Возрождённая

Повозка мчится по ухабистой дороге, и всё внутри дребезжит от россыпи камней. Лукреция подозрительно молчалива. Она едва ли держит светлые голубые глаза открытыми, но Илития бодра как никогда. Букет самых разнообразных чувств таится в ней. Цветы в экибане готовы раскрыть лепестки навстречу палящему солнца Римской Республики. Илития слышит их блаженный запах и перемещает руки к выросшему священному животу. Никакая опасность не тревожит её. Она вспоминает минувшие годы, когда явилась в лагерь Гая в одной шубе и призвала его действовать. И Глабр действует решительно с тех пор. Она на минуту прикрывает глаза, а затем, распахнув их вновь, замечает недоумение на лице помешанной на богах Лукреции. Её смущает вся эта обстановка. И пусть. В конце концов, она всего лишь увядшая сука, призрак той верной подруги Квинта Батиата, одного из лучших ланист Республики. С уходом из жизни Квинта умер и рассудок Лукреции. Когда-нибудь и она успокоится, а её гибель ознаменует свободу Илитии от всех гнетущих воспоминаний о Спартаке и доме Батиатов. Повозка останавливается весьма резко. Стенка ударяет Илитию в спину, но она и не вскрикивает от боли. Она чувствует запах лагерных костров, и её упоение летает с дымом поверх земли. Её без прикрас дразнит этот запах, как будто это запах самого Гая. Её милого, преподнесенного ей судьбой и богами. Некий мужчина с неприкрытой симпатией берёт её руку и выводит из повозки. Одна из теней Гая, не больше. Илития с цветущей вежливой улыбкой подаёт ладонь уставшей Лукреции. Та как-то затравленно осматривает местность. Трухлявый храм, Везувий и лагерь, полный мужчин. Мороз вздымает волоски на её коже. Илития знает причину не скрываемого беспокойства лучшей подруги, но слишком горяча от предвкушения встречи и не в силах кого-то утешать. Она не сдерживает улыбку даже когда Лукреция потухает, завидев Ашура. Её веселит каждая частичка мира Гая Клавдия Глабра. Её титана и бога. Илития что-то обещает Лукреции и с необычайной лёгкостью взбирается по ступеням древнего храма и заходит внутрь, раздвинув руками занавеси, будто влетает в объятия мужа. Всё внутри замирает от счастья. Она видит его у стола. Он напряжён. Но в глубоко синих глазах трещит лёд, когда Глабр находит ими её. Не может ни выдохнуть, ни вдохнуть, застывает на месте, точно мраморная статуя Юпитера. Называть его Аполлоном так опрометчиво. Илития прижимается к нему. Губы трутся друг о друга со страстью разлученных надолго возлюбленных. Она вжимается пальцами в его крепкие наплечники. Гай растерян и подавлен её волей. У него хватает сил только обхватить её поясницу. Илития проходит в наступление языком, шарит им по горько-сладкому после вина рту. Губы нехотя расстаются, и взгляды, переполненные взаимной нежности, встречаются. — Илития, — недоумевает Гай. Кадык у него судорожно дёргается, а пальцы сжимаются на пояснице. — Ты же знаешь правила… — её эти слова нисколько не задевают. Он должен их произнести, иначе потеряет свой облик среди подчинённых. — Знаю, — как после совершенной шалости ответствует она. Илития перемещает руку к руке Глабра и пожимает её крепко, а в ответ ей такое же уверенное сжатие, от которого в низу живота поднимается сладкая судорожная истома. — Женщине не место в лагере. — Эти слова на мгновение возвращают её в те дни, когда они были безумно влюблены. В юные порывы. Сумасшедшая Лукреция была права насчёт их возрождения. Илития зажгла ясный огонь молодой Сепии, а потом шагнула в него и восстала из пепла прежней, не обременённой свалившимися на голову несчастиями. И Глабр, он стал собой. Тем, кого она полюбила вновь всем сердцем. Илития не выдерживает и дарит ему ещё один поцелуй. Гай свирепеет, сжимает её предплечья, вдавливается мягкими губами в её, запечатляя этот момент. Солдаты молчат. Они не успели удалиться из помещения и будто вросли в пол. Ничего. Илития проводит пальцами по колючим волосам Гая, желая впитать его всего до основания, насладиться его лаской, такой долгожданной. Римляне — тот ещё скот, хотя они врут, что считают им других людей. Им бы зрелищ. Илития готова показать им самое великое зрелище прямо здесь, на этом столе, чтобы каждый кричал её имя, как они кричат имена гладиаторов, чемпионов. Но это зрелище припасено для настоящего победителя. Гаю никогда ничего не доставалось просто так. Она будет истекать томным соком в ожидании него, но дождётся, в Риме, с его сыном. Не отрываясь от её губ, Гай внезапно громко щёлкает пальцами. Илитию заводят его нетерпеливые властные жесты. Когда он задирает подол платья, едва ли не порвав дорогую ткань, её ножки без приказаний разводятся в стороны. Пальцы Гая ложатся на влажную промежность и трут, добывая ещё сока, а затем входят внутрь, как настоящий член. — Гай, — не выдыхает, а выплескивает она, наслаждаясь его ретивыми движениями взад и вперёд. Он только её, и ничей больше. Сколько бы он ни притворялся, что огонь в груди угас, пламя в его глазах всегда выдавало. И объятий этой выскочки Сепии он искал не для того, чтобы заменить её, а для того, чтобы понять, что Илития лучше всех. Чуть только она содрогается в бедрах, Гай перестает её терзать. Он вытирает её соки о свой багровый плащ. — Твоя любовь принесёт мне победу, — шепчет он, изнывая от собственной неудовлетворенности. — Мятежники залезли на холм, но позицию можно занять. — Илитии без разницы, что он говорит. Она дышит с каждым его словом. Она наслаждается движениями его губ, переметчивым взором. — Езжай, жди меня в Капуе. — Он целует её напоследок в лоб. — Я люблю тебя, Гай, — говорит она и подаёт браслет, чтобы он разобрался с мерзким сирийцем. — Они оба сослужили свой срок, — внезапно холодно произносит он. — Позаботься об оракуле. — Илития застывает, не зная, считать его жестоким или богом. Она выбирает второе и уходит, взглядом обещая исполнить волю своего бога. Она выходит, и свет бросается к её телу. Илития чувствует его жар. Она раскалена. Она возродилась и нашла себя. И она продолжит гореть так ярко, что Солнце спустится и наденет на её голову свою корону.