Ты сегодня уже плакал, Объединившись с Богом? Он избавил тебя от тебя И наградил тебя мечтой?
— Святой Отец, я согрешила. Тусклые лучи из небольших витражных окон слабо освещали зал. Утренняя служба закончилась, и храм наконец погрузился в почти полную тишину, время от времени нарушаемую случайными звуками и чуть слышным шепотом молящихся. Людей осталось мало: всего трое, считая меня. Я осторожно оглянулась в их сторону. Они не смотрят. Опустив головы, они уткнулись в маленькие потрепанные Библии, вполголоса читая «Отче наш» — они не видят ничего вокруг. Я сидела, преклонив колена перед алтарем и тихо нашептывая молитву. Взгляд, пристальный, жгучий, словно проникающий насквозь — я почувствовала его на себе внезапно. По телу пробежали мурашки. Он знал, что я каждый день прихожу сюда в одно и то же время. Я — единственная, кто приходит сюда всегда, несмотря ни на что и вопреки всему. Он знает это, знает и каждый день приходит смотреть, как я молюсь. Долго, внимательно, безотрывно. Словно наслаждаясь. Я подняла глаза и запнулась, встретившись с его взглядом. Он смотрел не на мое лицо, нет. Его внимание привлекли мои руки, плотно прижавшиеся к промежности. Я не шевелилась. Мои ладони вспотели в долгом, тягучем ожидании, когда он посмотрит мне в глаза. Наконец они встретились: его, зелено-карие, цвета серпентина, и мои, невзрачного серого цвета, словно впитавшие все самые унылые и тоскливые краски этого мира. Сердце неистово заколотилось. Я снова зашевелила рукой, сначала медленно, будто стараясь делать это незаметно, затем быстрее, изредка шумно выдыхая, не в силах справиться с ощущениями. Он не спеша обошел меня вокруг, словно пытался разглядеть и запомнить меня со всех сторон. Я продолжала двигать рукой между ног, его внимание еще сильнее распалило мое и без того бурлящее внутри желание. Я приходила сюда не чтобы молиться. Я приходила увидеть его, запечатлеть в своей голове его лицо, чтобы ночами, под одеялом, вдали от чужих осуждающих взглядов снова и снова воспроизводить его в памяти. Он вновь остановился передо мной, и я, кончая, с трудом погасила стон — вместо него с моих губ сорвался сдавленный хрип. Тело содрогнулось от прокатившихся до самых кончиков пальцев волн удовлетворения. Закусив губу, я подняла взгляд, только чтобы увидеть, как полы его сутаны чуть взметнулись вверх, когда он развернулся и направился прочь. — Это мой грех, Святой Отец. В исповедальне было темно; свет, чуть пробивающийся сквозь резные деревянные решетки, рассеивался где-то на полпути, не давая увидеть ничего внутри, но я знала: он там. Он там, и он слышал все до самого последнего слова. Я ждала, безмолвно и покорно, не двигаясь и не издавая ни звука. Он должен был сказать, что отпускает его, что прощает меня и что Бог будет милостив, не отправив меня в ад за этот смертный грех. Похоть. Но тянулись безжалостные секунды, за ними — беспощадные минуты, а ответа не было. Сердце в груди болезненно сжалось: в очередной раз я не смогла к нему даже прикоснуться, даже услышать голос, обращенный ко мне, только ко мне, а не ко всем, кто пришел отнимать у меня его внимание. Я встала, готовая уйти, вернуться в свою комнату, где под кроватью меня ждут десятки, сотни его лиц, взгляды которых направлены на меня, взгляды которых смотрят с любовью, страстью и желанием, взгляды, которые я сотни ночей подряд вырисовывала собственной рукой, которой после ласкала себя, кусая зубами край подушки. За спиной чуть скрипнуло, плоский каблук глухо стукнул о деревянный пол. Прежде чем я успела обернуться, его ладонь ухватила меня за плечо и мягко, но уверенно потянула назад. Потеряв равновесие, я рухнула прямо в его руки, крепко обхватившие меня за талию. Дверь исповедальни захлопнулась. Мы оказались внутри этой тесной и темной комнатки, и чтобы помещаться вдвоем, нам нужно было плотно прижиматься друг к другу — впрочем, протестовать никто и не пытался. Я ощутила на шее влажное прикосновение, разливающееся теплом по груди, животу и паху. Дыхание сбилось, казалось, еще немного — и я задохнусь, не только от тесноты, но и от чрезмерной близости жаркого тела. Его пальцы ловко расправились с пуговицами моего длинного и целомудренного платья, тонкие лучи сквозь решетку покромсали мою обнаженную кожу на животе. Я с трудом развернулась к нему лицом, едва различая в темноте его черты. — Отец… — прошептала я, но он оборвал меня: — Штефан. Отец Штефан. Штефан потянул ленту на моих волосах, аккуратно завязанную бантом, и распустил длинные каштановые волосы, локонами рассыпавшиеся по спине. Волосы ему явно понравились — их оказалось очень удобно намотать на ладонь, чтобы оттянуть назад и заставить меня запрокинуть голову. Я потянулась к нему губами, и он прильнул ко мне, жадно, страстно, как явно не подобает священнику. Священнику вообще не подобает трахать в храме прихожанок. Его губы опустились ниже — на подбородок, затем на шею, скользнули к груди и остановились на круглом затвердевшем соске. Он провел по нему языком, обвел круглый контур, затем переместился к другому. Запустив пальцы в его короткие, чуть взъерошенные на макушке волосы, я несильно потянула их вниз, и он послушно опустился, оказавшись прямо напротив белых полупрозрачных трусиков. Я даже не почувствовала, в какой момент он стянул их, но движения языка, ловко юркнувшего во влажную складку, ощутила во всех красках. Меня словно ударило током, разряд пробежался по всему телу, пальцы крепко — и, вероятно, больно — вцепились в его волосы на затылке. Он проник языком глубже, заставляя мои ноги подгибаться. Не будь здесь так тесно, я бы точно потеряла равновесие и рухнула на пол. Он остановился в самый последний момент, чуть-чуть не дав мне дойти до кульминации. Я выдохнула, но ненадолго — спустя считанные секунды, наполовину освобожденный от своего одеяния, он поднял меня за бедра и, прижав к тонкой, некрепкой стене, резко вошел внутрь. Воздух прорезал мой стон, и он тут же накрыл мой рот ладонью, призывая вести себя тише. Перед решетчатым окошком что-то мелькнуло; Штефан замер, приложив палец к своим губам. — Святой Отец, я хочу исповедоваться. Немного помедлив, он вновь начал двигаться, чуть спокойнее, чтобы не расшатывать слабые деревянные стенки. Я послушно молчала, хотя с каждым новым его толчком мне хотелось кричать все сильнее. От наслаждения я вцепилась ногтями в его спину, пробравшись ладонями под черную плотную ткань. — Я изменила мужу с нашим соседом. Он покрывал мое лицо смазанными и торопливыми от резких движений поцелуями, чуть прикусывая зубами влажную от слюны и пота кожу. Я слышала его тяжелое дыхание и сама старалась дышать как можно глубже, не позволяя громким звукам вырываться из груди. Вдруг он дернулся так резко, что кабинка качнулась, а низ живота пронзило болью на границе с удовольствием. Я чуть сползла по стене вниз и, не сдержавшись, застонала сквозь плотно зажатые его ладонью губы. Голос снаружи затих. Штефан смотрел на меня сверху вниз, в его взгляде и чуть заметной усмешке читался вызов — он словно сделал это специально. Он не остановился. Напротив, ускорился, не обращая внимания на трясущиеся стенки. — Святой Отец, вы в порядке? От бешеного темпа, взятого Штефаном, я закатила глаза. Голос прихожанки слышался как будто откуда-то издалека — странно, что я вообще различила слова за грохочущим шумом в ушах. — Дааааа, — хрипло протянул он, не сбавляя темпа. — Вы отпускаете мне грех, Отец Штефан? Внезапно он вышел из меня и крепко прижался всем телом, по моему животу потекла теплая жидкость. Я шумно выдохнула и обмякла в его руках. Он попытался опустить меня на землю, но ноги меня не удержали — тогда он крепко обхватил мою талию рукой, предотвращая падение. — Отпускаю, дитя мое, — проговорил он тихим, но твердым голосом, глядя прямо мне в глаза. — Спасибо, Святой Отец, — поблагодарила женщина. Сквозь решетку снова просочился свет — снаружи стало пусто. Штефан на пару секунд прижался к моим губам — на этот раз как будто с нежностью — и тут же отпрянул. — Спасибо, Святой Отец, — шепотом повторила я.Часть 1
8 декабря 2019 г. в 23:21