Свитер с оленями

- Штандартенфюрер, я не могу это надеть!.. - Можешь. Давай, иди сюда скорее. - Штандартенфюрер! Искрящееся возмущение наполняло непозволительно-юного офицера. Оно выплескивалось изнутри взмахами рук, мелкими шажками назад, нелепыми отговорками и ещё тысячей видов разнообразно-глупых попыток Дитера Хельстрома избежать примерки мешковатого зелёного свитера с угловатыми оленями с белыми пятнышками. Но в конечном итоге странный подарок штандартенфюрера Ланды всё равно оказывается на нём. - Чудно, Дитерхен, - с улыбкой замечает последний и восторженно хлопает в ладоши. Дитер хмурит тонкие брови, разглядывая своё отражение в старом зеркале, но через секунду-другую уже заваливается вместе с Гансом прямо на мягкий, уютный диван. Такой же уютный, как этот свитер, каким бы он ни был смешным. Он поджимает к груди острые коленки и кладёт голову на чужое плечо. Чёрные волны гнетущего негодования быстро сменяются ворохом разноцветных мыльных пузырей, так нежно щекочущих кожу, лопаясь, взрываясь бензиновыми мокрыми искорками, стоит Дитерхену нырнуть с головой в тёплые объятия этой рожденственской ночью. Пожалуй, именно такие моменты было их самыми любимыми. Моменты, когда они наслаждались друг другом, находя счастье в самых простых вещах. Моменты, когда Дитер смеялся, тихо, схоже с деликатным кашлем, не используя въевшейся жгучей краской заливистой рисовки на публику. Моменты, когда Ганс по-детски надувал губы, и его приходилось долго-долго щекотать, чтобы он снова заговорил, и целовать, целовать, целовать, в щёки, в растресканные губы, в нос, да куда придётся, не сдерживая счастливой улыбки, прося прощения, и ещё тысячи похожих мгновений, что на многие года останутся в их памяти. Больше эти двое любили только германский глинтвейн, который, надо признать, Ганс умел готовить просто превосходно. Ганс вообще многое делал превосходно, и сам по себе себе был превосходен, но других разве берут в офицеры СС? Другие разве водят дружбу с высшими чинами? Льстят ли, подобно огненно-рыжим лисам, чтобы добиться расположения, уже будучи особым видом чар, эфиром без запаха и цвета, но вполне себе ощущаемым, эфиром, от которого нет противоядия? Для Дитера он тоже был таковым. Запретным плодом, который сладкое искушение и юношеская наглость позволили сорвать и вкусить медовую мякоть вместе со смертельно ядовитым соком душной весной сорок четвёртого. Не зря. Шершавая ладонь плавно скользит по тёмным волосам, и светлеющие на своих кончиках ресницы медленно смыкаются. Как жаль, что война уже решила всё за них.