А по вечерам, когда моя душа наполнялась цветами до самого края, мне было необходимо с кем-нибудь поговорить. Но рядом со мной никого не было...
***
Кашель вновь рвет лёгкие, грубо вылетая из уст. Стенки горла разрываются на части, ведь неподвижный комок встает там на минут десять, не меньше. Нехватка воздуха резко заставляет чувствовать себя ужаснее, чем когда-либо еще. Слов не хватает, чтобы высказать всю боль накопившуюся буквально за какие-то секунды. Простая тишина уверенно била по затылку, и ничто не имело таких сил, чтобы её прекратить. Такая безмолвная тишь, прерывающаяся лишь тихим кашлем, который хотелось скрыть, и задорный весёлый голос, казалось, раздающийся со всех сторон. Ну, давай же, Хенрик, признай, что ты всего лишь брат. Да, ничего нельзя сделать. Да, чувствуешь себя ничтожеством. Да, пора взглянуть в лицо фактам, ведь они слишком величественны и несокрушимы. Да... Весёлый смех расплывается в сознании на миллионы частиц, и оставшееся самообладание со скрипом зубов яростно собирает из этих частиц пазл: картину того, что ты чувствуешь себя слабым существом, валяющимся у ног великой судьбы, вымаливая прощение за свои многочисленные прегрешения. Его голос невообразим и прекрасен. Не хватает всех слов на свете для описания собственной эйфории в тот самый момент, когда находишься рядом с ним. Он само воплощение ангельской чистоты и невинности. Боишься прикоснуться к нему. А вдруг он – фарфоровая статуэтка, которую при неловком касании возможно разбить? Нет, конечно же, но где-то в глубине души датчанин убедил себя в этом. Он же неприкосновенен, по крайней мере, для Кёллера точно. Только руку протяни, и он разлетится стаей ярких бабочек перед глазами. Он стоит рядом, дружелюбно сузив глаза и что-то мило рассказывая. Лучи солнца заглядывали в окно без штор и тихо останавливались на теле юноши. Свет красиво переливался, теряясь среди его густых прядей. Солнечные зайчики озорно скакали на лице, раз в десять увеличивая его красоту. Младший по-детски щурился, но так и не отходил в тень, позволяя божественному свету во всю разыграться в глубине темных глаз. Его только что поцеловало само солнце. Боже, пусть время остановится. Навсегда. – Ты понимаешь, что это конец всем моим проблемам. Я так счастлив, что даже дыхание перехватывает... Хэй, Хенрик, всё в порядке? – вроде бы такие простые слова, но сколько они несут в себе. Едва различимые нотки беспокойства, тонут среди накрученных самим датчанином мыслей. Кашель все яростней рвётся из недр организма, но Кёллер уверен, что не самое лучшее самочувствие может благополучно подождать. – Да, все хорошо. Так что ты там сказал? – скандинав неуверенно приподнимается с колен, на которые он упал несколько секунд назад. Хрипы из горла до сих пор вырываются с таким напором, что парень чуть не захлебывается ими. Как ужасно. Но он же рядом. Ради него можно и потерпеть. Даже, если эти мгновения последние в жизни. Нужно держаться. Нужно терпеть. – Засунь свою гордость вместе с тупым упрямством в одно место и соизволь ответить на мой вопрос: что с тобой? – он присел рядом с датчанином, которому стало еще хуже. Парень чуть ли вновь не падает, придерживаясь за живот. Конечности дрожали в припадке жестокой судороги. Большинство сил мгновенно покидают тело, и скандинав осторожно опускается на пол, руками упираясь в мягкий темный ковер. Хенрика тошнило. Что-то внутри переплеталось друг с другом, извертывыми корешками вонзалось абсолютно во все органы, раздирая чувствительную плоть изнутри. Мягкий комок подходил все ближе к горлу. Нечто застряло в районе рёбер и слабо щекотало. Боль не собиралась отступать, продолжая обостряться с каждой новой вспышкой. Секунда, и рот, будто по команде, приоткрывается. Первые капли крови стекают вниз, доходя до подбородка, и стремительно скатываются по шее, оставляя за собой красивый яркий след. Бледная кожа ладони сразу же размазывает алую жидкость, и лицо тем самым приобретает жутковатое выражение. Пальцы медленно касаются губ, ставшими, в свою очередь, смачно пропитанными кровью. Что-то теплое и шелковистой на ощупь оказывается в руке. Парень сначала даже не понимает, что это, но уже через пару секунд датчанин издает смешок, ухмыляясь сквозь боль. Хах, словно впервые отплевывает чёртовы цветы. Перестань быть глупцом, Хенрик. Не обманывай сам себя. Этот лепесток фиалки. Снова. Снова терпеть это. На все ради него. Скандинав ни о чем не жалеет. Совершенно. Если о только о том, что не может найти в себе смелость, чтобы признаться в любви дорогому Эмилю. В какой момент жалкой и никчемной жизни датчанин понял, что любит своего младшего брата? Он сам даже не заметил, как все это случилось. Парень не успел и глазом моргнуть, как его кости обвили бутоны цветов. Лепестки нежного фиолетового оттенка полностью облепили его легкие, мешая раз за разом вздохнуть. Чувства накрыли Кёллера с головой. Но он сопротивлялся этим чувствам. Честно. Он брыкался изо всех сил, по ночам выкрикивая имя младшего брата сквозь сон. Он глотал успокоительное пачками, крепко держа в руках телефон, где автоответчик повторял свое занудное «абонент вне доступа сети». Он загонял себя на работу, часами напролёт копаясь в бумажках, стараясь понять смысл хоть одного слова. Он пытался скрыть свой румянец, когда он и любимый Эмиль в редких случаях прогуливались по парку, разговаривая о чем-то своем, что может быть только между братьями. Ничего за рамки выходящего, но Хенрик так этого желал. Он хотел обнять его, так крепко-крепко, чтобы между ними не осталось лишнего миллиметра. Но нет, он не сделает этого без его согласия. Нет. В один момент парень переворачивается спиной к полу, лопатками остро упираясь в ковёр. Фиалка, олицетворяющая возлюбленного, крепко была зажата в кулаке. Глаза бессмысленно вглядываются в потолок, разыскивая там ответы на все мучившие скандинава вопросы. Уши будто залиты смолой, но все же голос брата доносится до затуманенного сознания. Он что-то кричит и пытается поднять датчанина, но тот слишком тяжел для него. Юноша чуть ли не ревет от бессилия. – Кёллер, встань немедленно! П-перестань прикалываться! Это очень глупая ш-шутка. Клянусь, если ты встанешь, то я сделаю все, что ты попросишь. Н-ну, пожалуйста, – в голосе слышится дрожь, а следом и тихие нехарактерные для него всхлипы. Даа, определенно, младший увидел кровь, которая вместе с ужасным кашлем выплеснулась из организма старшего брата, но было еще что-то. Такая маленькая деталь, которую датчанин тщательно пытался скрыть. Обеспокоенный взгляд упал на губы Хенрика. Они были слегка приоткрыты и, если приглядеться, – Эмиль сначала не поверил увиденному. – дрожали. Капли алой жидкости окрасили его губы в яркий цвет и не высохшая кровь тускло блестела в последних лучах заходящего солнца. Длинные пальцы осторожно ложатся поверх чужих губ. Второй маленький незаметный лепесток почти сразу же находится в уголке рта. Секундная задержка, после которой приходит тяжелое осознание. – По кому эти страдания? – один тихий вопрос зависает между этими двумя. Первый не знает, что сказать, второй же не находит сил признаться. Умереть, не разобравшись в собственных чувствах - так иронично, не правда ли? – Я... Тебе это знать совершенно не ну.. – фраза неуверенно прерывается кричащими словами, переполненными недовольством. – Не смей решать за меня, что мне нужно знать, а что нет! Ты обязан мне ответить на вопрос – кто это? Кто виноват во всем этом? – его губы застывают в немом крике. <вероятно хочет ещё что-то сказать, но вместо этого лишь давится появившемися слезами. Хрустальные капли соленой жидкости незаметно очертили контур лица, встречаясь во внутренней части подбородка. Они сцепились вместе, создавая одно единое целое, и тихо упали вниз, прямиком на дрожащие руки, осторожно державшие лепесток нежно фиолетовой фиалки. Не надо слез. Только не это. Датчанин не в силах смотреть своими же глазами на то, как плачет самый близкий ему человек. Он просто не позволит обижать его. Не позволит даже самому себе. Дорогой Эмиль слишком хрупок и невинен, чтобы причинять ему настолько болезненные чувства. Он чуть ли не дрожит, после всех этих слов. Или это просто в глазах рябит? Хенрик со стоном выдыхает, приподнимаясь на локтях. Пара покрасневших глаз смотрели на него, явно намереваясь прожечь в нем отверстие. Их омут топил в себе, заставлял самоуничтожаться и чувствовать себя наиужаснейшим образом. Бледные холодные руки моментально коснулись запястья Кёллера, а губы лишь беззвучно произнесли одно слово: – Кто? Парень не может контролировать себя, когда видит подобные вещи. Его младший брат, его любимый братик, он не может заплакать. Никогда. А тут... Как только поняв, что тело все еще может слабо поддаваться контролю, скандинав принял сидячее положение и накрыл чужие руки своими. Он тот час опустил взгляд, и пара новых слезинок скатилось вниз. Последние мысли вылетают из головы и Хенрик одним движенем притягивает брата ближе к себе, не сильно приобняв его за спину и упокаивающе поглаживая по голове. Его волосы пахли морским ветром, морозной свежестью и мятой. Такой перемешавшийся микс, характеризующий самого обладателя. Датчанин все отдал бы, только любимый братик позволял бы обнимать себя так каждый день, если бы парню дали возможность вдыхать этот аромат, вызывающий чертовскую боль в легких. Пусть датчанин сойдет с ума, но только он был бы рядом. – Спокойно, все хорошо. Видишь, мне уже лучше... – Не смей переводить тему. Слышишь? Кто это? Мурашки пробежали по всему телу. Сознание начинает кричать о полном бреде, происходящем вокруг, но Хенрику совершенно не до этого. Только здесь и сейчас. Раз и навсегда. Пальцы медленно опускаются на талию, очерчивая ее тонкие очертания, но чужие губы в данный момент кажутся намного привлекательней. Все происходит слишком зятяжно, но одновременно так красиво и нежно, неповторимостью мгновения впечатываясь в память. В последнем луче солнца два тела прижимаются ближе к другу. Настолько близко, что это является непозволительно. Пару сантиметров друг от друга и вот, происходит то, чего давно жаждали неугомонные сердца. Этот поцелуй не назовешь сладко-приторным. Можно сказать, что в тот момент оба влюбленных почувствовали бодрящий вкус мятной жвачки на своих губах. Миллионы воображаемых светлячков запорхали вокруг. Именно золотыми искрами этих насекомых выглядела их любовь: легкая и сверкающая, похожая на росу после утреннего дождя. Внутри одного взрывались тысячи ракет и фейерверков, внутри второго же засыхали цветы фиалок, рассыпаясь в прах без остатка. На улице зажигались фонари и их мягкий свет отражался в затемнённых окнах небольшой гостиной, где сейчас произошло маленькое чудо, ставшее одним из самых запоминающихся в этот вечер.***
Всё очень просто, Я слишком сложный. Меня понять нельзя, Но полюбить-то можно...