Наследник

      Королевство, кажется, забыло темные времена.       За несколько дней территорию стен и деревни вокруг них облетела прекрасная и светлая новость: королевская чета, Эрвин и Хистория, ждут рождения наследника.       Народ ликовал, ожидал рождения будущего управленца с замирающими сердцами и тихими пожеланиями долгой жизни молодой королеве.       Только вот люди не знали, какие муки терпит Хистория. Кажется, когда Бог создавал Райсс, он не учёл, что Хистория девушка, и в какой-то момент станет матерью, и создал её с чересчур крохотным телом. Даже в свои двадцать два года она напоминала подростка из кадетского училища.       Здоровье Райсс всегда было хлипким, а сейчас, когда у неё под сердцем теплилась новая жизнь, Хистория совсем сникла.       Её величество узнала о беременности, когда очередной приступ тошноты заставил бежать до ванных комнат, склоняться над чаном, полным горячей воды, и выворачиваться наизнанку. Тиса, старшая фрейлина и вечная спутница младой Хистории, поняла, в чём дело, а потому сразу позвала лекаря.       Пожилая дама, лицо которой напоминало сморщенный изюм, только начав осмотр госпожи, сразу озвучила вердикт: беременна. Хисторию в тот же миг увлекли мечтания о будущем ребёнке, о том, как она будет нянчиться с малышом, как будет ухаживать за ним и как будет рад Эрвин, что несомненно стремился зачать наследника.       Смит был счастлив. Отныне крутился вокруг жены, ухаживал, помогал в простых вещах, хоть живот не был особо виден и не сильно мешал Хистории. Но Эрвин настаивал. Ему нравилось носить Райсс на руках от кабинета до покоев, а ранним утром выходить с ней во дворцовый сад, дышать свежим и пропитанным запахом молодых цветов воздухом.       Но когда прошел третий месяц, а живот заметно вырос, Хистория стала чувствовать себя хуже.       Её не покидали жар и испарина, бессонница и головные боли были вечными спутниками Хистории, напоминая о себе пульсирующими висками и пересохшими губами.       Лекарша, старая тётушка Мари, озвучивала отнюдь не лестные прогнозы на счёт здоровья молодой королевы. Эрвин был подавлен.       Недели шли за неделями, а Хистория не поправлялась. Живот же рос, малыш порой напоминал о себе, мягко толкаясь изнутри крошечными ручками. Райсс любовно и нежно гладила выпирающий живот, с теплотой в сердце ощущая движения новой жизни внутри неё, не обращая внимания ни на головную боль, ни на потный и холодный лоб.       Эрвин не отходил от своей возлюбленной ни на шаг. Приносил ей лечебные отвары, что заваривала Мари, приносил еду, хотя всё чаще и чаще Хистория отказывалась от приёма пищи, но Смит насильно кормил королеву: в конце концов, Райсс обязана питаться, ведь от неё всё принимает малыш. А ему нужно развиваться.       Смиту было горько наблюдать за Райсс. Король подозревал, что состояние его жены ухудшится, а когда он краем уха услышал разговор Мари и Тисы за дверьми лечебной комнаты, вовсе сделался мрачным и холодным. - Вряд ли Её Величество выздоровеет. Ребёночка бы здоровым родила, и то хорошо. – Сказала тогда Мари, без ножа разрезая ноющее сердце Эрвина.       Бывший командор разведки делал всё возможное, что было в его силах. Посещал самых квалифицированных лекарей и врачей в Митре, заезжал к самым незнакомым медикам в уголках территорий стены Мария.       Эрвин требовал назвать точный диагноз Хистории. Ведь как лечить болезнь, название которой не знаешь?       Но врачи разводили руками. Даже старушка Мари не могла дать точного ответа, что это за хворь.       И Смит терялся. Не знал, как поступить, что ещё он должен сделать ради Хистории, что с утра до ночи болезненно постанывала на белых перинах, пребывая в полуобморочном состоянии.       Эрвин боялся заходить к ней в покои. Боялся, что в один момент не услышит более болезных стонов, сиплого и шипящего дыхания; боялся увидеть бледную королеву, бессильно схватившуюся в последний миг за живот.       Каждый раз, когда он заходил к ней, то замирал на пороге на несколько мгновений, прислушиваясь: дышит ли его королева. А когда до ушей тихо, еле слышно доносился свист больного дыхания, Смит с долей облегчения выдыхал.       Днём его занимали государственные дела. Из дворца никто не смел выносить дурную весть о больной Королеве, это пошатнет состояние всех сфер общества. Иной раз, когда городские жители замечали в толпе охраны короля и громко спрашивали его, где королева, Эрвин лишь слабо улыбался, умело скрывая внутри свербящую грусть. Отвечал тихо и спокойно, мол, королева занята подготовкой к скорому рождению первенца, не может покинуть дворца из-за опасности заболеть..       Как глупо он врал, как глупо обманывал людей, радостно толпящихся вокруг него и стражей. До криков было тоскливо и одиноко прохаживаться по улочкам и проспектам, не поддерживая под острый локоток свою избранницу, а лишь слушать ровный топот шагов охраны и шум гурьбы.       Только нескольким людям было известно о тяжком состоянии Хистории. То были главнокомандующие всех подразделений, несколько приближенных ко двору дворян и лишь два человека из разведкорпуса: новый командор Ханджи и капитан Леви. Остальным было невдомёк, почему Король появляется на редких прогулках по столице совершенно один.       Ночи были особенно тяжелы. Эрвин совсем не спал, пребывая в бессоннице около Хистории, стискивая меж тонких пальцев её холодную ладонь. Королева сильно похудела: осунулись румяные щёки, музыкально-тонкие пальцы теперь были особенно тонки и хрупки, ключицы выпирали сильнее, натягивая тонкую, почти прозрачную кожу до предела.       Смит не мог предаться сну даже на секунду. Он открывал глаза быстро, резко, когда вновь звонкий свист дыхания вырывался из приоткрытых девичьих губ, а после Хистория надолго замолкла: только тяжко поднималась грудь, дрожали ресницы, покрывались скользким потом виски.       А когда Хистории становилось хоть чуть-чуть спокойнее, лучше, она приоткрывала глаза и шептала что-то о выборе имени для будущего ребёнка. Эрвин грустно улыбался, очерчивая острые скулы королевы пальцами, боясь лишний раз дотрагиваться до неё: настолько нездоровой выглядела отвыкшая от солнечного света кожа.       Мужчина находил успокоение в шёпоте королевы, слушал предложения имён, кивая и соглашаясь с более интересными. Хистория была свято уверена в том, что у них родится дочь. Смит не понимал уверенности королевы, но не спорил: призрачные надежды Хистории рушить вовсе не хотелось.       Король успокаивался полностью лишь под утро: тогда Хистория засыпала неспокойным сном, ворочалась, но спала, хрипло и громко дыша. Его мысли заняты были лишь женой и будущим дитём, ни о чём другом думать Эрвин попросту не мог.       Леви, давний друг и в некотором роде ученик Смита, видел, что творится с нынешним королём. Он знал Эрвина всегда серьёзным, собранным, готовым в любой миг сорваться на помощь всему белому свету.       Сейчас же, когда Аккерман заходил во дворец, – а то было каждый день, – он видел уставшего и погрязшего в тоске Эрвина. И если доселе Леви ничего не трогало до глубины души, то сейчас ему было непривычно, даже страшно.       Леви спрашивал Эрвина о политических занятиях, узнавал, как обстоят дела на территории около побережья, где началось строительство прибрежного городка. Но Смит отвечал несуразно, нёс порой полную чушь. А после, поняв, как выглядит со стороны, устало прикрывал лицо руками, шумно выдыхая.       Леви не знал, что чувствует Смит, да и не хотелось особо ощущать тяжесть этих мук, терзавших короля. Но сердце больно сжималось, стоило увидеть потускневшие синие глаза и опущенные в отчаянии плечи.       Аккерман нелепо поддерживал Эрвина, вытягивал на улицу из душного замка, стремясь хоть на мгновение отвлечь Смита. На его крупных плечах отныне лежало правление страной, и в столь тяжёлый миг не стоит забывать о народе, что целиком и полностью зависит от правителя и от его мудрых решений.       Но как бы не старался Эрвин взять себя в руки и думать о другом, мысли раз за разом возвращались к Хистории. Он боялся уезжать из дворца, боялся покинуть Райсс хотя бы на несколько жалких минут, иногда грубо и резко отвечал Леви, что стремился вытянуть мрачного короля на свет Божий.       Когда же всё-таки удавалось вывести Эрвина на свежий воздух, его место занимала Ханджи. Командор Легиона ревностно охраняла покой Хистории, пуская к ней только Тису и Мари.       Зое было жаль молодую правительницу. Девушка была куда младше Ханджи, даже годилась ей в дочери, а уже столько тяжких обременений свалилось на её хрупкие плечи. Даже командор не припомнит таких тягот, что сопровождали её всю жизнь.       Ханджи заботилась о Хистории, пока Леви отвлекал Смита в столице. Женщина обтирала девичий лоб мокрой марлей, освобождая горячую кожу от противных капелек пота, а когда Райсс на несколько часов возвращалась в более-менее здоровое состояние, Зое заставляла королеву сделать хоть несколько маленьких шажков по комнате: от кровати до трюмо, и обратно. Затёкшие мышцы ныли, но Райсс улыбалась, благодарно смотря на Зое. Она не привыкла обращаться к командору на «ты», всё ещё вырывалось из уст привычное «товарищ майор».       Зое сидела на пуфе рядом с почивальней, слушала тихий рассказ Хистории о том, как она мечтает подержать на руках милую девчушку, светловолосую Агату, их с Эрвином дочь.       Ханджи не могла даже вымученно улыбнуться. И вроде вечно счастливая Зое должна поддерживать ослепляющей улыбкой королеву, но что-то изнутри сдерживало уголки губ, не позволяло радостно подняться им вверх.       Все, кто был осведомлён о состоянии королевы, догадывались, что она не выберется. Они только уповали на то, чтобы Хистория выносила ребёнка, родила его здоровым, а если ей суждено будет покинуть бренный мир – так тому и быть.       Четвёртое апреля встретило жителей городов и деревень промозглой погодой. Несмотря на наступившую весну, стоял лёгкий мороз, улицы покрывали неглубокие сугробы, но вместе с тем звонко щебетали птицы в зеленеющих ветвях. По льду замёрзших брусчатых мостовых бегали водные нити, сливаясь в конце улиц в полноводный ручей. Дети бегали вокруг воды, поскальзываясь на тонком льду луж, но не чувствовали боли от ударов пятой точкой, лишь весело смеялись, продолжая бежать вслед за бумажными корабликами.       Звонко стучали подкованные копыта кобыл, что тянули за собой на рынок телеги, укрытые плотными тентами. Внутри тряслись ящики и коробки, заполненные свежей и вкусной выпечкой, которую везли прямиком из столичной пекарни. Вкусные кексы и румяные батоны прославили Митру на всю территорию стен как город, где открылась после освобождения от титанов небольшая, но прелестнейшая пекарня.       Только во дворце с четырёх часов ночи не смолкают визги и болезненные вскрики роженицы.       Хистория мучилась. Мучилась сильно, будто сам Дьявол управлял её родами, не желая поскорее облегчить страдания молодой правительницы. Повитухи сновали туда-сюда. Бегали из покоев в ванную комнату, набирая чаны с ледяной водой, требовали больше чистых тряпок, и никого не пускали в опочивальню, даже Эрвина.       Смит не знал, что делать. Каждый вскрик и стон Хистории рвал душу на части, заставлял сжиматься внутри, представлять, как ей тяжело и больно. Он рвался к ней, хотел сжать её руку, разделить с ней то, что она терпит сейчас одна. Его не пускали. Повитуха закрыла изнутри двери, Смиту оставалось только нервно ходить по коридору, жмуриться, возвращаться к дверям и приникать к ним, желая просочиться сквозь тяжёлую громадину. Хотелось любым способом попасть к ней.       В конце коридора, не узнавая в этом нервном вихре Эрвина, стояли Леви и Ханджи. Зое содрогалась, стоило Хистории за толстыми стенами крикнуть громче, сильнее, как Командор отворачивалась, отходила к лестнице, ведущей вниз, в тронный зал.       Леви стоял недвижим. Его лицо, по обыкновению, не выдавало эмоций, но он боялся. Боялся за Хисторию, которую ещё несколько лет назад называл рядовой Ленц, отдавал ей приказы и отчитывал за несобранность в сражении. Боялся за Смита, что сейчас был далеко не Смит. Не узнать в Эрвине прошлого мужчину, серьезного, который не боялся криков раненых офицеров на поле сечи, не боялся вправлять кости наживую. Но до нервной тряски боялся потерять Хисторию, а вместе с ней и наследника.       Королева была в настоящей агонии. Тело горело, мышцы живота больно сокращались, но тужиться было рано. Повитухи, хмуро смотрящие на Хисторию и протирающие её потное тело, наказывали не тужиться слишком рано, это опасно.       Райсс металась по кровати, чувствуя, как её распирает изнутри, дерёт на части. Кровь кипит. Вместо тёплой алой жидкости по венам течёт настоящий кипяток, крутой и обжигающий. Он покрывает молодое тело испариной, трясёт женские ноги, холодит ступни и кончики пальцев.       В бреду королева шептала имя короля, стискивая подушки и простыни руками. Эрвина не было рядом, а когда забвение на секунду проходило, – повитухи протирали горящее лицо холодной тряпкой, – Хистория осматривала комнату, а после вновь дрожала от невыносимой боли и тяжести в пояснице.       Ближе к полудню терзания королевы стали вовсе нестерпимы для Эрвина, и он, не сдерживаясь, вломился в королевские покои, замирая на пороге.       Повитухи крутились вокруг Хистории, она кричала сдавленно, сжимая зубами край одеяла и мечась по кровати, не находя себе места. Две старые худые женщины удерживали королеву за лодыжки, широко разводя ноги Райсс.       Смит на негнущихся ногах подошел к кровати, опускаясь на колени перед трепещущей Хисторией. Из-за потных струек, что стекали от корней волос до самого кончика носа, королева не могла видеть стоящего рядом Эрвина.       Хистория сжёвывала белую ткань подобно лошади, что грызла сено. От раскрасневшихся щёк, кажется, шёл густой пар, плотно закрытые веки дрожали, грудь быстро-быстро поднималась.       Повитухи уже не обращали внимания на короля, они целиком и полностью сосредоточились на родах.       Эрвин сжимал женскую ладонь, исступлённо покрывая тыльную сторону поцелуями, шепча что-то неразборчивое, милое, ласковое, а голос предательски дрожал, срывался до сиплого хрипа, до шипящего свиста.       В очередной раз на пол свалилось окровавленное полотнище, и Смит глухо застонал: сколько же крови потеряла Хистория? Литр? Два? А может и вовсе всю?       Райсс повернула к королю дрожащую голову, тяжело дыша и сглатывая комки слюны во рту. Шершавые и бледные губы трепетали, выпуская кроткими свистами воздух. - Эрвин.. Эрвин… Назови её Агатой. – Хистория дернулась, кротко вскрикивая, а после сильнее вжимаясь в перину. На минуту боль отпустила, Райсс вновь повернулась к мужу, позволяя болезненным слезам прокатиться по щекам. - Помнишь, ты говорил… Тебе нравится это имя… Агата… - Прошептала Хистория, отворачиваясь и устремляя свой взор на потолок.       Смит подскочил, хватая Хисторию за плечо и склоняясь над ней. Девушку вновь охватили судороги, крупная дрожь забила разведённые в сторону колени, а юное горло разодрал душераздирающий вскрик.       Король ошарашенно глядел, как одна из пяти повитух, что принимали роды, взяла чистую ткань, оборачивая в неё нечто маленькое, хрупкое, нежное.       Спустя жалкое мгновение раздался звонкий плачь, и повитухи выдохнули.       Эрвин не слышал детского крика, не видел крохотного и грязного личика. Перед глазами застыла Хистория: она больше не дёрнулась, не крикнула от распирающей нутро боли, не застонала от тяжести, не всхлипнула от счастья материнства. - Ваше Величество.. Её Величество, Хистория, скончалась.. – Загробным тихим голосом провозгласила повитуха, что подносила остальным тряпки и воду.       Она потрогала отныне ледяной лоб Хистории, проверила пульс на шее и констатировала сей неприятный факт.       Райсс умерла, так и не успев почувствовать на своих руках приятную тяжесть плачущего ребёнка.       Эрвин оцепенел. Ему сделалось дурно, закружилась голова, ноги стали мягкими, опасно подкосились, но лекарша подхватила короля за руку, выводя из покоев. Не нужно ему более терзаться видом мёртвой королевы.       Стоило тяжёлым дверям громыхнуть за спиной, и Эрвин скатился на пол, невидящим взглядом сверля стену и картину на ней. Их с Хисторией праздничный портрет.       Леви и Ханджи тут же подлетели к королю, сыпали на него вопросами, но капитан понял всё без ответа. Зое продолжала расспрашивать Эрвина, но Аккерман отстранил женщину за руку, мрачнея.       Ханджи подавилась воздухом, прикрывая себе рот рукой от шока. Непроизвольно прокатились слёзы по худым щекам, командор не хотела их вытирать. Не поможет.       Эрвин закрыл лицо руками, дыша тяжело, быстро-быстро, отчего плечи тряслись. Ноздри раздувались как у быка, которого раззадорили красной тряпицей. А в глазах плескался ужас, страх, шок.       Его милой, нежной Хистории, которую он любил долго и без памяти, больше нет. Она умерла, словно отдала последнюю живую частичку тела ребёнку.       Он плакал. Кажется, впервые в своей суровой жизни. Проливал горькие слёзы, упираясь лбом в согнутые колени. Убивался изнутри, терзался, сжимал кулаки, не мог понять, почему именно ему досталась такая тяжкая доля..       Грешным делом он уже подумал, что смысла жить дальше попросту нет. Но тут же себя одёрнул: смысл жизни появился так же скоро, как и исчез. Король не успокоился, но стоило повитухам вынести в коридор сопящего малыша, как замершее сердце Эрвина вновь часто забилось.       Она. Хистория не ошибалась, когда говорила, что родится девочка. Смит взял кулёк в руки, бережно обнимая, словно нёс хрустальную вазу. Маленькая голубоглазка спала, пуская пузыри ртом.       Губы дрогнули в улыбке, солёные щёки напряглись. Вот она, маленькая Агата. Маленькое чудо, искра света и надежды для Эрвина отныне и навсегда.       Ханджи вытерла лицо, наклоняясь к конверту с девочкой. Командор умилённо улыбнулась, погладила кроху по влажному лбу и отошла, давая обзор Леви.       Мрачность с его лица сошла, стоило только небесно-голубым глазкам приоткрыться и посмотреть на него. «Точная копия королевы, просто один в один» - Подумал Леви, перекладывая шершавую ладонь на поджарое плечо Эрвина.       Смит оставил на лбу дочери невесомый поцелуй. Сердце ещё болезненно ныло от утраты Хистории, но Эрвин знал: отныне он обязан заботиться о дочери так же, как заботился об её матери. Король не позволит боли от утраты затмить любовь к Агате.       Она его свет, его луч, его наследница.