***
— Сэр Макс, позвольте представить вам леди Хельну, мою жену. Леди Лонли-Локли с любопытством наблюдает, как успевший стать знаменитостью коллега Шурфа старательно прикрывает глаза ладонью, словно только недавно научился так делать. А может, и правда совсем недавно, говорят ведь, что он варвар родом с самых границ Соединенного Королевства. Впрочем, Шурф в этом, кажется, сомневается — во всяком случае, каждый раз при упоминании этого факта у него делается такое задумчивое лицо, словно он пытается вспомнить одно из стихотворений Кибы Кимара, а ведь общеизвестно, что сделать это почти невозможно. Маленький оркестр — тот самый, что из любви ко всему необычному возит с собой леди Меламори — негромко наигрывает у дальней стены гостиной одну из самых популярных в этом году оперных арий, позвякивают бокалы синего стекла, в воздух взвивается дым сразу от нескольких раскуренных трубок. Сэр Макс страдальчески морщится, глядя на кисет в руках. — Вам не нравится запах табака? — Мне не нравится запах этого табака. Хотя за неимением другого... — он все же набивает трубку, раскуривает ее, но на лице его все то же несчастно-стоическое выражение, становящееся совсем уж зверским после первой затяжки. — В самом деле, хоть отказывайся вовсе от этой привычки. — Вы привыкли к какому-то другому сорту? Секундное замешательство, пауза. — Да, мне обычно присылает знакомый купец из... Куманского халифата. А сейчас не сезон, к тому же ему пришлось отправить довольно крупную партию другому заказчику; он, конечно, клянется, что в самое ближайшее время исправится и пополнит мои запасы, но вы ведь знаете, какие капризные ветра на море в это время года... Сэр Макс так небрежно сыпет словами и в то же время так старательно выговаривает название чужого государства, что Хельна вдруг понимает: лжет. От начала и до конца, и про поставщика табака, и про то, откуда приехал, и про моря — он же вообще никогда не видел этих морей! Вернее, видел, но какие-то не эти. И ладно бы врал ей, в конце концов, она не служит в Тайном сыске. Но держать в дураках Шурфа?.. И от повисшей в воздухе лжи хочется отмыться, будто бы ее в самом деле распылили, как какое-то дурно пахнущее зелье. Хельна вежливо извиняется, отходит к окну и задумывается, не с первого раза замечая, что приблизившийся Шурф что-то ей говорит. — Прости? Я задумалась. И только после этого видит протянутую ей руку — приглашение на танец. Леди Хельна Лонли-Локли любит танцевать, а ее муж старательно делает вид, что ему это хоть в какой-то степени интересно. Это не договор, они никогда не обсуждали эту тему, все сложилось как-то само собой: он варит камру по утрам, ведет жену танцевать даже на самых камерных, дружеских вечерах, вкладывает закладки в книги, которые она оставляет открытыми, засыпая прямо с ними в обнимку; Хельна печет лучший в Ехо пирог с поздними сливами и соленым сыром, заговаривает воду в бассейнах дома, чтобы она смывала усталость и боль безо всяких трав, тихонько поет, когда муж приходит домой, вымотанный очередным расследованием. А еще они честны друг с другом, и в этом, кажется Хельне, один из главных секретов их счастья. — Ты знаешь, что сэр Макс — совсем не варвар? — тихонько спрашивает она, положив голову мужу на плечо. — Подозреваю, — так же негромко отвечает Шурф, разворачивая ее в танце почти на полный оборот. — Но гадал, какое впечатление он произведет на тебя. Хельна только недовольно фыркает, обнаруживая, что злится на этого незнамо откуда появившегося нового коллегу мужа. — Он мне не нравится, — честно признается она. — То есть мне не нравится, что он тебя обманывает. Шурф выдыхает ей на ухо — смеется, надо же. — Маленькая моя защитница, — говорит он совсем неслышно, и Хельна невольно улыбается, крепче обнимая мужа.***
*** — Для кого, говорите? — Для леди Хельны Лонли-Локли, моей жены. В голосе Шурфа титаническое спокойствие, и это явно выбивает чиновника из колеи. В дни, когда вся столица мечется в панике, а каждый входящий посетитель вместо приветствия сообщает, сколько часов он уже провел в этой очереди, держащий себя в руках человек кажется ненормальным. Чиновник быстро пролистывает списки самых значимых людей города, потом списки тех, кому выпал счастливый жребий. — Прошу прощения, но я не могу выдать вам это разрешение. — Я этого ожидал. Штатная Истина Соединенного Королевства небрежно вытряхивает на стол небольшую испещренную рунами шкатулку, картинным жестом откидывает крышку. — Но надеялся, что смогу каким-либо образом повлиять на ваше решение, — все так же спокойно продолжает он, натягивая чуть светящиеся Перчатки Смерти. Чиновник нервно сглатывает, очень быстро вспоминая, что еще совсем недавно этого человека называли безумным. Неспроста же с самого начала показалось, что он ненормален, — вот и довелось убедиться, что в этом случае слухи не врали. — Это превышение полномочий! И нанесение ущерба высшему должностному лицу! Вы понимаете, что за такое сажают в Холоми лет на триста?! — Разумеется, — кивает Лонли-Локли. — Только вы не успеете этим насладиться. И медленно поднимает левую руку, с обманчивой неспешностью нацеливая ее на чиновника. — Ну хорошо, хорошо! — тот быстро хватает пустую самопишущую табличку и прикладывает к ней ладонь. — Вот, держите. Сэр Шурф внимательно пробегает глазами вожделенный документ. — Благодарю вас. И исчезает прямо с места — уходит Темным путем, не забыв прихватить свою грешную шкатулку. В саду на Левобережье очень тихо, и это составляет такой разительный контраст с шумными коридорами приемной Ордена Семилистника, что в первые секунды Шурфу кажется, будто он оглох. Но нет, мелкий песок дорожки вполне отчетливо хрустит под ногами, а с крыльца слышится негромкое пение: Хельна сидит на скамье, подвешенной к потолку на манер качелей, закутавшись в домашнее лоохи и отталкиваясь от пола босой ногой. В месте, где она касается полированных досок, остается мокрое пятно. Заслышав шаги мужа, она поднимает голову, прервав балладу на полуслове. — И тогда, не дослушав слов, он изгнал навсегда из своих морей китов, — тихо допевает Шурф, опускаясь на колени у ног жены. — Пожалуйста, не шевелись некоторое время. Хельна замирает и даже зажмуривается на всякий случай. Ей очень страшно, но очень хочется верить, что у мужа все получится, ведь всегда все получалось, не может же на этот раз... По телу пробегает теплая волна, сменяющаяся жутким холодом в нескольких точках — ступни, левое ухо, рука повыше локтя. Кажется, будто они сейчас отмерзнут вовсе, а взамен... да если даже и не будет ничего взамен, это не так уж страшно, нужно просто остановить эту страшную болезнь, и даже если ценой уха — ну что же, придется сменить прическу, да и с ногами можно разобраться, Макс, помнится, рассказывал про какие-то волшебные кресла для тех, кто не может ходить сам, наверняка можно будет что-нибудь подобное достать... — Хельна. Голос Шурфа звучит чуть тревожно, и Хельна вдруг понимает, что не чувствует больше холода. Она открывает глаза, смотрит на мужа, сжимающего в теплых ладонях ее совершенно сухую ступню. — Все? — спрашивает она одними губами. — Все, — отвечает он, и Хельну затапливает такое облегчение, что она почти падает со скамьи, благо Шурф успевает ее подхватить. — Давай я отнесу тебя в спальню, отдохнешь, — предлагает он, удобнее устраивая жену на руках. И, не дожидаясь ответа, встает и идет наверх, чтобы бережно выпутать ее, совершенно обессиленную, из лоохи, уложить подушки как она любит, укрыть, подтыкая со всех сторон одеяло. — Ты останешься? — Мне нужно идти. Спи, а как проснешься, обязательно пришли мне Зов. Хельна чувствует, как муж легко касается ее волос, а потом поднимается и идет к двери, думая, вероятно, что она уже уснула. И она понимает, что нужно спросить сейчас, иначе этот вопрос никогда не будет произнесен. — Шурф? — Да? — А если бы тебе не дали это разрешение? Он молчит довольно долго, так что даже приходится повернуться и открыть глаза, чтобы убедиться, что он никуда не ушел, а просто стоит почти на пороге и смотрит с совершенно нечитаемым выражением. — Значит, мне пришлось бы рискнуть судьбой этого Мира, — наконец спокойно говорит он. И тихонько прикрывает дверь, уходя спасать тех, кому посчастливилось попасть в списки. Хельна закрывает глаза, и ей снится, как рыжие киты выпускают рассыпающиеся радужными брызгами струи воды.***
— Он исчез. Хельна отрывается от книги, закладывая страницу пальцем, а потом вовсе отодвигает ее, увидев мужа. — Кто? — Макс исчез. Шурф очень бледный и очень прямой, каким она уже давно его не видела, руки скрещены на груди, а пальцы, кажется, сейчас порвут добротную шерсть лоохи. — Расскажи, что случилось. Хельна двигается на диване, давая мужу возможность сесть рядом, но он, подойдя совсем близко, вдруг опускается на пол у самых ног, обнимая их, и утыкается головой ей в колени. — Я не могу его дозваться, — глухо сообщает он. Хельна осторожно снимает белоснежный тюрбан, откладывает его подальше, стягивает ленту, перехватывающую волосы, и принимается гладить мужа по голове, перебирая темные пряди. — Это же не впервые, он вообще довольно часто пропадает, — успокаивающе говорит она. — Сейчас не так, — отзывается Шурф. — Что изменилось? — Все, — коротко констатирует он и умолкает. Хельна ничего не понимает, но расспрашивать сейчас не собирается, зная, что муж просто пытается привести мысли в порядок. — Я заглянул в его квартиру — ту, что на улице Старых Монеток, помнишь? — Та смешная каморка? — Да, именно она. Там ничего нет. — Ты имеешь в виду вещи? Может, он все-таки наконец решил все оттуда перевезти? Шурф качает головой, неведомо как умудряясь притом не отрывать лба от коленей жены. — Взгляни на наш стеллаж. Хельна внимательно осматривает полки со всякими безделушками, которые Шурф пусть и не сразу, но согласился держать в доме: пара статуэток, старый фонарь, из которого давным-давно вытащили светящиеся грибы, но он такой красивой формы, что невозможно им не любоваться, стопка маленьких самопишущих табличек для записи всяких бытовых мелочей, небольшое зеркало, еще не прочитанные книги... Книги? — Ты забрал те сборники стихов, которые Макс принес тебе в последний раз? Шурф снова качает головой. — Понимаешь, исчезло все, что... — он глубоко вздыхает и обнимает ее еще крепче. — Все, что он, — заканчивает он очень тихо. — Не наш Мир, не то, что я или ты могли притащить сюда из антикварной лавки в центре Ехо, с ярмарки в Нумбане, да хоть с самого Арвароха. Все то, что без него здесь становится невозможным. Хельна молчит, долго гладит мужа по волосам, по напряженным плечам, отмечая как-то вдруг, что никогда не обращала внимания, сколько у него седины. — И твое счастье в том числе? — тихо спрашивает она наконец. — И мое счастье в том числе, — эхом отзывается Шурф. Ей кажется, что ее собственное счастье тоже куда-то делось, ушло, прихваченное Максом просто за компанию, чтобы не оставалось в этом доме в одиночестве. Может, где-то ему будет лучше, где-то, где живут все пришедшие в негодность счастья. — Но он жив? — наконец интересуется Хельна. — Я не знаю, — слова Шурфа падают тяжело, медленно, будто каждое из них дается ему с неимоверным трудом. — Значит жив, — говорит она, стараясь, чтобы это прозвучало уверенно. — А раз так, у него просто нет шансов. Я имею в виду, ты его отыщешь. И она наклоняется, чтобы поцеловать мужа в волосы. А спустя долгие минуты, когда Шурф все же поднимается, чтобы сесть рядом, она плотнее запахивает лоохи, чтобы скрыть оставшиеся на скабе мокрые пятна у колен.***
*** — Хельна, ты не будешь возражать, если вечером к нам заглянет гость? Она удивленно смотрит на мужа: во-первых, когда это она возражала — ну, если дело не касается сэра Халли, конечно. А во-вторых, к Шурфу в последнее время вообще никто не приходит, будто после исчезновения Макса он дал себе обещание ни с кем не общаться настолько близко, не пускать в свой дом. В свою жизнь. — Конечно, я буду только рада, — она откладывает тяпку в корзину со всяким садовым инвентарем и поднимается, отряхивая руки от земли. — Кто-то особенный? — Смотря что под этим подразумевать, — Шурф коротким жестом очищает ей руки, а потом и лоохи. — Сэр Абилат Парас, королевский лекарь. И Хельне тут же становится немного не по себе, потому что представить, чтобы Шурфу понадобилась помощь врачевателя, получается только в кошмарах. — Это для какого-то вашего расследования? — с надеждой уточняет она. — Не совсем, — ей кажется, что муж колеблется, рассказывать ли ей правду, и неожиданно для себя чувствует, как внутри закипает едкая обида и даже злость. — Я пойду... приготовлю чего-нибудь вкусного к вечеру, — говорит она, не глядя на Шурфа, и быстро идет в дом. Шурф появляется в кухне, когда она уже ставит расстаиваться тесто и достает сливы, вот только нарезать их не успевает: муж обнимает ее за плечи, вынимает из руки нож, прижимает к себе. — Ну что ты, маленькая моя? И Хельна оборачивается в руках, хотя всего минуту назад говорила себе, что не станет ничего объяснять Шурфу, но невозможно же ничего скрыть, когда он так спрашивает. — Я беспокоюсь за тебя, — честно говорит она. — Мне кажется, ты вообще не спишь: то работаешь, то сидишь за книгами, то пытаешься что-то такое делать в своем кабинете, отчего у нас стены дома будто бы замирают и зажмуриваются — это неживые-то стены! И чувствует, как глазам становится горячо. — Я понимаю, у тебя пропал... — она запинается, не решаясь сказать ни «друг», ни «любимый». — Макс, но если ты совсем себя изведешь, это вряд ли ему поможет... Шурф осторожно приподнимает ее голову, долго смотрит в глаза, потом бережно целует веки и скулу, собирая губами единственную скатившуюся-таки слезинку. — Я потому и позвал Абилата, что он способен помочь мне, — тихо объясняет он. — Удержать здесь, что бы я ни натворил. К тому же, он ведь не только лекарь, он прекрасно знаком с Истинной магией, можно сказать, почти гений в ней. Так что сможет отличить беду от просто незнакомого колдовства. — Хорошо... — одними губами говорит Хельна и проводит ладонью по лицу, стирая все следы собственной обиды. Решительно принимается резать сливы, и пирог выходит вкусным как никогда. Сэр королевский лекарь оказывается очень юным на вид, почти мальчишкой, с такими пронзительно-синими глазами, что Хельна застывает на несколько секунд, совершенно откровенно их рассматривая, и только потом спохватывается, приветствует гостя, предлагает камры, пирога, но сэр Абилат вежливо отказывается, говоря, что привык к удовольствиям после работы, а не до нее. Они с Шурфом уходят наверх, в кабинет, а Хельна выходит в сад, садится на качели, берет в руки цветные ленты, чтобы сплести яркий пояс, какие вошли в Ехо в моду в последние полгода. Но сегодня ленты путаются, а пальцы вдруг забыли, в каком порядке и что надо подцеплять, так что через некоторое время, в течение которого пояс трижды приходится почти распустить, она сдается и ложится на широкое сиденье. Закладывает руки за голову и смотрит вверх, в листву вахари, сквозь которую проглядывает темное звездное небо, слушает, как замолкает птичье пение, как невдалеке шумит река, и старается не думать ни о чем. Разве что только жалеет, что никогда не курила — говорят, в таких случаях помогает... Когда небо становится совсем уже светлым, а птицы снова принимаются гомонить в высоких кустах рядом, Хельна поднимается и идет в дом, чтобы отыскать трубку мужа. Макс, когда бывал здесь в гостях, вечно курил совершенно другой табак, пахнущий гораздо приятнее — не соврал хоть в этом тогда, в первую встречу, — но взять его сейчас негде, и Хельна неумело, но мужественно сражается с неудобной, слишком большой для ее пальцев трубкой, пытается ее раскурить, предсказуемо не добивается никакого результата и уже почти готова сдаться, когда слышит легкие шаги на лестнице. — Что вы... Как он? — негромко спрашивает она у выглядящего уставшим, но, кажется, вполне довольного лекаря. — Спит. Я усыпил его, когда понял, что сам он не уснет. — Почему? — Хельна в испуге прикрывает рот ладонью. — От радости, — устало улыбается Абилат. — Кажется, у него получилось то, чего он так хотел. Хельна прикрывает глаза и хватается свободной рукой за спинку кресла, чтобы не упасть. — Нашел? — спрашивает одними губами. — Думаю, да, хотя мне довольно сложно сказать, я все-таки был рядом, а не в пространстве его магии. Но знаете, оказалось, что ему как раз нужно было заснуть, правда не совсем обычным способом, но... — он машет рукой и подходит ближе. — Позвольте вам помочь? Пожалуйста. И смотрит этими своими синющими глазами так, что отказать совершенно невозможно. Хельна кивает, и лекарь осторожно кладет ладонь на основание ее шеи, чтобы буквально через несколько секунд убрать. — Ну вот и все, — улыбается он, а Хельна остро ощущает, что весь последний год словно бы носила какой-то очень тесный, совершенно не по ней сшитый костюм, а теперь наконец-то сняла его и может нормально двигаться и дышать — жить. — Спасибо, — с чувством говорит она и немного смущается, сама не понимая отчего именно. — Сейчас-то вы не откажетесь от камры и пирога? Я, конечно, варю ее не так виртуозно, как мой муж, но вроде бы никто пока не отравился. Или вы сейчас скажете, что у вас срочные дела во дворце? — Ни за что не скажу, тем более, любые дела могут подождать, когда из кухни так пахнет, — признается Абилат. И Хельна понимает, что рада этому ответу. А еще тому, что гость выпивает чуть ли не два кувшина подряд, заедает их почти половиной пирога, помогает ей правильно набить трубку и даже раскурить ее и рассказывает какие-то сплетни — ничего существенного, конечно, королевские тайны никто не отменял — но с ним вдруг оказывается удивительно легко. И когда уже ближе к полудню Шурф появляется в гостиной — заспанный, очень домашний, расслабленный и совершенно счастливый — а Абилат подскакивает, чтобы быстро осмотреть пациента, Хельна осознает, что ей жаль этого длинного закончившегося утра. — Приходите к нам еще, когда у вас выдастся время, — приглашает она. — Обязательно приду, — отзывается Абилат. И она уверена, что он это всерьез.***
*** — Тебе очень идет. Белоснежная мантия с широким голубым кантом ниспадает с плеч Шурфа такими торжественными складками, словно всю жизнь ждала именно его. — Спасибо, — отзывается новоиспеченный Великий Магистр Ордена Семилистника, глядя на себя в зеркало с откровенной растерянностью и даже, кажется, неприязнью. — Во сколько завтра церемония? — В полдень. Хельна, я... — Я знаю. Она подходит, чтобы поправить чуть завернувшийся сзади ворот. Собственные руки кажутся очень холодными, и она старается не касаться шеи, на которой вдруг видит красноватый след. — Колется? — Колется. — Первым делом завтра же измени форменные мантии, — шутливо предлагает Хельна. — Думаю, только за это весь Орден будет готов тебя носить на руках. — Поездки на руках своих подчиненных совершенно не входят в список моих желаний, — Шурф сегодня собран и очень нервничает, настолько, что снова совершенно перестал распознавать шутки. — А ты бы проверил, вдруг они входят в твои должностные обязанности? — С очень серьезным лицом говорит Хельна. Она вообще готова сейчас сколько угодно вести этот дурацкий диалог, только чтобы не переходить к тому, ради чего, собственно, Шурф пришел, хотя не живет здесь уже две дюжины дней. И не будет жить еще тридцать лет как минимум, это если повезет и к тому моменту ничего снова не изменится. — Хельна, если хочешь, давай я скажу Джуффину, что отказываюсь от должности. Тебе не придется ничего подписывать. — И тогда он просто тихо убьет меня в какой-нибудь подворотне, а тебе придется на него работать еще сотню лет, — вздыхает Хельна. — Мы ведь это уже обсуждали дюжину раз. — И мне все еще кажется, что я поступаю дурно по отношению к тебе. Хельна только коротко вздыхает и идет к столу, на котором лежит аккуратная стопка самопишущих табличек со свисающим ворохом разноцветных шнурков с печатями. — Где нужно поставить подпись? — В самом конце, там где еще... здесь, — Шурф подходит со спины и указывает на пустое место в документе, подтверждающем развод. Хельна прикладывает руку к табличке очень быстро, пока не дала себе времени передумать, а потом смотрит, как муж — уже почти не муж, да — прикладывает к ней же свою ладонь. — И это все? — Утром все это зарегистрирует королевская канцелярия — и все. — Удивительно, — тихо говорит она, глядя, как Шурф прячет таблички в пригоршню. — Хельна, — неуверенно начинает Великий Магистр. — Я знаю, мы уже говорили на эту тему, но я скажу еще раз: если ты захочешь выйти замуж за Абилата, я буду только рад. Не хочу заставлять тебя мучиться вот так. — Шурф, — со вздохом отзывается она. — Я только позавчера снова сказала ему, что всегда буду твоей женой. Это не зависит от каких-то глупых печатей или даже от того, что происходит между мной и Абилатом. Мне кажется, на этот раз он понял. — Зато все никак не могу понять я, — признается Шурф и вдруг крепко ее обнимает, приподнимая над землей. — Чем же я заслужил такое счастье? — Шепчет он прямо в ухо, и широкий кант мантии царапает ей щеку. — Я просто люблю тебя, — в который раз за последние дни повторяет она. — А его? — И его. Но иначе. — Он мне однажды голову оторвет. Я бы на его месте точно оторвал. — Он говорит примерно то же самое, — хмыкает Хельна. — Про то, что если бы он был на твоем месте, то попробовал бы оторвать голову ему. Но тогда вы оба рискуете крупно со мной поссориться, — строго добавляет она. — Это худшее, что может произойти, — почему-то восхищенно говорит Шурф, опуская ее на пол. — Мне стоит звать тебя на церемонию? Хельна задумчиво качает головой. — Лучше потом пригласи меня на камру в свой новый кабинет. — Как только разберу там хотя бы тропинку посреди всего того хлама, которым его завалил Магистр Нуфлин. — Ничего, я могу посидеть и на хламе. Шурф кивает, затем наклоняется и целует ее в волосы, а потом резко разворачивается и выходит из дома в новые, последние тридцать лет не-свободы. Хельне кажется, что стены дома тянутся ему вслед.***
— Тише ты, разбудишь! — Сам разбудишь! Не проснуться, когда почти над ухом раздается такой громкий шепот, совершенно невозможно, но Хельна делает вид, что все еще спит, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать улыбаться. Мальчишки всегда мальчишки, сколько бы лет им ни было. — Заходи скорее, пока она не проснулась. — Да тише вы! В последние несколько дней в доме было странно: дети почти не присылали Зов, отговариваясь срочными делами и обещая «скоро-скоро рассказать все новости», Абилат ходил с очень независимым и очень скучающим видом — верный признак того, что он что-то задумал и хочет сделать какой-то сюрприз. Уж за двести с лишним лет жизни вместе мог бы понять, что просто не в состоянии что-то от нее скрыть. Тихо звякает посуда, комната наполняется запахами свежего хлеба, горячей камры, чего-то сладкого — не иначе Нита постаралась, сыновей на кухню не загонишь даже под угрозой отеческого гнева, тем более что гнев этот, как всем известно, довольно быстро испаряется. — Ну что там? — Все, готово! И все затихают, только сосредоточенное сопение выдает сидящих где-то у дальней стены. Хельна некоторое время думает, помучить их еще или все-таки не стоит, потом решает, что и самой лежать вот так, изображая спящую, не слишком-то интересно, и тянется, будто бы просыпаясь. Дети наваливаются сверху, как только она открывает глаза — всей гурьбой, как делали, когда были совсем маленькие и по утрам прибегали тормошить ее, просидевшую пол-ночи за книгами или разговорами. Смеются, валятся на одеяло, целуют в щеки, обнимают — все втроем, сразу — и замирают, прижавшись головами, словно маленькие испуганные зверьки. Хельна обнимает каждого, гладит растрепанные макушки, смаргивая непрошеные слезы. — В честь чего балаган? — спрашивает, улыбаясь. — Мам, ну не притворяйся, что не помнишь, — Голех на правах старшего отвечает за всех. — Думаешь, мы поверим, что ты забыла, какой сегодня день? — Я все надеялась, что забудете вы, — усмехается она. — Зря, — припечатывает от двери Абилат, и Хельна снова улыбается, увидев у него в руках целую корзину цветов и тут же начиная прикидывать, куда именно она их посадит. — Если уж даже Его Величество вспомнил... — Сам Гуриг? — удивляется она. — Ну, вообще-то не он сам, а его канцелярия, — признает Абилат, садясь рядом. — Ну и я напомнил, что он обещал мне сегодня выходной. Не каждый день человек доживает до пятисот лет. Хельна молча, с неожиданной серьезностью кивает. Когда не рассчитывала дожить и до трехсот, такой долгий срок кажется воистину подарком судьбы. Или людей рядом, тут как посмотреть. Недаром же Абилат — самый известный лекарь Королевства, а бывший муж когда-то руководил Орденом Семилистника. — Я не хотела отмечать этот день, — говорит она тихо, глядя Абилату в глаза. — Хорошо, обещаю следующие пятьсот лет не трогать тебя с подобными глупостями, — улыбается он. И от этого обещания почему-то становится легче. Они завтракают все вместе прямо в спальне, Голех долго и неторопливо рассказывает про свое исследование фонетики заклинаний, которое с помощью книг из одной частной библиотеки сдвинулось с мертвой точки после долгого застоя, Улим небрежно сообщает, что ему наконец-то дался Темный путь, и теперь он сможет приходить домой из Гажина хоть каждый день. Ните рассказать толком нечего, потому что она все еще живет здесь, с родителями, а студенческие будни всегда примерно одинаковы, даже несмотря на все случающиеся через день приключения, так что она с некоторой завистью слушает взрослых братьев. Из дома они выходят, когда уже давно перевалило за полдень. Просто гуляют по окрестностям, любуясь садами, катаются на водном амобилере, который в семье с легкой руки Макса получил название «Утлый челн» за неприглядный вид на фоне соседских красавцев. Зато скорость он развивает такую, какая этим свежевыкрашенным увальням и не снилась. Долго сидят в любимом крошечном трактире, распугивая всех случайных посетителей смехом и привлекая их же громогласным декламированием стихов. А вечером, когда дети наконец расходятся кто домой, кто просто к себе в комнату, Хельна с Абилатом ложатся на старые качели в саду и смотрят вверх, в звездное небо, проглядывающее сквозь мощные ветви вахари. — Они обязательно придут, — тихо говорит Абилат, сжимая ее руку. Хельна не отвечает, потому что ей все еще немного совестно, что она так ждет тех, кто уже давно появляется в Ехо хорошо если раз в полдюжины лет. Зато около века назад они завели привычку регулярно сниться, а это, как выясняется, иногда даже лучше. Воздух в саду неуловимо меняется, когда до полуночи остается совсем немного. Хельна слышит тихие шаги, скрип песка под двумя парами ног, запах иных Миров, азарта и свободы. Она встает, почти соскакивает с качелей и бежит к Шурфу, и тот подхватывает ее, как маленькую девочку, кружит по саду, а потом осторожно ставит на землю. — Вот видишь, — тихо говорит он, наклоняясь, чтобы прижаться лбом ко лбу. — А ты нам не верила. — А я вообще всегда говорил, что в пятьсот лет жизнь только начинается, — смеется Макс и машет Абилату рукой с зажатой в ней бутылкой диковинной формы. — Мы вина принесли! Из сада как-то все вместе решают не уходить, располагаясь прямо на теплой после жаркого дня земле; открывают вино, наливают в бокалы, которые Шурф жестом фокусника достает откуда-то из-за спины, Макс расспрашивает Абилата о Короле, о том, что происходит в Куманском халифате — он почему-то всегда живо его волнует, — потом о землях, которые когда-то назывались Пустыми, а сейчас известны под гордым названием Провинции Хенха, потом переводит разговор на детей, шумно радуется успехам Улима в Истинной магии и обещает обязательно его научить чему-нибудь этакому, вот хотя бы добывать из Щели между Мирами всякие нужные предметы вроде сигарет. Хельна опирается спиной на плечо Шурфа и прикрывает глаза, наслаждаясь правильностью вечера. — Ты не передумала? — тихонько спрашивает Шурф, наклоняясь к самому уху. Она качает головой. — А Абилат все так же каждый год просит твоей руки? — Это что-то вроде семейной традиции, — тихо смеется она. — Однажды он все же оторвет мне голову, — улыбается он. — Ну, если уж за столько лет не решился... Макс произносит тост за Хельну, потом за Ехо, потом за все прекрасные Миры, регулярно поставляющие всем присутствующим вкусное вино и красивую посуду. Потом призывает из дома небольшой проигрыватель, один из недавно вошедших в моду в Ехо, и сад наполняется негромкой музыкой. Абилат приглашает Хельну на танец, потом ее перехватывает Шурф, Макс со смехом жалуется, что ему снова приходится быть последним, но почему-то совсем не против, когда Абилат снова завладевает вниманием леди, потому что сам отходит к Шурфу и привычным жестом кладет его руки себе на талию. И когда несколько часов спустя оба гостя целуют на прощание пальцы именинницы, дружески хлопают Абилата по плечам, обнимаются и исчезают, постепенно растворяясь в белесом от тумана утреннем воздухе, Хельна думает, что когда доживет до тысячи лет, надо будет обязательно повторить этот день.