Порыбачим на кайдзю?

Германн надеялся, что в его жизни больше не будет таких ночей, как эта. За сравнительно короткий промежуток времени он успел потерять нескольких близких, получить практическое подтверждение своей научной теории, вступить в дрифт с мёртвым кайдзю и Ньютом Гейзлером, а под конец даже немного спасти планету. Этих приключений хватит на годы воспоминаний и ночных кошмаров. Но здесь и сейчас с него достаточно. Германн возвращается домой. Его дом – не безликая спальня среди десятков таких же каморок в жилом отсеке Шаттердома, и уж тем более не та квартира, где Ванесса уже-не-Готтлиб строит свою новую счастливую жизнь. Дом – это не съёмные квартиры, между которых ему приходилось таскать свои пожитки. Провинциальный особняк семьи – это ностальгия о лучших временах, которые тогда не казались таковыми, и много детских обид, но тоже не дом. Дом Германна – это ржавые стены и решетчатый пол, в котором иногда так по-дурацки застревает резиновый наконечник трости. Это гудение вентиляции, починить которую всё не хватало времени, холодильники для трупных образцов позади его доски, с полдесятка негодных компьютеров, ушедших на вечный покой и оставшихся бесполезными памятниками самим себе. Это любимая чашка со сколотым краем, хотя Алексей столько раз говорил, что пить из такой – плохая примета. Он никогда не брал щербатую посуду, но сильно ли это ему помогло? Это музыкальные инструменты рядом с препарационным столом, кричащие плакаты на стенах, игрушечные копии монстров, а части оригиналов плавают в резервуарах с консервирующим раствором. Всё это за желтой полосой, на Той Стороне, которая тоже является частью дома Германна, даже если он сам так не считает. Дом был наполнен звуками. Мел скрипел о доску, влажно чавкали обрывки инопланетной плоти, расходясь под скальпелем, из наушников с никудышней звукоизоляцией доносились обрывки песен. Сегодня же здесь непривычно тихо. Эта тишина – затянувшаяся минута молчания, охватившая весь Шаттердом, немая скорбь о цене победы. Сегодня из звуков только тихий звон, с которым бутылка дешевого виски ударяется о края чашек. Ньютон достал её из тайника на своей половине. Германн не стал задавать лишних вопросов. Ему хотелось помолчать, но когда Ньют вдруг начал говорить, он был не прочь послушать. – Я буду скучать по этому, – широкий жест чуть дрожащей руки охватил всю лабораторию. – Не лучшее место на земле, но здесь столько всего… всего… – Гейзлер запутался в своих словах, вздохнул и отхлебнул ещё виски. Германн молча кивнул, не отводя взгляд от своей чашки. Он медленно водил пальцем по её краю и всякий раз чуть задерживался на маленьком сколе, который плохая примета. – Хотя, знаешь, – новая порция алкоголя развязала язык Ньюта, – сперва я терпеть не мог это место. Я думал, что хуже просто быть не может. В MIT мне не приходилось делить рабочее пространство с математиками. А ещё у меня были лаборанты, которые меня уважали. Никто не поднимал шум, если я хотел включить музыку погромче, и ни одной жалобы начальству. Мутный взгляд Германна медленно оторвался от чашки и сфокусировался на лице Ньютона. – Я ненавидел эту лабораторию настолько, что мечтал её взорвать. Правда, – он издал сдавленный смешок, – никогда не думал, что могу просто уйти отсюда. Она кошмарная, но она моя, и ничья больше – так я думал. И приходил сюда каждый грёбаный день, оставался до ночи, а теперь всё кончилось, и я… Должен просто уйти? Его плечи вздрогнули, пальцы крепче сжались на чашке с логотипом Стартрека. Германн всегда считал фанатскую атрибутику глупостью, завидуя в глубине души. – Не знаю, как я уживусь на другом месте. Эта лаборатория – больше, чем просто рабочее место. Я не могу её оставить, понимаешь? – Ньют неожиданно посмотрел прямо на Германна. Тот не успел отвести глаза. – В мире ещё много лабораторий, – он пожал плечами. Движение получилось резким и дёрганным, как у плохо смазанной шарнирной куклы. Ньют фыркнул и залпом допил остатки виски из своей чашки, после чего продолжил усталым, надтреснутым голосом: – Дело не только и не столько в лаборатории. Понимаешь? – этот вопрос на самом деле был мольбой, звучавшей как «Пожалуйста, пойми». Германн понимал. Дом – это не место, но люди, что ждут тебя в нём.