***
Жёлтый «Москвич» нёсся прямо на него. Один выстрел — всё изменится. Миша прицелился, но автомобиль резко дернуло в сторону. Рыжий газанул, задев Соловьева крылом, и умчался в неизвестном направлении. Едкий дым выхлопной трубы заполнил лёгкие. Колени больно ударились о землю. — Стой! — Мишин крик оборвался приступом кашля. Это был последний шанс. Избавиться от болезненной одержимости, вечной погони, напряжения. От Рыжего. Битумный запах бил в ноздри. Соловьёв согнулся на горячем асфальте. Мужчина с силой ударил по нему кулаком, оставив алый след на шершавой поверхности. Люди хватали под руки, тащили к машине скорой помощи. Голоса медиков и полиции невнятным гулом в ушах. — Ты ушёл от меня. Снова, — еле слышно прошептал Соловьёв. А потом появилась она. Способ забыться и забыть.***
Каждый день был подобен предыдущему. С Катей, гражданской женой, было спокойно, тихо, правильно. Завтрак утром, поцелуи на прощание, служба, ужин, сон. За высокую раскрываемость повысили в должности. Павлов стал выцветшей фотографией на ориентировках — убийств не происходило уже два месяца. Казалось бы, вот она — та нормальная жизнь, о которой Миша так мечтал. Только вот в своих снах майор Соловьёв слышал отчаянный крик Рыжего. Ощущал прикосновение его обветренных губ, так не похожих на нежные Катины. Сжимал его худые плечи. И медленно сходил с ума от одиночества. — Миша, что случилось? — ласково спросила девушка. Тусклый свет лампы блестел в её глазах. Соловьёв вырвался из тяжелых мыслей. Этой ночью нужно было поговорить с Катей серьёзно. — Ну, что ты молчишь, на работе что-то случилось?.. — Кать, мы расстаёмся. Я больше не могу так, — выдавил Миша, старательно избегая её взгляда. Девушка вздрогнула. — Т-ты что такое говоришь? Почему? — она растерянно посмотрела на любимого. — Миш, ты устал после смены, давай ляжем спать? — Нет. Я тебя не люблю, — он коснулся пальцами нижней губы, сглотнул, справляясь с щемящей тоской. — Ты замечательная, правда, с тобой хорошо. Было. Но мне стыдно играть твоими чувствами. — Миша, постой, послушай! — Катя вскочила, в глазах — горькие слёзы. — Я тебя очень люблю! Ты же всё для меня… Её слова — удар кулаком под дых. Соловьёв закашлялся, мотнул головой. Рыжий бы никогда не умолял его остаться. Не в его правилах унижаться и выпрашивать. Он бы ушёл сам, молча. Да хотя бы ударил, разозлился, наорал… в идеальной, до тошноты стерильной жизни с Катей Мише не хватало именно этого. Бьющих ключом эмоций. Миша медленно поднялся, накинул на плечи куртку. Катя стояла, опустив голову. — Я что-то не так делала, да? — она всхлипнула. — Ты ни в чём не виновата, — мужчина тяжело вздохнул. Он надеялся избежать такого разговора. Эти банальные «дело не в тебе, а во мне». — Я всё решил. Переночуй здесь. Не выходи ночью никуда. Утром уезжай. Я помогу тебе с вещами. Потом. — А ты? — Я прогуляюсь.***
Хлопнув дверью подъезда, Миша выбежал на улицу. Капли ноябрьского дождя приятно охладили пылающие щеки. Лучше одному, чем так. Устал Соловьёв от игр. Давно пора написать рапорт о переводе, собраться и уехать из этого города, где всё напоминало о прошлом. Миша порылся в карманах — во внутреннем должна была быть банковская карта. На одну ночь в гостинице должно хватить, а дальше — по ситуации. Он поискал взглядом машину и застыл, увидев человека на лавке у подъезда. Рыжий, а это несомненно был он, сидел, сгорбившись, спрятав руки в карманах куртки. Уставился Павлов куда-то в пустоту. Миша окликнул, выдернув из оцепенения. Рыжий исподлобья посмотрел на Соловьёва. Сморгнул капли с ресниц, взгляд стал осмысленным. Нервно сглотнул и поднялся на ноги. Уж чего Павлов точно не ожидал, так это увидеть здесь Мишу. Однажды, из любопытства выяснил адрес, пришел, но не смог решиться даже в подъезд зайти. Чуть не столкнувшись утром с Соловьёвым, бежал куда глаза глядят и обещал себе больше не приходить. Вернулся. И вот уже месяц сидел под окнами Мишиной квартиры, сам не зная, чего конкретно хочет и ждет. Рано утром бесшумным конвоем провожал на работу. К ночи возвращался и смотрел, как в окнах гаснет свет. Рыжий привык быть незаметной частицей жизни Соловьёва. Да и не нужно ему было выходить к Мише. Тяжело признаться себе в зависимости от человека, в отчаянном желании взаимности и тепла. В том, что может полюбить. Теперь, когда они встретились лицом к лицу, Павлов совершенно растерялся. Даже не услышал вопроса. — Ты откуда здесь?.. — с трудом повторил Миша, борясь с желанием ударить себя по лицу и проснуться. — Мимо проходил, — сипло ответил Рыжий. Голос позорно дрожал от холода. — Гулять я люблю, Миша. — Гулять, — эхом повторил Соловьёв, окинув взглядом разбросанные окурки возле лавки. Оба молчали. Как много Миша хотел бы высказать… Мысленно готовился, прописывал возможный диалог. Только сейчас он смотрел на промокшего насквозь Рыжего, и все слова вылетели из головы. Павлова било крупной дрожью, рыжие волосы потемнели дочерна, слипшись тяжелыми прядями, глаза смотрели напряжённо и устало. Соловьёв невольно подумал, что нельзя под дождем вот так. Руки потянулись, сжали грубую мокрую ткань куртки. Не до конца осознавая, что творит, набросил капюшон на голову Рыжего. Случайно задел пальцами шрам на щеке. Павлов отшатнулся, прикосновение обожгло. — Не нужно… — в груди защемило. Он весь подобрался, больно впиваясь себе в ладони ногтями. Холодно. Страшно. Нужно бежать. Мужчина сделал шаг назад. Миша схватил его за рукав — решение пришло в голову спонтанно. — Где ты живешь? — нащупал в кармане ключи, щелкнул кнопкой сигнализации. — Пусти, — прошипел Рыжий, пытаясь вырвать руку. Миша буквально потащил его за собой, от чего Павлов почувствовал себя нашкодившим ребёнком. — Садись, поехали, — мужчина открыл дверь, заталкивая Рыжего внутрь. Тот неловко споткнулся и кулём ввалился в салон. Соловьёв сел за руль и завёл машину. — Куда? — обессиленно прошептал Рыжий. Чёрт бы побрал этого Соловьёва… Он шмыгнул носом, кутаясь в противно-влажную куртку. — Домой.***
Жёлтые огни ночных фонарей растворялись в каплях дождя на стеклах автомобиля. Негромко звучала музыка из магнитолы. Миша то и дело косился на Рыжего. Тот сидел молча и смотрел прямо перед собой. Выглядел Павлов измученно. Соловьев только сейчас заметил, какие черные тени залегли под его глазами. Сверяясь с навигатором, Миша вёл машину и думал о том, что не мог же Рыжий пройти полгорода пешком. Другой конец Москвы. Загорелся красный фонарь на светофоре. Соловьев, помявшись, всё же остановился посреди пустой дороги. — Где твоя машина? — негромко поинтересовался он. Выждав какое-то время и не получив ответа, повернул голову и изумленно вскинул брови. Рыжий спал. Вот так просто, привалившись виском к холодному стеклу. Бледные пальцы всё ещё сжимали куртку. Павлов хмурился. Соловьёву в своё время казалось, что Рыжий никогда не спит. А если и спит, то уж всяко не рядом с человеком, который должен его ненавидеть. Он с легкостью может выхватить табельный ствол и прострелить Рыжему висок. Павлов — человек далеко не глупый и не позволил бы себе расслабиться просто так. Миша вздрогнул, осознав. Он настолько доверяет ему?..***
Павлов ничего не сказал, когда Миша последовал за ним в подъезд. В лифте ехали молча, стараясь не смотреть друг на друга. Только очутившись в собственной прихожей, Рыжий обрёл дар речи. Он будто накопил силы и придал голосу максимально раздражённый тон. — Кому расскажу — не поверят. Личный конвой до квартиры от товарища майора. — он брезгливо повёл плечами, сбрасывая куртку. — Как видишь, я никого не убил. И никого не желаю видеть. Миша понял намёк. Он мялся под тяжёлым взглядом Павлова. Без привычного налёта язвительности и дешёвой клоунады тот казался совершенно другим. Для Соловьёва он был абстрактным злодеем, которого нужно поймать. Сейчас перед Мишей стоял чертовски вымотанный взрослый мужчина. Не хочется уходить. Он и сам не знает, зачем так сильно желает остаться. Спешно перебрав в голове возможные причины, Соловьёв демонстративно стряхнул капли воды с ворота рубашки. — Дай хоть одежду посушить. Я же вёз тебя через весь город. — Я не просил, — напомнил Рыжий. Немой упрек отражался в Мишиных глазах. Павлов скривил губы, ощутив себя обязанным. — Делай, что хочешь. И захлопни дверь, когда будешь уходить. Рыжий скрылся за дверью и шумом воды. Миша снял куртку, повесил на крючок в прихожей. Прошёл в комнату, зажёг тусклую настольную лампу и огляделся. Совершенно невзрачные стены, кровать, накрытая простым тёмным пледом, старенькая батарея в углу — неплохо бы на неё скинуть рубашку; так и не скажешь, что тут живёт опасный маньяк. Его внимание привлекли разве что шкафы, где теснились книги вперемешку с газетами и фотографиями. Миша подошёл ближе, разглядывая полки. Белое пятно бросилось в глаза. До невозможности измятый листок нелепо выделялся на общем фоне. Соловьёв взял его в руки, приглядываясь. Это была его фотография с доски почёта в отделении полиции. Миша вспомнил, как она пропала совсем недавно — делали ремонт. Пришлось побегать, чтобы достать новую. Он ещё думал тогда, что его фото — единственное, которое бесследно и так подозрительно исчезло. — А его ты забрал… Конечно же ты. Почему я раньше не понял? — пробормотал Соловьёв. Пальцами погладил блестящие полоски скотча, которыми очень аккуратно склеены осколки его лица. Такие мелкие… рвал намеренно. Словно герой драматического фильма, отчаянно пытающийся забыть человека, а потом собирающий паззл чувств обратно. Миша прерывисто вдохнул — узнавать такие тонкости чувств Павлова не входило в его планы. В груди сдавило, и он поспешил положить фотографию на место. Рыжий больше получаса сидел в ванне, обхватив колени руками. Вода горячими каплями грела тело, но Павлов не чувствовал этого. Ему было страшно. Он прислушивался к звукам за дверью, всё надеясь услышать заветный хлопок входной. Это значило бы, что Миша, наконец, ушёл и можно было вновь остаться наедине с собой и своей тоской. Только вот не закрывал Соловьёв за собой дверь. Тихо. Мужчина опустил голову, с негромким стоном выдыхая. Он презирал себя за трусость и явное уклонение от разговора. И за рвущееся наружу желание — чтобы его Миша остался. Рыжий больно ударил кулаком о чугун ванны, приводя себя в чувство, и поднялся на ноги.***
— Какого чёрта ты ещё здесь? Услышав грубый голос за спиной, Миша обернулся. Павлов, хмурясь, вытирал полотенцем волосы. Соловьёв уставился на его тощие ключицы, которые не скрывал ворот растянутой черной футболки. Эти его грёбаные родинки на бледной шее, которую хотелось не то свернуть, не то искусать до крови. Пауза затянулась. — Соловьёв, я с тобой разговариваю. Убедился, что я не собираюсь выходить на улицу? Теперь сделай одолжение — уйди, — Павлов швырнул полотенце на стул, прошел к подоконнику, где лежала пачка сигарет. Пальцы не слушались, шершаво чиркая колесиком зажигалки. У Рыжего начинали сдавать нервы, и ему это совсем не нравилось. — Я… ещё не досушил, — промямлил Миша. Причина, придуманная наспех, прозвучала глупо. Павлов выдохнул, спрятавшись за дымной завесой. — Дома досушишь. Тебя там Катя ждёт. Переживает, наверное, — он криво усмехнулся. — Поспешил бы, нехорошо это. — Не ждёт, — сухо ответил Миша. Нарочито развязное поведение Рыжего начинало злить. — Мы расстались. Павлов поперхнулся дымом, растерянно моргнул. — Когда? Соловьёв демонстративно посмотрел на наручные часы, дёрнул плечом. — Три часа назад. Рыжий отвернулся, прижался лбом к холодному стеклу. Мишины слова пошатнули вымученное самообладание. Нельзя. Нельзя поддаваться, раздувать тлеющий огонек надежды. — Я должен тебе сочувствовать? — он скомкал недокуренную сигарету в руке. Пальцы обожгло. Миша молчал, реакция Павлова не ускользнула от его взгляда. Рыжий зябко повёл плечами и заставил себя обернуться. — Чего ты от меня хочешь, Соловьёв? — он бы хотел придать голосу привычный язвительный тон. Вышло как-то тоскливо, и мужчина отвёл взгляд, зацепившись за бурое пятнышко на обоях. — Вот смотрю на тебя. Ты же мне всю жизнь сломал, я должен тебя ненавидеть, — тихо, будто размышляя вслух, сказал Миша. — И всё равно я здесь. Сам пришёл. Павлов вздрогнул — кулаки сжались сами собой. Конечно, это же Соловьёв, на что он ещё мог рассчитывать. Обида больно уколола сердце, свела скулы. — Я? Я тебе жизнь сломал? — прошипел он, шагнув вперед. Как же хотелось ударить Мишу сейчас. Разбить лицо в кровь. — А ты всё продолжаешь винить меня в своих проблемах? Удобно, Миша. Браво, нашёл себе козла отпущения. — А кто? — Соловьёв подхватил его злобу, распаляясь сам. — Из-за тебя я не мог нормально жить. Только ты виноват в том, что нормальные люди боялись из дома выходить. Потому что грёбаный псих и убийца — ты — шлялся по улицам! Моя семья, мои друзья страдали, только потому, что тебе так нравилось. — Семья? А ты уверен, что они вообще были? — Павлов криво усмехнулся. Так было проще — вернуться в привычный образ маньяка-психопата. И спрятаться от отчаяния, клубком колючей проволоки раздирающего изнутри. — Всё, что было — иллюзия, Соловьёв. Другая реальность, созданная твоим сознанием, называй, как хочешь. — Я любил этих людей! — Миша сорвался на крик. Его затрясло, ведь Павлов надавил на больное. Порой Миша и сам был не уверен в том, что существует на самом деле. — Ты их убил, Миша. Ты-ы! — Рыжий, захлебнувшись, указал пальцем на мужчину. — Никогда не задумывался, что, если бы не твоё… упрямство, все они спокойно жили бы дальше? В любом времени. — Не смей обвинять меня в этом! — Хочешь правды, Соловьёв? Открою тебе маленький секрет — я из-за тебя… только для тебя. Ты думаешь, они мне были нужны? Нет. Только ты. — Сними белый плащ, — прорычал Миша. — Изображаешь жертву? Может, скажешь ещё, что я тебя заставлял брать в руки нож и вспарывать жертвам животы? Признай, наконец, что ты — просто слабак. Кто мне говорил, что хочет убить меня? Что, духу не хватило? Я ведь и сдачи дать могу, проще на слабых отыгрываться, да? Если бы слова могли ранить, подобно пулям, то Рыжий давно истекал бы кровью на полу собственной квартиры. Он, то и дело смаргивая выступающие слёзы, смотрел на Мишу. Сердце, колотящееся так сильно, казалось, разрослось и давило на лёгкие. Воздуха… Задыхаясь в приступе отчаяния, Павлов понял, что сам всё испортил. Если бы он только мог вернуть всё назад, быть может и Миша сейчас не смотрел на него с такой злобой и презрением. Если бы знал, что так сильно полюбит Соловьёва, что будет кричать по ночам и гасить боль алкоголем и случайными жертвами в затрапезных ночных клубах, может перестал бы бегать за ним в попытке обратить на себя внимание. Он ведь не умел по-другому. Ещё в детстве понял простой принцип: хочешь что-то — возьми силой. И всё было так просто и понятно до встречи с Мишей. — Может быть, я и не хотел тебя убивать, — невнятно выговорил Павлов. Губы дрожали и плохо слушались. — Я тебя… Он осёкся, поймав Мишин недоверчивый и враждебный взгляд. Рыжий опустил голову, до крови царапая ладони ногтями. Колени задрожали, в горле запершило. Соловьёв ожидал чего угодно, но не смеха. Надрывный, звучащий жутко в застывшей на мгновение тишине. Павлов шагнул чуть ближе, продолжая скалиться — только в глазах сверкали и кололись льдинки. — Да, Миша, я — мразь! Да, я убивал только потому, что хотел сделать тебе больно. Как ты там говорил… сейчас вспомню. Мне на роду написано сукой быть. И я с удовольствием убил бы ещё кого-нибудь, только чтобы позлить тебя. Разумеется, это было ложью с самого начала. И Миша, как опытный следак, мог сразу связать концы с концами. Хотел бы убивать — почему же два месяца сидел тихо?.. Рыжий усмехнулся, вспыхнувшая в глазах мужчины ярость почему-то искренне развеселила. Среди болезненно пульсирующих мыслей в голове четко выделялась одна — нужно заставить Соловьёва уйти. Даже так. Иначе Павлов просто не выдержит. Он с трудом держался на ногах, борясь с желанием осесть на пол и закрыться руками. Миша толкнул его. Павлов охнул — лопатки проехались по шершавой стене. Не успел он отвлечься на саднящую боль, как добавилась новая — мужчина с силой сжал его плечи. Рыжий видел лишь горящие глаза Соловьёва, остальное скрыла пелена полумрака. — Ну давай, ударь меня, — прошипел Павлов, назло себе извиваясь в Мишиных руках. Едкие слёзы в глазах. Царапины на спине защипало, что только раззадорило. — Ты… ты же без этого не можешь. Бей, давай! Миша зажмурился на мгновение — он словно перенёсся в тот день, когда вот так же держал Рыжего за плечи. После того, как… вот то, чего он хотел. Снова ощутить, пережить этот момент. Не хватало лишь… — Повтори, — медленно, почти по слогам выговорил мужчина. Павлов растерялся на секунду, перестав дёргаться. — Что?.. — Повтори то, что сказал мне тогда, на заправке. Соловьёв стоял так близко, что его дыхание чувствовалось на щеках. Рыжий чувствовал себя совершенно беспомощным. Будто он снова тот маленький мальчик, которому никто не может помочь. Эхом в голове прозвучали крики матери. Он столько лет доказывал себе, что больше никогда не допустит такого. Что сможет постоять за себя. Вот только сейчас Павлова снова держал Миша. Человек, чьё существование выбивало из колеи. Жгучая злоба накатила волной. Рыжий ненавидел себя — за желание, чтобы Соловьёв и дальше так держал его. Желание поддаться, уступить. Ненавидел Мишу. И всю свою грёбаную жизнь. — Я повторю, — с надрывом прохрипел Павлов. Терять было нечего. — Ты для меня всё. Ты! Мне, сука, плевать, в каком времени и мире я окажусь. Потому что, если там не будет тебя — не будет и меня. Мой мир — это ты, Миша. Сердце пропустило удар. Соловьёв подался вперёд, резко накрыв губы Рыжего своими. Павлов замолотил кулаками по его груди. Не обращая внимания на дёрганые движения, он продолжал целовать Рыжего. Солоноватый привкус чуть отрезвил — Миша отстранился. Павлов, бледный и встрёпанный, вжался в стену, беззвучно двигая перемазанными кровью губами. Соловьёв отпустил его плечи. И, не позволяя тому сбежать, обхватил за талию, прижал к себе. Теперь это казалось полноценными объятьями. — Пусти меня. П-пусти, сука… — Рыжий сдавленно простонал ему в губы и как-то обмяк, в голове будто щёлкнуло. Все тело содрогалось, прикосновения Соловьёва жгли. Трясущимися пальцами провёл по Мишиной груди, сжал белую ткань майки. По нервам побежал ток, будя новые ощущения, которых Павлов никогда не испытывал. И прежде чем отдаться в их власть, он понял, что тоже целует Соловьёва. Мужчина, не разжимая объятий, толкал его вперёд. Рыжий запнулся и упал на скрипнувшую постель. Когда горячие пальцы Миши скользнули под футболку, оглаживая ребра, задевая соски, ему хотелось плакать от того, как тело реагировало на прикосновения. Рыжий выгибался, подставляясь и тихо скуля. Соловьёв резко потянул ткань вверх, вынудив поднять руки. Футболка отброшена в сторону, а Мишины губы уже скользили по шее и вниз, и бледная кожа тут же краснела от укусов. Соловьёв устроился между коленями, сжал выпирающие кости его бёдер, очерчивая влажную дорожку на впалом животе. Рыжий дёрнулся, всхлипнул и отчаянно закрыл лицо руками, словно защищаясь. Миша приподнялся, нависая над ним. Перехватил запястья, открывая лицо. Вздрогнул, увидев в глазах слёзы. И тут же наклонился к губам, вовлекая в поцелуй. Свободной рукой он стягивал домашние штаны Павлова, и тот, ощутив его пальцы на внутренней стороне бедра, забился, цепляясь за Мишины плечи. Он не готов, он не хочет так. Страшно… Соловьёв же, поглощённый новыми ощущениями и желающий большего, казалось не замечал состояния Рыжего. Он оторвался от его губ, приподнял мужчину и перевернул на живот, мельком вспомнив, что так будет легче. Когда Миша вдруг резко поднялся с кровати, Павлов подумал, что всё закончилось. Он съежился, губы дрожали беззвучными рыданиями. Но Соловьёв, чем-то пошумев, вернулся и навалился сверху, вжимая в постель. Рыжий почувствовал обнаженные бедра, прижимающиеся к нему сзади, и уткнулся в подушку, часто дыша. Неосторожным движением задел Мишу, и тот глухо застонал. Влажные пальцы скользнули меж ягодиц — острая боль пронзила тело, Павлов вскрикнул, сжав простынь. — Пожалуйста, не зажимайся, — хрипло прошептал Соловьёв ему в ухо. — Больно будет, я не хочу… чтобы было больно. Мужчина на секунду задержал дыхание, услышав его слова. Миша заботится о нём. Мише сейчас хорошо. С ним, с Рыжим — хорошо. Всё остальное — не важно. Павлов послушно расслабился, безвольно прикрыв глаза. Соловьёв осторожно двигал пальцами, проникая с каждым разом чуть глубже. Пытаясь отвлечь мужчину от боли, он вёл губами от мочки уха, к шее, позвонок за позвонком спускаясь к острым лопаткам. Чувствительный бугорок возник под кончиками пальцев, и Миша плавно надавил на него, что заставило Павлова вскрикнуть и инстинктивно податься назад. Соловьёв, ощутив, что больше не выдержит, обхватил Рыжего поперек живота и потянул вверх — тот уперся коленями в простыни, выгнувшись. Уткнувшись носом во влажные рыжие волосы, он медленно вошел до основания, задержавшись и позволив привыкнуть к ощущениям. Павлов затих и чуть шевельнул бёдрами. Движение началось плавно и медленно, постепенно ускоряясь, становясь ритмичным. В голове у Рыжего билась единственная мысль — главное, чтобы Мише сейчас было хорошо. И он, словно в трансе, уже сам двигался в такт, зарываясь лицом в промокшую подушку. Соловьёв отстранился и обхватил его плечи, переворачивая на спину. В желтоватом свете лампы блестели мокрые от слёз щеки. Одним резким движением, уже не боясь возможной боли, Миша вошел в него. Рыжий вдруг положил руки на его плечи, царапая кожу до крови. Слушая его сдавленные стоны, вжимая Павлова в кровать, Миша словно сходил с ума. Он замер, ощутив нахлынувшую разрядку. И упал без сил на Рыжего, слушая биение его сердца. Павлов лежал, оцепенев, и почти не ощущал, как Миша вытаскивал из-под спины смятый плед, осторожно вытирал его и надевал белье. Только когда Соловьёв встал с кровати и куда-то отлучился, к Рыжему пришло осознание произошедшего. Он отвернулся к стене и съежился, поджав коленки к груди. Рыжий слышал, как шумит вода в ванной, как Миша чем-то шуршит и ходит по квартире. Стало противно на душе. Соловьёв получил, что хотел, сейчас он просто соберёт вещи и уйдет к своей Кате. Они же просто поссорились, и Миша воспользовался им, как заменой. Как только мог он позволить сделать с собой такое, почему… конечно он знает. Миша ведь самый близкий человек. Самый любимый. Для него Рыжий готов на всё. Только вот Соловьёву вряд ли нужна его любовь. Да и сам он не нужен. Поверил, как наивный ребёнок… Холодно. Павлов обхватил себя руками, не в силах подняться и укрыться. Он мысленно умолял Мишу просто уйти. Потому что сейчас хотелось выть. Соловьёв и так уже предостаточно видел. Миша вернулся в комнату и нахмурился, увидев скорчившегося Павлова. Что-то не давало покоя. Он присел на кровать и неуверенно коснулся бледного плеча. Рыжий дёрнулся, будто прикосновение причинило ему острую боль, и подвинулся ближе к стене. Павлов мелко дрожал. Миша молча смотрел на его исцарапанную спину и растрёпанные рыжие волосы. На душе кошки заскребли — Соловьёв вспомнил реакцию Рыжего. Его слёзы в глазах и слабые попытки отбиться. Раньше Миша не упустил бы случая подколоть маньяка на тему того, что тот в свои 42 ни с кем не был. Только вот сейчас ситуация была мерзкой донельзя. Твою мать, он же просто взял и изнасиловал его. Соловьёв, сгорая от стыда, снова потянулся к мужчине, погладив по голове. Рыжий лишь сильнее сжался, не проронив ни слова. Миша взял в руки одеяло и накрыл их обоих, укладываясь рядом. Он неловко двинулся ближе, помня о свежих ссадинах на спине Павлова. Мягко обнял его за плечи и уткнулся носом в затылок. — Прости, — прошептал он. Все слова вылетели из головы, Мише хотелось сказать больше. Но он не смог. Блеклый рисунок обоев поплыл в глазах. Рыжий закусил губу, стараясь справиться с накатившими слезами. От этой внезапной Мишиной доброты и тепла стало ещё хуже. Зачем давать ему такую надежду? Это жестоко. Очень. А Соловьёв лишь крепче обнял его, стараясь согреть. Павлов шмыгнул носом и спешно вытер кулаком глаза. Миша вздохнул. — Посмотри на меня, — не видя реакции, он сглотнул и попробовал снова. — Жень, пожалуйста. Рыжий вздрогнул, пожалуй, впервые услышав своё имя из его уст, произнесённое так ласково. Медленно и нерешительно повернулся к Соловьёву. Миша взял его лицо в свои тёплые ладони, осторожно провел большими пальцами по щекам, круговыми движениями вытирая досуха последние солёные капли. Не выдержав его долгого взгляда, Павлов спрятался, ткнувшись лбом в грудь мужчины. — Хочешь, будем жить у меня? — Миша, ощутив даже такую маленькую отдачу, почувствовал себя легче и увереннее. Сейчас хотелось успокоить, пусть даже незначительной болтовнёй. — Вот завтра возьму отгул, соберём твои вещи и уедем. Или я к тебе, как захочешь — так и будет. Что думаешь? — А она? — сипло спросил Рыжий. Горло пересохло от волнения, хотелось пить. — Я же тебе говорил — мы с Катей расстались. Утром её уже не будет в моей квартире, — Соловьёв плотно сжал губы, готовясь сказать главное. — Я её не люблю. А меня?.. Павлов так и не смог сказать это вслух. Возможно, боялся услышать правду. — Дай попить, — попросил он, и Миша потянулся за стаканом. Рыжий смотрел на его плечи, подумав, что спросит обязательно. Позже. Они так и лежали, молча прижавшись друг к другу и вслушиваясь в удары капель по жестяному карнизу. Мишино дыхание вскоре выровнялось — уснул. Рыжий проследил глазами за полоской света на стене — машина, негромко шурша колёсами, уехала в темноту ночи. — Я тебя люблю, — тихо, боясь быть услышанным, сказал Павлов. Его слова растворились в шуме ледяного дождя.***
Лучи солнца пробивались сквозь шторы, путаясь в волосах Павлова, и отдельные прядки загорались медным огнём. Миша, уже давно проснувшийся, лежал, подперев щёку рукой и рассматривая спокойное, такое красивое сейчас лицо Рыжего. Не выдержал и коснулся скулы, кончиками пальцев повторив шрам. Павлов выдохнул и открыл глаза, сонно моргнув. Встретившись взглядом с Соловьёвым, он чуть придвинулся, внимательно разглядывая ореховую радужку. — Что дальше? — неуверенно спросил он. Мужчина пожал плечами, чуть улыбнулся. — Дальше?.. Жить.