Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною. Псалом 41
— Приглуши свет, Уэн. Прямо в глаза светит. Раздражает. Пышная шапка пепельных кудрей со стальным отливом спряталась под одеялом. Голос ее обладательницы звучал капризно и раздражённо, но Уэн знал, что Хоэль просто разыгрывает очередной спектакль. На самом деле ей нравилось. Нравился этот вечер, нравились мерцающие над головой россыпи звезд — пусть это и была лишь голограмма, имитация, умелая подделка настоящего Млечного пути. Иллюзия, которую Уэн подарил ей на Рождество, слегка покопавшись в хитроумном коде визуальных плат, выстилающих купол. Базовые настройки голографического купола давали не самый широкий простор для фантазии. Безоблачное небо, закат, лунная ночь. По мнению конструкторов, этого должно было хватить для того, чтобы обитатели станции не слишком часто выли от тоски — что ж, их оптимизму нельзя было не позавидовать. Эти искусственные закаты, цветовую гамму которых Уэн уже успел изучить до последнего оттенка, вызывали тошноту. А вот звёздное небо — нет. Уэн улыбнулся. Несколько несложных манипуляций, и он снова чувствовал себя дома, в Корнуолле. Неподалеку от родительской фермы было запущенное поле — прибегаешь туда ночью, падаешь спиной в мягкую густую траву, и смотришь в небо. Млечный путь опускался так низко, что его можно было пощупать рукой — в детстве Уэну казалось, что он обязательно должен быть прохладным, как мамина ментоловая мазь от головной боли. Если лежать долго, начинает казаться, что ты один-одинешенек во всей вселенной, и поля вокруг никакого нет, и планеты Земля со всеми ее огненными потрохами — тоже. Можно раскинуть руки и ноги и висеть в огромной темной пустоте, как в мягком одеяле, представляя, что вокруг — первозданный хаос, мир до начала времен, и ты в нем — звёздная пыль. Когда Уэн впервые попал в открытый космос, на переживания первопроходца не было времени — кейс с инструментами и нетерпеливое попискивание коммуникатора делали выход за пределы шаттла практически будничным. Тот же ремонт, те же микросхемы, только пайка другая, и работать в перчатках скафандра неудобно до отвращения… И все же, когда работа была окончена, он обернулся. Космос смотрел на крошечного наглого механика равнодушно, бездыханно, и это даже отдаленно не было похоже на поля в Корнуолле. И Млечный путь уже давно остался позади. Где-то в глубине души Уэн признавал, что на самом деле сделал подарок самому себе. Для Хоэль, которая никогда не видела Земли, звёздное небо с его родины было не более, чем романтическим сюрпризом, ярким пятном на однообразной ленте будней. И тем не менее, Уэн был уверен, что ему удалось ее впечатлить. — Не ворчи, душа моя. — Он вслепую нащупал пульт и пощелкал клавишей регулировки освещения. Лампы дневного света мигнули и погасли, уступив место приглушённому оранжевому. Синеватый свет, напоминающий о земных больницах, никогда Уэну не нравился. Лампы автоматически включались по утрам, сообщая о наступлении нового дня. «…Семь тридцать утра по земному времени на Лебен-300. Температура воздуха в жилом отсеке — двадцать четыре градуса выше нуля по Цельсию. Уровень влажности в буферном отсеке — восемьдесят процентов. Доброе утро, мастер Норвенн, желаю вам успешной работы и хорошего дня. Напоминаю о том, что подходит к концу сто сорок седьмой день вашей смены. Командование по-прежнему ожидает ваш рапорт за последний отчётный период. Погода за бортом…» Уэн отключил болтливого секретаря неделю назад. Отправлять отчёты было уже некому, а вежливые приветствия, одинаковые, как фабричные леденцы, нагоняли смертную тоску. Что до погоды за бортом… Уэн искренне не понимал, кому потребовалось вшивать в эту программу данные с метеорологических датчиков. На Лебен-300 погода всегда была одинаковой. Утренний дождь, дневной дождь, вечерний дождь. Ночью тоже шли дожди, а в те редкие моменты, когда с неба не обрушивалась стена воды, в атмосфере повисал тяжёлый едкий туман, дышать которым не стоило.***
Человеческая жадность, не имеющая границ. Вожделение, страсть, желание поглотить и присвоить все, чего может коснуться рука мыслящего существа. Люди вгрызались в тело планеты, безжалостно вскрывали каменные недра, разрывали сосуды подземных рек, бурили, брали пробы, экспериментировали, тестировали, высверливали сквозные кровоточащие черными водами дыры — все, чтобы убежать от смерти. Смерть распорядилась иначе, с убийственной иронией — люди, алчущие бессмертия, сами заглянули за ее порог. Возможно, если бы планета была мыслящей, она бы сейчас цинично ухмылялась, глядя на деяния рук человеческих. Лебен-300 не была богата ни редкими металлами, ни драгоценными камнями. Ее недра скрывали куда более ценное сокровище — микроскопические вкрапления белоснежного песка, ради которого ежесуточно тонны породы ползли по цепным конвейерам, буры с каждым днем продвигались все глубже, а количество сгоревших трансмиссий исчислялось сотнями. «Наступает новая эра человеческой цивилизации — человечество нашло способ победить старение, — взволнованно бурлили научные сообщества. — Величайший прорыв, невообразимые возможности…» Микроскопические дозы инновационной сыворотки, приготовленной на основе минералов, добытых на Лебен-300, дарили практически вечную молодость — человек, регулярно принимающий препарат, при желании мог замедлить износ организма и оттягивать смерть бесконечно долго — разумеется, с оглядкой на собственный кошелек. Долгожданный эликсир бессмертия, воспетый в мифах и легендах, стоил бесстыдно — если не сказать непристойно — дорого. Позволить себе такую роскошь могли единицы. Добыча минерала финансировалась частными корпорациями и сопровождалась колоссальными расходами и убытками — в советах директоров это тактично называлось «вынужденными рисками», дабы не отпугнуть спонсоров и акционеров. Разработки осложнялись погодными условиями — бесконечные ливни и высокая влажность приводили к поломкам оборудования, и нередко замену приходилось ждать месяцами, пока с Земли не прибудут новые технические челноки. Постепенно маленькая станция, построенная Корпорацией, разрослась до поселения, и на Лебен-300 начали подрастать дети, никогда не видевшие Земли и солнечного света. Все погибли в тот день, когда произошел выброс на скважинах. В поисках глубоко залегающих месторождений буры достигли рубежей, которые переходить не стоило. Приборы засекли тысячекратное превышение концентрации токсинов в воздухе, и в конце концов отравленный туман убил даже тех, кому посчастливилось вовремя добраться до закрытых корпусов станции. Сизые тучи, плотно обнимающие Лебен-300, впитали в себя каждую молекулу яда, и теперь изрытая, растерзанная в поисках жизни каменистая глыба впитывала в себя только смертоносный ливень. Из четырех сотен поселенцев на планете осталось не более десятка, но через некоторое время не стало и их. Планета убила всех. Почти всех, кроме Уэна и Хоэль. Им повезло. Многоступенчатая система воздушных фильтров в новеньком стерильном боксе лаборатории оказалась эффективнее, чем воздушные фильтры буферных отсеков. Когда над скважиной поднялось тяжелое багровое облако, электронная начинка томографа, устройство которого упорно отказывалось подчиняться банальной человеческой логике, интересовала Уэна гораздо больше, чем треск аварийного зуммера. Они провели в лаборатории несколько дней, прежде чем поняли, что остались одни. Научно-исследовательский сектор с крошечными жилыми отсеками для техников и научных сотрудников, стал их персональным Эдемом. Единственный островок жизни в царстве пустоты. Последний рубеж человечества в десятках тысяч световых лет от Земли. «…Техногенное происшествие неизвестной природы. Проект Лебен-300 заморожен. Оборудование вывозу не подлежит. Станция законсервирована, канал связи отключен. Выживших нет».***
Уэн не знал, зачем каждый год с таким упорством и педантичностью отмечает дни в земном календаре в ожидании декабря. Возможно, Рождество стало для него тем самым якорем, который помогает не сойти с ума вдали от дома в глубоком космосе. Он видел, что творит с людьми изоляция и пустота, если у них не было таких якорей. Люди сходили с ума, постепенно погружались в пучину безумия — медленно, страшно, принимая за чистую монету галлюцинаторные видения спутанного разума. Но у Уэна было Рождество. Каждый год, в одно и то же время. И еще у него была Хоэль.***
Хоэль потянулась и нехотя высунулась из-под одеяла, разглядывая таинственно мерцающий кусочек галактики на незримом потолке, скрытом за космической иллюзией. Над датчиками климат-контроля висела гирлянда из синтетической хвои, украшенная мелкими красными шарами. Она смотрелась странно, неуместно, словно кто-то создавал компьютерную игру и перепутал детали локаций — но она была. — Выходит, ваш бог родился, а потом умер для того, чтобы всех спасти, — она задумчиво начала выписывать пальцем круги над головой, словно вымеряя расстояние между искусственными звездами. — Какой же это тогда праздник? Смерть бога не празднуют, ее оплакивают. — Нет, Хоэль. Празднуют не смерть, а торжество жизни. «Смертию смерть поправ» — так, кажется… — Уэн вспомнил текст из прошлого, полузабытого и почти несуществующего. — А когда он родился, загорелась путеводная звезда. Надежда родилась, понимаешь, Хоэль? — Вот бы для нас хоть что-нибудь загорелось, — грустно усмехнулась Хоэль и тряхнула серебристыми кудрями. — Но празднуй, не празднуй, а надежды нет. Сколько мы по-твоему еще продержимся? — Если не будет перебоев с аварийными генераторами, до следующего Рождества, — оптимистично заметил Уэн. — Он не умер — и мы выживем. — А если нет? — Ну… — Уэн замялся. — Тогда и проверим, правдивы ли устои незыблемой англиканской церкви из моего детства. Он решительно отбросил одеяло, влез в форменные штаны и потянул за рукав куртку, на плече которой все еще белела нашлепка Корпорации. Бесполезная и бессмысленная. — Вставай. Хочу тебе кое-что показать. Млечный путь был не единственным рождественским чудом — пусть маленьким и рукотворным, но большего ему сейчас и не требовалось. Вчера вечером, когда Хоэль уже уснула, зарывшись в подушку, он распотрошил старые световые короба, без тени сожаления выдрал из них платы со светодиодами и, сам того не замечая, до глубокой ночи самозабвенно возился с добычей. Перепаивал, переплетал провода, зачищал, срезал лишнее. Это было первое Рождество после выброса. Уэн хотел хотя бы на мгновение ощутить себя дома. Не в жилом отсеке, не в каюте, не в спальной капсуле, а просто дома. А дом — там, где рождественские гирлянды. Хоэль бесшумно подошла и обняла его со спины. — Что это? — Смотри. Сейчас увидишь. — Уэн зацепил клубок из разноцветных диодов на одном из тумблеров бесполезной, давно умолкнувшей коммуникационной панели. Свисающие провода отражались в тусклом сероватом экране. — Сейчас будет красиво. Ты такого еще не видела. Он осторожно соединил контакты. Гирлянда мигнула, словно засомневавшись, и заискрилась белым и красным. Разнообразным выбором цвета станционные запасы похвастаться не могли. — С Рождеством тебя. Хоэль положила голову ему на плечо и рассеянно тронула конструкцию кончиком пальца. Провода качнулись, приоткрывая угол панели с равномерно пульсирующим зеленым сигналом. Она поморгала и выпрямилась. Мигал датчик входящей связи. — Уэн. Что это? Он смотрел на оживший коммуникатор несколько секунд и наконец улыбнулся. — А это, Хоэль, наша Вифлеемская звезда.