Запах роз

Чонин очнулся, ощущая острую головную боль – будто бы молния била в висок. Он даже до трёх досчитать не успевал, как снова следовал новый удар. Боль пульсировала в голове, горле и правой руке. Сознание прояснялось, и первое, что ему захотелось узнать – где, чёрт побери, Чонин находится? Догадаться было нетрудно. Неудобные матрасы и до тошноты болезненно-зелёного цвета стены могут быть только в больнице. Что произошло? Почему Чонин тут оказался? Ладно, на первый вопрос он ещё мог ответить самостоятельно. Псих окончательно свихнулся и поджёг бар. Чонин вздрогнул - он вспомнил, как сердце зашлось в припадке, как ужас вместе с всполохами огня отразился в глазах Чунмёна, как повалил дым, и Чунмёну стало плохо. Он потерял сознание, а Чонин запаниковал. То, что с ним случилось далее, он никогда не испытывал прежде, и хотел бы больше не испытывать никогда. Чонин думал, что умрёт. Он пытался как-то с собой сладить, но всё, что мог ощущать – нарастающий страх смерти, перед которым он остался один на один. Что ему было делать? Он был таким беспомощным, как котёнок в проруби, а Чунмён не мог ему помочь. Огонь разгорался, отрезая пути к отступлению. Бэкхёна и Чанёля не было видно. Возможно, они успели убежать или остались по ту сторону огня. Псих не сводил с Чонина хищных глаз, и Чонин понял, что умрёт раньше, чем до него доберётся огонь. Бросок – и снова пальцы остервенело впились в шею. У Чонина слезились глаза от дыма, и воздуха не хватало – по двум причинам. Руки сдавливали сильнее, а Чонин смотрел на бездыханного Чунмёна и даже не пытался вырываться. Всё произошло как-то слишком быстро. Огонь, дым, цепкие пальцы на шее. «Сопротивляйся, чёрт тебя раздери!» - заорал кто-то не то в голове, не то взаправду, и Чонин понимал, этот «кто-то» прав. Чонин титаническим усилием воли поднял правую руку, в которой до боли в ладони был зажат осколок. Рука была словно чужая, двигалась медленно, истекала кровью и дрожала. Чонин закусил бы губу от усердия, если бы мог, но он только зажмурился и одним резким движением полосонул осколком психу по рукам. Дышать тут же стало легче. Псих заорал, заливая дощатый пол алой кровью. Ясность мысли вернулась к Чонину, и он, боясь снова поддаться панике, кинулся к Чунмёну, наспех разрезал оставшиеся верёвки и подхватил на руки. Но куда было бежать? Выход был в огне. - Сюда! Быстрее! – послышался голос Бэкхёна. Чонин двигался сквозь дым на звук. Он прибавил шагу, когда разглядел распахнутую дверь чёрного хода. Едва только ледяной зимний воздух лизнул лёгкие, Чонин мигом ослабел и вместе с Чунмёном на руках рухнул в сугроб, а дальше – темнота, острая головная боль и потолок больничной палаты. Чонин медленно поднялся, переждал приступ головокружения и сел, спуская ступни на холодный пол. Горло болело так, будто Чонин горстями наелся опилок, да ещё и железной стружкой заел, ладонь правой руки была перемотана. Дверь в палату со скрипом приоткрылась, внутрь зашли Бэкхён и Чанёль. - Чунмён в порядке, - ответил Бэкхён, не дав Чонину и рта раскрыть. – О себе лучше беспокойся. Старший выглядел хмурым, а Чанёль возвышался у него за спиной небоскрёбом и бестолково лыбился. Чонин углядел, что правая рука Чанёля тоже была в бинтах. - Что произошло, когда я отключился? – собственный голос наждачкой проехался по ушам, и Чонин скривился. - Мы с Чанёлем вызвали пожарных. И скорую. - А что с психом? Бэкхён покачал головой, и Чонин всё понял. Стыдно было признаться, конечно, но он не слишком-то и сожалел о кончине психа. - Ты за Чунмёна не переживай, правда, - подал голос Чанёль. – Он здесь, в соседней палате. Ещё не пришёл в себя, но с ним всё хорошо. - Здесь? – прохрипел Чонин. – Я могу его увидеть? - Конечно, - тут же заверил его Бэкхён, – но позже. Ты бы полежал ещё, отдохнул, м? - Я в порядке! - Конечно-конечно, - Бэкхён поднял руки в защитном жесте. – После обеда придёт доктор, осмотрит тебя, и тогда - хоть на все четыре! Чонин подумал, что не нужно ему на все четыре, ему к Чунмёну нужно! Вот прямо сейчас! - И не смотри на меня так! Чунмён всё равно ещё не пришёл в себя, что толку, что ты у его кровати дежурить будешь? Да и тебе бы себя в порядок привести не мешало! Нельзя к Чунмёну в таком виде. - Точно! Надо ему свитер привезти, а то Чунмён придёт в себя, его увидит – и снова в обморок грохнется, – поддакнул Чанёль. - Да что не так? – разозлился Чонин, рывком вскочил с кровати и тут же об этом пожалел, потому что палата поплыла перед глазами, и если бы Бэкхён его снова не усадил на кровать, то Чонину на ногах ни за что бы не устоять! - В порядке он! Ещё один идиот на мою голову! – сокрушался Бэкхён. - А первый кто? – недоумевал Чанёль. - Да действительно, кто же это может быть? Вам обоим зеркало нужно. Тебе, - он глянул на Чанёля, – чтобы познакомиться с первым идиотом, а тебе, Чонин, чтобы понять, почему я настаиваю на свитере.

***

Чонин не хотел признавать, но насчёт свитера Бэкхён был на все сто прав. Вся шея была в синяках и кровоподтёках – следствие удушения. Выглядело это, конечно, страшнее, чем на самом деле, но Чонину не хотелось, чтобы Чунмён за него переживал или, того хуже, винил себя. Он и так страху натерпелся. Так что как бы сильно ни рвался Чонин в соседнюю палату, приходилось покорно лежать и дожидаться Бэкхёна со свитером. После обеда заглянул доктор. Он осмотрел Чонина, удостоверился, что тот будет жить, и ушёл так поспешно, что Чонин даже не успел ничего узнать про Чунмёна. Ещё через полчаса приехал Бэкхён. Чонин был так утомлён ожиданием, что чуть ли не с порога кинулся на него, вырывая из рук пакет. - Теперь-то можно? – раздражённо прохрипел Чонин, натягивая свитер. Бэкхён кивнул, и Чонин тут же вылетел из опостылевшей комнаты. Приоткрывая дверь соседней палаты, Чонин задержал дыхание от волнения. Он так хотел увидеть Чунмёна и, одновременно с тем, отчего-то этой встречи боялся. Будто произошедшее могло что-то изменить между ними. Дверь противно скрипнула, и Чонину захотелось пнуть её хорошенько – всё-то она испортила! Но он переживал зря, потому что Чунмён спал. Чонин всегда удивлялся, как взрослый парень, окончивший университет и работающий преподавателем, может спать как четырёхлетний ребёнок – с рукой под щекой и поджатыми к груди коленями. В этом был весь Чунмён – если рубашка, то обязательно застёгнутая на все пуговицы, а если домашние тапки, то обязательно с каким-нибудь нелепым помпоном. Чонин любил такого разного Чунмёна – его хотелось целовать. Всегда. Но если серьёзного, взрослого Чунмёна-преподавателя хотелось целовать в губы – бесконечно долго, даже яростно – так, чтобы башню сносило от недостатка воздуха, чтобы губы потом были красные-красные, то Чунмёна-фаната-медвежонка-Тэдди хотелось гладить по волосам и укутывать одеялом. Целовать его тоже хотелось, но совсем по-другому – нежно, осторожно, даже боязливо, потому что очень уж он был трогательным – такой вот Чунмён. Чонин, вообще-то, всё плюшевое терпеть не мог, но пришлось ему мужественно признаться, что сопящий в подушку Чунмён умилял до смерти. Чонин замер у порога, потом подошёл ближе, потом присел на край кровати. Он глядел на Чунмёна безотрывно, он так сильно скучал, даже решил на мгновение, что больше никогда его не увидит – и это мгновение было самым страшным в жизни. Ресницы Чунмёна затрепетали - он просыпался. - Чунмён! – воскликнул Чонин своим хриплым и тут же замолчал, чтобы не пугать. Чунмён разглядывал Чонина сонными глазами, поднял руку и погладил по щеке, и все чониновы беспокойства вмиг улеглись. - Я думал, мы не выберемся, - прошептал Чунмён, не отнимая руки. - Ты пессимист, хён, - так же шёпотом ответил Чонин. - Что случилось, когда я потерял сознание? Ты не пострадал? - Нет, я в порядке. Мы вышли через чёрный ход, а псих там остался, - Чонин намеренно опустил некоторые тяжёлые моменты. - Он…? - Да. И снова молчание. Чунмён что-то обдумывал, а Чонин просто ждал. Ладонь с чониновой щеки исчезла. - Я на тебя обижен, если хочешь знать, - заявил Чонин во весь свой хриплый голос, потому что шептать ему уже до ужаса надоело. - И за что, интересно? - Ты, - он ткнул Чунмёна пальцем в грудь, – оставил меня! На целых три дня! Одного! Если у меня седина появится, в этом ты виноват будешь! Ты и только ты! Чунмён хохотнул. - Если я скажу, что тоже поседел, ты прекратишь дуться? - Нет. - Чонин, я пытался уберечь тебя. - Угу, хорошо уберёг, ничего не скажешь! – насупился Чонин, а Чунмён вздохнул, что бывало всякий раз, когда Чонин включал режим «я обиделся». - И что, даже поцеловать не позволишь? – спросил Чунмён, хитро прищурившись. - Ну… - Чонин замялся. - Я обижен, конечно, но… Смеясь, Чунмён поднялся, уселся на кровати по-турецки и потянулся к смущённому Чонину. Так быстро он отвык от чунмёновых поцелуев, что снова – всё было будто впервые. И смущение тоже. Едва губы Чунмёна прикоснулись к его губам, он рвано выдохнул. Чонин скучал по этому так отчаянно – по теплу, спокойствию и Чунмёну рядом. - Хён, - на выдохе. – Я больше не буду обижаться. Никогда-никогда! Только… сделай это снова. Поцелуй меня. И Чунмён поцеловал. Правда, обещанию Чонина он ни на секунду не поверил. - А насчёт седины – ты не переживай, - утешил Чунмён, потрепав Чонина по волосам. - Я тебе краску куплю, блондином станешь. - Не хочу я блондином быть! И Чонин снова надулся.