Шанхайский свет

      Неоновый свет Шанхая всегда привлекал туристов, словно бабочек, которые летят на яркий огонёк. От него ничто не могло скрыться, он пробивался даже в самые тёмные закоулки города, освещая их и даруя надежду и спокойствие.       Проходящий здесь турнир должен был стать главным событием в мире доты за весь год, так что ничего удивительного в том, что к нему было приковано огромное количество внимания, не было. Сюда, в Китай, слетались фанаты киберспорта со всех уголков мира, объединяясь в единую бушующую толпу, которая дышала, чувствовала и думала одинаково.       Миша всегда считал себя достаточно уравновешенным человеком, который всё планировал и продумывал наперёд, предпочитая избегать различные непредвиденные ситуации. Так что его приставили следить за Ильёй, который был его полной противоположностью. И когда Коробкин, ни с того ни с сего, в один момент пропал, Зверев не на шутку разнервничался. До эфира оставался час, подготовка к нему была в самом разгаре, вот только одного из его соведущих нигде не было. На звонки Илья не отвечал, ровно как и на сообщения, а его номер в отеле оставался закрытым и, очевидно, пустым.       Не найдя Ильи ни в уборной, ни в курилке, ни даже спящим на диване где-нибудь в коридоре закулисья, Олсиор, как очень ответственный, но очень уставший человек, решил высунуть нос на улицу, хотя шансов найти там Коробкина было, откровенно говоря, мало.       За тяжёлой металлической дверью, ржавые пятна на которой тщательно заклеивались стикерами с какими-то китайскими иероглифами, притаился узкий проулок, скорее всего технический и абсолютно пустой в любое время суток. Звуки в нем будто глохли, и шум вечно бодрствующего Шанхая доносились сюда как будто совсем издалека. Как сказала девушка из организаторского состава, этой дверью почти никто не пользовался, потому что был более удобный и более приятный вход с другой стороны. И сейчас, естественно, переулок пустовал, зажатый между бетоном соседствующих зданий. Позвонив, наверное, в сотый раз Коробкину, Миша все ещё надеялся, что Илья наконец возьмёт трубку, и пусть даже начнёт возмущаться, что Зверев ведёт себя как сумасшедшая мамаша, он хотя бы появится на радарах.       Но, видимо, быть нормальным человеком в планы Алохи сегодня не входило, потому что его телефон оказался буквально в пяти метрах от порога. Устройство лежало на асфальте, экраном вверх, и на нём отображался пропущенный звонок от абонента с чрезвычайно остроумным именем "Пидр с лола". Но если телефон здесь, на земле, то где же его владелец?       Ответ не заставил себя долго ждать, буквально. Коробкин свалился на него словно со стены. Первым порывом стало зажмурить глаза и закрыть голову руками, но Миша тут же был прижат спиной к стене. Тяжёлое шумное дыхание, касавшееся открытой шеи, звучало угрожающе. И когда Олсиор открыл глаза, то обнаружил около своей шеи странное кристаллическое образование.        — Лучше бы тебе было уйти, пока я давал шанс, еблан, — прошипел Илья, крепко схватив своего коллегу за плечи, не давая сдвинуться с места.        — Какого..? — заикнувшись начал было Миша, нервно сглатывая образовавшуюся слюну, но шок и страх сжали горло так, что больше он ничего выдавить так и не смог, переключив внимание скорее на то, что стало с Коробкиным.       Без сомнения сразу же привлекли глаза. Чёрные склеры с алой радужкой и такими же алыми капиллярами было трудно не заметить в полумраке, а кристаллическое образование было ничем иным, как кагуне. Разве этот бред про гулей можно было воспринимать всерьёз? Разве всё это было не просто каким-то странным рассказом, выдумкой? Олсиор попытался ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, но Илья моментально пресёк эту попытку пошевелиться, дёрнув Мишу за плечи так, что у того подкосились ноги, и Зверев рухнул на землю, тут же прижатый весом чужого тела. Алоха дёрнул его ещё раз, скорее уже от клокочущих внутри него эмоций, и, наклонившись низко-низко, почти вплотную к лицу Зверева, зашипел:        — А сам как думаешь? Я дал тебе шанс уйти, но нет, ты припёрся сюда и стоял ещё пять минут, как мудак, надрачивая мне на телефон, — за спиной стримера нетерпеливо дёргались крылья его кагуне, переливаясь от яркого фиолетового сияния, словно вывеска шанхайского борделя, до мягкого голубого блеска, как вода в океанариуме, гипнотизируя жертву. — Я играл по правилам, дал тебе фору. Но теперь ты уже никуда не уйдёшь.       Коробкин надавил коленями на плечи Миши, чтобы освободить свои руки, и принялся стягивать с него верхнюю часть одежды. И на смену удивлению, граничащему с истерическим смехом, пришел настоящий ужас, и, повинуясь первобытному инстинкту, Миша задёргался, затрепыхался, всячески пытаясь вырваться, со стороны напоминая лохматого воробья, придавленного кошачьей лапой.        — Илья, пожалуйста, — попытался воззвать к той части Алохи, которая должна была остаться человеческой. — Илья?       Но почти что обезумевшему от голода гулю было всё равно. Блондин наклонился к плечу своей жертвы и впился зубами в мягкую плоть, предусмотрительно заткнув Звереву рот ладонью. Первый глоток сладкой крови смешивается с задушенным воплем Олсиора, Илья присасывается к ране, словно пиявка, желая насытиться, изредка двигая челюстью, чтобы расшевелить края ранения и спровоцировать новое кровотечение. Громкое мычание Миши не отвлекало его от трапезы, даже слёзы, что брызнули из его глаз, не тронули Коробкина. Ну, или почти не тронули? Тело под ним постепенно расслаблялось, попыток сбежать больше не предпринималось, а значит и тратить силы на сдерживание жертвы не стоило, тем более что их осталось не очень то и много. Укаку постепенно пропадало, а сам гуль успокаивается, чувствуя долгожданную еду у себя в руках. Зверев, не помня себя от боли, не видя узкой полосы света перед глазами из-за слез, совершенно обезумевший от страха, вдруг сдвинул всё ещё здоровую руку и накрыл ею волосы Алохи, зарываясь пальцами в ломкие сухие пряди.        — Ты знаешь, я думал, что все эти бредни про харьковского гуля были ненастоящими, а рассказы про них и вовсе сказкой. Но...— ведущий замолчал на пару секунд, пытаясь справиться с рвущим глотку рыданием, а после, набравшись смелости, продолжил: — Если тебе это нужно, то ты можешь кусать меня, сколько хочешь. Можешь даже съесть меня, только если тебе действительно станет легче. В конце концов, ради этого я и слежу за тобой, верно? Чтобы ты был в порядке и не попадал в передряги.       Смелости сказать те самые заветные слова всё ещё не было, да и сил, в общем-то, тоже, а невыносимая боль лишь сильнее путала мысли, мешая чётко сформулировать предложения. Но, кажется, этого и не было нужно. Илья, несмотря на то, что его часто называли тупым, всё понял.       Поэтому он медленно, чтобы не разодрать лишнего, разжал челюсти, вытащил свои зубы из раны на теле мужчины. Гуль просто сидел на животе Михаила, опустив голову, и пытался успокоиться, а сам Олсиор, тем временем, слегка приподнялся, одной рукой потянув к себе подопечного, успокаивающе поглаживая его по голове. А Алоха будто разжался, раскрылся, подставил голову под ласку, упёршись лбом в плечо рядом с укусом, позволив себе уронить несколько слезинок на чужое тело.       Подумать только, он чуть не прикончил, пусть и доставучего, но такого родного его сердцу человека, тупо из-за инстинктов. Просто потому что он вовремя не поел перед поездкой в Шанхай. Ему было плевать на тех шлюх, которых он съедал после очередного перепихона, или на тех, на кого он охотился. Просто Миша был совсем другим. И чтобы извиниться Илье не хватило бы слов ни на одном языке мира, так что все, что ему оставалось, это с искренним сожалением зализывать чужую рану своим языком, собирая остатки крови и ошмётки разодранных тканей. Груз того, что он только что наделал, заставил Алоху дернуться и обнять Михаила за шею, стараясь не задеть все ещё пульсирующую кровью рану и пряча лицо от чужих глаз. Главное, чтобы он не видел его слёз, не видел того, насколько ему плохо. Никто не должен видеть того, насколько слаб сейчас Илья, иначе это будет концом. Он должен быть сильным до самого конца.       А Зверев лишь гладил чужие волосы и шептал успокаивающую чушь сквозь собственные слёзы, лишь бы отвлечь своего мальчика, как он любил называть Коробкина в шутку, от осознания своей ошибки.        — Очень больно? — тихо спросил стример, всё ещё не отстраняясь от чужой шеи.        — Ради тебя я и потерпеть могу, — со вздохом сказал Олсиор, а в его словах не было и намёка на шутку.        — Мне...мне очень...— пытался извиниться Илья, но никак не мог выговорить последнее слово.        — Я знаю, — перебил его Михаил, не прекращая гладить его волосы.        — Да блять! Дай мне договорить! — разозлился Алоха, отодвинув от себя Зверева за плечи, чтобы посмотреть в его глаза. Миша дрогнул всем телом, зажмурился, смаргивая слёзы, вновь выступившие на глазах. — Я хотел сказать, что мне... очень... да блять... мне очень жаль! И повторять я этого не буду!       А Миша так и не смог разозлиться на Коробкина по-настоящему, даже если тот причинил ему боль, даже если он, как оказалось, ест себе подобных. Какая разница? Если это не его знакомые и друзья, то он, наверное, сможет пережить. Зверев не строит из себя святого, беспокоясь обо всех.       С вымученной, но все же улыбкой на лице, ведущий потянул свою руку к лицу гуля, стёр из уголков его рта собственную кровь и лишь на крохотное мгновение прижался к чужим губам.        — Это за моральный ущерб, — неловко попытался оправдаться Олсиор, отводя взгляд.       Только сейчас он понял, что, скорее всего, никаких чувств к нему Илья и не испытывает, даже если и делает с ним фансервисные фотографии. Однако один раз он мог себе такое позволить, на правах жертвы.       У самого же Коробкина словно скала с плеч свалилась, окрыляя и придавая сил. Он даже позволил себе привычную ухмылку, и притянул чужое лицо к своему за подбородок.        — Что за детский поцелуй, Олси? Разве с женой не мог толком научиться? Я думал, что ты уже опытный в этом деле, — с издёвкой протянул он, чтобы через мгновение втянуть Михаила в страстный поцелуй.       И он продолжался несколько минут, с короткими перерывами на вдохи, пока на телефон Зверева не пришло сообщение от организаторов с вопросами об Илье. Разорвав этот поцелуй, они спешно встали с земли, и, пока мужчина отвечал на сообщение, Коробкин внимательно осмотрел его тело, в частности рану, чувствуя, как муки совести начинают проедать ему диафрагму изнутри. Нужно было хоть как-то обработать рану и перебинтовать её, чтобы протянуть целый эфир.        — Я сказал, что скоро найду тебя, но нам нужно спешить, если мы хотим успеть вовремя, — как ни в чём не бывало заявил Миша, пряча телефон в карман и принимаясь одеваться, пытаясь не зацепить рану.        — Да стой ты, — к нему подошёл Алоха и помешал продолжить процесс одевания, положив свои руки на руки мужчины. — Сначала перевяжем мою неудачную попытку съесть тебя, и пойдём в студию.        — А где мы возьмём бинты? — спросил Михаил.        — Иногда ты пиздец тупишь, но сегодня сделаю скидку на шок и объясню, — закатил глаза Илья. — Куп-лю. Понятно? А теперь стой тут, я скоро приду, — и после этих слов он убежал в сторону магазинов возле арены, оставляя в переулке одного лишь Олсиора с глупой улыбкой на лице и рваной раной на плече, от которой точно останутся шрамы.       Неоновый свет Шанхая не убавил мощности ни на мгновение, но даже здесь был свой уголок, куда его лучи не проникали, где царила успокаивающая тьма, что надёжно хранила тайны. Свет смог вскрыть один секрет, как хирурги обычно вскрывают гнойные нарывы, но тьма породила куда более сокровенную тайну, которую не под силам разгадать даже самым ярким лучам.