Я тоже. Только, Дирк… я все ещё не понимаю одной вещи… — М? — Тогда в парке, после того, как мы встретили нашего друида и я испугался, что он мог заразить нас, ты сказал, что мы в безопасности, потому что никто из нас не влюблен. Зачем ты… Почему ты… Что ты… — Все не так, Тодд! — Глаза Джентли смеются. — Я сказал, что никто из нас не влюблен безответно. Согласись, это огромная, огро-о-о-о-мная разница! — А-а-а-а? А!