Тэйлора бойтесь, дары приносящего

Ночь наконец разродилась снегом, спрятав под белым хлопковым одеялом разбухший от холодных зимних дождей Питтсбург. Снег валит сплошной стеной, соединяя небо с землей. Сглаживая очертания зданий, разбеливая все краски. Красиво. Очень красиво. Но наверняка блядски холодно. Чтоб удостовериться, открываю окно и просовываю наружу ладонь. Частые колкие снежинки оседают на пальцах, тотчас превращаясь во влажное ничто. Сгребаю с рамы немного мягкого снега и скатываю в маленький снежок. Тот мгновенно согревается, становясь полупрозрачной серой льдинкой. Безо всякого сожаления отправляю ее в короткий полет. Теплому после сна телу холодно — соски собрались в твердые комочки, яйца поджались, а член испуганно спрятался, не желая принимать участия в импровизированном закаливании. Быстро закрываю тяжелую створку — непривычно видеть его столь ничтожного размера. Да и простыть не хочется. (Хотя, по части соплей у нас Тэйлор, а на мне более «серьезные» болячки. Сифилис, например. Или еще что похуже. Но это все в прошлом.) *** Кофеварка сердито фыркает, выдавливая из себя последние капли, распространяя по лофту самый охуенный в мире запах. Конкуренцию ему составит только аромат блондинистого затылка. Воспоминания вызывают улыбку, и я понимаю, насколько соскучился — мелкая сволочь торчит в чертовом Нью-Йорке уже второй месяц, лишь изредка балуя телефонным сексом. Правда, два раза снизошел до совместной дрочки по скайпу, что сравнимо с премией в пятьдесят штук. Но ничего, сегодня же стребую все, что задолжал. Одних только утренних минетов накопилась гребаная прорва. Шестьдесят, как минимум. А обеденных, вечерних и иных трахов, и того больше. Так что, блядь, будет отрабатывать, как миленький. Наливаю кофе в большую красную чашку с надписью «Люблю тебя». БУхаю туда полфунта сахара. Поджигаю Мальборо, наслаждаясь первой затяжкой и запивая ее изрядным глотком кофейной сладости. Пиздец, как хорошо… Есть все-таки кайф в одиночестве. И надо ловить момент: последнее спокойное утро на этой неделе. Сочельник. Совсем скоро явится пизденыш, а вместе с ним нахлынет океанской волной вся та рождественская поебень, ежегодно заполняющая лофт, превращая его в филиал дома Деб. Лишь с более креативным, художественным взглядом на всю блестяще-шуршащую и пряно пахнущую праздничную хуйню. Только обдолбавшись я способен вынести шатание по многочисленным магазинам в поисках хрустальных ангелов, резных елочных шаров ручной работы, электрических гирлянд, искрящих «теплым желтым цветом». Именно, блядь, теплым. «Потому что холодный кажется неуютным». Затаривания хуевой тучей продуктов, половину из которых не то что не ем, видеть не могу. Меня выбешивает целая груда приторно-сладких коричных звездочек, имбирных человечков и красно-белых витых леденцов. Уже не говорю о покупке не менее десятка гребаных подарков. Именно, подарков, «потому что чек — это банально». Никогда, блядь, не слышал такого о деньгах. И хотя пизденыш сам таскает многочисленные приобретения, сам управляет корветом, настолько устаю от дьявольски изнурительных странствований, что явившись в лофт, сразу падаю на софу, даже не имея сил налить себе виски. Он же, наоборот, начинает носиться, как заведенный. Напевая нечто вроде надоедливой "Mele Kalikimaka". Пританцовывает, лихо виляя бедрами. Попутно что-то украшая, подключая, развешивая, раскладывая, пакуя... Потом радостно копошится на кухне. Непременно устраивая знатный срач и не забывая при этом отхлебывать сухое красное из тяжелого стеклянного бокала. Короче, мельтешит перед глазами, все больше укрепляя мою уверенность в том, что в него вселился Ханикатт. Радует, что это лишь кратковременное помешательство и все пройдет, как только наступит двадцать шестое декабря. Но даже переделав все свои невероятно важные дела, не успокаивается — набрасывается ураганом, сразу пресекая попытки взять над ним верх, одним-единственным взглядом эмалево-синих глаз. А фраза «Я все сделаю сам» заставляет мгновенно твердеть. Вот только всегда интересует одно — у него стоит на меня или от всех этих приготовлений? Хотя, какая разница? Трах — он и есть трах. Тем более, если с пизденышем. Ну не могу я устоять под напором сильных рук, горячих мягких губ, наглого языка. И совершенно похуй: оседлает ли он меня, или мне самому придется раздвинуть ноги. Я позволяю все, что угодно. Всегда так делал. А вообще, похоже на то, что у моего члена сговор с его задницей. Или у его члена с моей? *** Телефон, дважды рыкнув вибро, разразился пронзительным звоном, зажигая оранжевым экран и высвечивая «Тэйлор». — Что? — выкрикиваю в трубку. — Брайан, доставка уже была? — выдает, даже не поздоровавшись, будто мы расстались вот только, а не два месяца назад. — Какая доставка? — Зачем-то иду к двери проверить — не могли же посылку бросить у порога. — Нет ни хуя. А что там должно быть? — Подарки… и так, по мелочи… Подарки! Слава яйцам, хоть с этим дерьмом покончено. Еще что-то быстро объясняет, но я уже не слышу — запиликавший домофон отвлекает внимание. — Да! — гаркаю в трубку, психуя. — Мистер Кинни! Доставка! — Поднимайтесь! — Возвращаю трубку на рычаг. — Как раз, блядь, привезли, — говорю притаившемуся на том конце Тэйлору. — А ты где застрял? — Еще в Нью-Йорке… — выдыхает. — Я не приеду… Выставку продлили и мое присутствие обязательно — агент требует. Да и с Майки опять разругался… Боюсь, при встрече он меня побьет, — старается шутить, — а ты отправляйся к Деб, не сидеть же одному в праздник… Тем более, нас приглашали… Блядский пизденыш! Блядский Нью-Йорк! — На хуй праздник! — не даю ему договорить. — У меня еще со Дня благодарения индейка не переварилась, а ты, блядь, снова хочешь нафаршировать меня ею по самые гланды. Почему только меня одного должно тошнить от вида приторно улыбающейся четы Новотны-Брукнер? И от их гадкого эгг-нога, который заставляют пить вместо проверенного годами виски. — Ну перестань, слышишь? Ведь тебе там всегда рады. Да и подарки нужно вручить. Кстати, ты украсил елку? — умеет гад съехать с темы. — Иди на хуй! — кричу в трубку, нажимая отбой и отключая ржущего надо мной пизденыша. Елка, подарки, индейка. Сука! И мне самому со всем этим возиться. Даже по телефону у него получается взъебать мозг. Когда в приоткрытую дверь вносят многочисленные коробки и коробочки меня еще слегка потряхивает от злого возбуждения после разговора с блядским Тэйлором. Мелкая тварь! Мало того, что надежда на сегодняшний трах накрылась пиздой, так еще придется провести весь вечер, отбиваясь от уговоров Дебби посетить их светский раут с обязательным поеданием ритуальных блюд. Но взгляд, брошенный в сторону двух довольно горячих парней, в синей, плотно сидящей на поджарых телах униформе, остужает голову, одновременно разжигая пожар в «зоне бикини», как сказал бы Ханикатт. Синхронно выгибаются, ловко подхватывая и сооружая из картонных ящиков что-то наподобие пирамиды. Задницы что надо… Полу шелкового халата настойчиво приподнимает вставший член. Реакцию прятать не спешу — парни, похоже, из наших. — Подпишите, пожалуйста. — Кукольно-зеленые глаза курьера смотрят в упор, а кончик юркого языка проезжает по нижней губе. По закону жанра сейчас должен последовать жаркий секс. — Осталось еще принести картину, и мы больше не будем вас утруждать своим присутствием. Протягиваю папку с подписанным документом, нарочно задевая пальцем тыльную сторону его ладони. Мне он на хуй не сдался — привычка. Парень не сводит с меня блестящих глаз в надежде, что ему повезло. Но, наткнувшись на полное безразличие, смущается и идет на выход. А, может, вернуть его? Их. Но зло на Тэйлора опять вскипает, заставляя член снова вернуться в спящий режим. *** Пизденыш, сука, сидит где-то у черта на хую, но все равно устроил в лофте бардак — «подарки» заняли почти все пространство у входной двери. И вот за каким хером нужно было все это переть из Нью-Йорка? Можно подумать, хоть одна из коробок таит в себе что-то охуительнее чека. Даже не тянет посмотреть, что там. Разве только на картину. Но она оказывается настолько большой — футов пять на пять, не меньше — и так тщательно упакованной, что пропадает всякое желание с ней возиться. Да и что я там не видел? Очередной шедевр от пизденыша, изображающий меня? Потому, блядь, и шедевр, что меня. Так и оставляю ее рядом со всей этой кучей — пусть приезжает и разбирается со своим барахлом. *** Кофе в чашке остыл. С брезгливой злостью ставлю ее в мойку, разбрызгивая содержимое. Но потом спохватываюсь — не дай Бог разбилась. Его подарок все-таки. Года два назад эта безвкусица была бы безжалостно выброшена на хуй прямо в подарочной упаковке. Или в крайнем случае запрятана в ебеня. Хотя оно так и есть. Но только пока пизденыш дома. Когда же он в отъезде, спокойно пью из нее, не боясь нарваться на гадкую самодовольную улыбочку. И нет здесь никакой романтики. Просто объем подходящий. *** За окном все так же. Правда, к белому остывшему пейзажу добавились мелкие цветные движущиеся пятна — народ забегал, засуетился, боясь проебать встречу с Сантой. Я тоже мог бы сейчас быть одним из них, но «неприезд» пизденыша избавил меня от ежегодной повинности. Интересно, он точно на выставке застрял? Или в чьей-то заднице? Моногамия в список наших добродетелей по-прежнему не входит. Мне как бы похуй, но легкое чувство ревности защекотало где-то у сердца, стоило только вообразить картинку с Тэйлором, пялящим кого-то прямо у себя в студии. Так и вижу, как пальцы, с въевшимся в ногти кадмием, обхватывают чью-то, непременно смуглую задницу, и неистово нанизывают ее на крепкий упругий зефирный член. Все настолько ярко, что, кажется, даже чувствую запах: смесь скипидара и влажных разгоряченных тел… От накатившей злости темнеет в глазах, и я быстро валю к стойке — хлебнуть оставшегося с вечера бурбона. Лью сразу много, так, чтоб наверняка, и залпом заглатываю, не чувствуя вкуса. Жар расходится в груди, мгновенно впитываясь в кровь и стремительно затуманивая мозг. Наливаю еще на два пальца для закрепления результата. О, почти хорошо. И ебущий кого-то Тэйлор видится уже не так четко. Ложусь на диван, в надежде, что выпитое усыпит и поможет пропустить гребаное Рождество. А заодно и встречу нового года. Но, как ни странно, сна нет. А есть какое-то раздражающее возбуждение. По телевизору обычная праздничная хуйня: сотню раз просмотренные рождественские фильмы, прерываемые короткими новостями о Пенсильвании, попавшей в снежный плен. Прыгаю с канала на канал, но, наткнувшись на «Эту замечательную жизнь», зависаю — Джимми Стюарт не совсем в моем вкусе, но сигара в его губах выглядит весьма занятно. Неожиданно алкоголь пробуждает охуенный аппетит, что со мной бывает крайне редко. Обычно ощущаю голод совсем иного толка. Ревизия в распахнутом настежь холодильнике выявляет недостачу всего. В избытке только «Эвиан». Еда с доставкой — не вариант. Хрен знает, когда дождешься. Можно, конечно, прошвырнуться в закусочную, но если там Дебби, то мне не отвертеться — пристегнет к себе наручниками. Не из сексшопа. Тогда придется идти жрать индейку, пить дешевый «Кьянти» и психовать от каждого упоминания отсутствующего на ужине пизденыша. «Малыш там совсем один! А ты, негодник, не соизволил поехать к нему. Правильно, как же ты все здесь упустишь? «Вавилон» неоттраханным останется!» Но даже если сегодня удастся избежать встречи с миссис Новотны, то завтра я все равно погибну под лавиной ее гостеприимства. Решаю дать себе отстрочку хотя бы в сутки и отправляюсь в ближайший «Волмарт». *** На мне пальто и ботинки из прошлогодней коллекции «Прада» — незачем гробить в снегу только что купленные охуенно крутые новинки. *** Здешние маркетологи с лихвой отрабатывают свои премиальные, но, как по мне, заслуживают показательной порки — с порога попадаю в водоворот назойливых сладких запахов, навязчивых мелодий, по-петушиному пестрых полок, с сумасшедшим количеством дрянных товаров. Повсюду изображения бородатого старика на фоне аляповато украшенной елки и в окружении оленей — единственных живых существ, способных воспринимать его всерьез. Но, как ни странно, вся эта хуйня возвращает в то время, когда даже я верил в чудо. Вокруг — море снующих людей, с трудом толкающих набитые под завязку тележки, переполненные сверхкалорийной жратвой и отвратительными подарками. Половина из которых будет возвращена обратно, даже не распакованными. Чтоб получить наличными за потраченное на их приобретение время. Но это все потом. А сейчас наследники мистера Уолтона колотят невъебенные бабки, продавая обывателям украшенный блестящей мишурой откровенный хлам. Пизденыш мог бы здесь шляться бесконечно. Я же пытаюсь установить регламент: полчаса, не больше — неуютно мне среди хуевой тучи ширботреба, гребаных натуралов и притворяющихся изо всех сил педиков-хамелеонов. Беру все то, что обычно покупает он. Сыр, яйца, большой свиной окорок, огромная, размером с меня, индейка. Клюквенный сироп, нежирный майонез и бездрожжевой хлеб. Гору какой-то зелени, бананы, несколько штук моих любимых Гренни Смит. В отделе с алкоголем в корзину попадает большая бутылка Чивас. Поразмыслив, рядом кладу вторую и красное калифорнийское. С меня вполне хватило бы виски, хлеба, яблок и арахисового масла. И я сам не знаю, нахуя мне эта прорва потенциального дерьма. Вполне возможно, тоже угодил в маркетинговые сети. И Рождество тут не при чем. А на пизденыша мне и вовсе плевать. «Ты елку украсил?» Вспоминаю почти на выходе. Влетаю в отдел игрушек, хватаю трехфутовую искусственную ель, уже разряженную в пух и прах в лучших традициях Кафе Либерти — полнейший ужас, бьющий наповал пронзительно-флуорисцентными игрушками. Хотел купить ему свитер с оленями, но, по-моему, елочка больнее ударит по тонкому художественному вкусу. Внезапно замечаю маленькую музыкальную карусель и тоже беру в качестве унизительного подарка. *** Пока жду такси, успеваю выкурить три сигареты — метет все больше. Блядски хочется позвонить, но отсекаю глупое желание на корню. *** Три огромных пакета загораживают обзор, и я чудом не сваливаюсь на пол, наткнувшись в темноте на нестройную пирамиду чертовых подарков. Зло пинаю нижний, и он жалобно отвечает легким перезвоном. Разбил, что ли? Похуй. Вон этих ящиков сколько. Пластиковый кошмар ставлю на самый верх картонной кучи: все по правилам — подарки под елкой. *** Продукты распихиваю по полкам холодильника, оставляя только виски и пару бананов. И за каким хуем было идти в магазин? Жрать-то все равно нечего. *** Быстро принимаю душ, смывая липкий пот. Облачаюсь в мягкие домашние джинсы и наконец отправляюсь выпить. Налить не успеваю — звонит Деб. — Брайан, что опять случилось? Где Джастин? — Прямо вижу, как она нервно накручивает на палец телефонный шнур. — Звоню весь день — глухо. — Ты опять что-то натворил? Отвечай сейчас же, засранец! — Жвачка громко лопается. — Он в Нью-Йорке, успокойся — выставку продлили. Так что мы не придем, — выдаю сразу все. Пусть уж за раз проорется. — Как не придете?! Он же обещал… Настойчиво пытается еще что-то выяснять, но я решительно прерываю ее: — Короче, до завтра, Деб! — И тихо добавляю: — С Рождеством тебя, мам. — Нажимаю отбой и мне отчего-то становится грустно. Телефон звонит еще несколько раз, высвечивая знакомые цифры, но я не отвечаю. Совсем не хочется объяснять возможную причину отсутствия пизденыша. Деб вполне способна устроить Майки весьма бурный рождественский скандал. Свинчиваю пробку с Чивас и отхлебываю прямо из бутылки. Немного отпускает, и я наверно смогу пережить «праздничный» вечер. Потом вспоминаю о музыкальной карусели и включаю, приводя в движение маленьких лошадок, вертящихся по кругу под радостное перемигивание красных огоньков, сопровождаемых нежным перезвоном знакомой мелодии: We wish you a Merry Christmas, We wish you a Merry Christmas, We wish you a Merry Christmas and a happy New Year! *** Карусель покупалась для смеха. Тогда почему же так блядски давит в груди? *** Пейзаж за окном стремительно темнеет, ненадолго становясь голубым, потом темно-синим. Пока совсем не чернеет, тускло сияя легкой россыпью освещенных окон — последним доказательством моего неодиночества. В лофте сумерки, но у меня ни сил, ни желания включить хотя бы телевизор. И так сойдет. Тем более, что есть вот это: We wish you a Merry Christmas We wish you a Merry Christmas We wish you a Merry Christmas and a happy New Year! Во мне уже треть бутылки. Опускаю отяжелевшее тело на софу, и, совершенно не задумываясь набираю пизденышу. «Связь с абонентом отсутствует» — Сука! — выкрикиваю в пустоту и снова делаю большой глоток. Плевать, кто именно эта сука. Или что. *** Делаю еще несколько глотков, пока меня не накрывает окончательно. Каруселька вертится, слабо сияя и беспрерывно пиликая одно и то же. Выключить ее нет сил, и я вырубаюсь нахуй под тихий жалобный мотивчик. *** Мною что-то вертит, засасывая, в темно-красное бархатное тепло. Окутывает, расслабляя, стремительно погружает глубже. Еще глубже. До самого дна, туда, где хорошо. Пока окончательно не утягивает в мягкую бездну… …и я неожиданно резко просыпаюсь от удара громко шарахнувшей двери. *** Сердце, гонимое адреналином, колотится в пересохшем от страха горле. Дрожащие ладони противно повлажнели. Тишина. И только лошадки продолжают свой бег, под тихий перезвон наивной мелодии. Показалось… Успокоившись, закрываю глаза, надеясь снова вернуться в уютную темноту сна. Но характерный звук битого стекла указывает на то, что в лофте я все-таки не один — у дверей кто-то копошится, споткнувшись, видимо, о гребаную башню из подарков. Вдоль позвонков пробегают испуганные муравьи, разбившись на группы, прячутся где-то в похолодевших ногах. Но ледяной страх резко сменяется приливом успокоительного тепла — неизвестный матерится в темноте голосом пизденыша: — Твою мать! Кинни, сука… там же… что ты тут натво… — Падает, попутно зацепив чудо дизайнерского исскуства, гордо именуемое елкой и окончательно угробив что-то стеклянное в одном из блядских ящиков. Быстро подрываюсь, чтоб включить свет, пока он нахуй не разъебал все подарки. И лоб впридачу. Но больше от того, что хочется наконец его увидеть. Лампа вспыхивает слабым светом, но я все равно щурюсь, привыкая. Приехал-таки. — Я же знал, что так и будешь один сидеть, — выдает, уставившись прямо в глаза. До чего же хорош, сучонок! Отросшие патлы закрывают скулы, доходя длиной до самых плеч. Глаза сияют ярче обычного, то ли от злости, то ли от возбуждения. Румянец во всю щеку. Блядский рот кривится, стараясь сдержать радостную улыбку. На нем белоснежная объемная куртка с меховой оторочкой. Ярко-голубой свитер с высоким горлом. Светлые тертые джинсы, заправленные в высокие серые ботинки. Выглядит, как гребаный ангел, сошедший с рождественской рекламы тинейджерских шмоток. Бросаемся навстречу одновременно и, зависнув в обьятьях лишь на мгновение, моментально находим губы друг друга — память тел. Стонем и рычим в поцелуй, остервенело высасывая и вылизывая влажные рты. Ныряю ладонями под голубую мягкую ткань, чтоб ощутить наконец тепло гладкой кожи. Приподнимаю его выше, тесно прижимая друг к другу наши стояки. Крепко обхватывает за шею и глухо стонет мне в рот, позволяя языку нырять еще глубже. Не прерывая поцелуй, несу в зону отдыха. На ковер. Укладываю на спину. В два движения оголяю, стягивая штаны до щиколоток и задирая свитер до самой шеи. Торопливо оглаживаю ладонями от ключиц к бедрам и прохожу этот же путь влажными вспухшими губами. Быстро-быстро, пока не добираюсь до пульсирующего члена. Ненадолго зависаю, балдея от терпкого запаха смазки, но, опомнившись, охватываю тяжелую головку ртом, глубоко заглатывая и слизывая мягким языком соленую сладость. Нетерпеливо вскидывает бедра, тихо постанывая в предчувствии развязки. Рывком разъединяю застежку джинсов и высвобождаю давно заждавшийся член. Тяжелый, налившийся, он жарко пульсирует в ладони. Мне так хочется ему засадить, но оргазм близок — не успеть. Беру в захват оба члена, с силой проезжая пальцами от оснований к головкам. Раз, еще, пока не выстреливаю горячей жемчужной густотой. Тэйлор, громко вскрикнув и выгнувшись всем телом, следует за мной, Растираю смешавшееся семя по стволам, по его вздрагивающему животу, часто вздымающейся груди. Остатки слизываю с пальцев, смакуя пряный коктейль. Тянусь к нему поцелуем — поделиться. Тихо постанывая от удовольствия, с неистовым упоением жестко всасывает мой язык. *** Лошадки все так же задорно вертятся под веселый аккомпанемент, ни на миг не сбавив заданный темп. *** — Всегда хотел такую карусель, — хрипит пизденыш, прижимаясь влажным телом, — но отец считал ее девчачьей забавой. Охуенно, подарочек-то в десятку. — А елка? Нравится? — шепчу на ухо, балдея от сладкого запаха волос. — Елка? Красивая. — Хитро зыркает из-под длинной челки, и добавляет: — Будет, когда я с ней закончу. Вот, блядь, ну что с ним делать! Ничем не проймешь, засранца. Запускаю обе ладони ему в волосы и снова целуя пунцовые губы, кайфую, когда длинные гладкие пряди скользят меж пальцев. Как же я скучал… *** Утро в лофте пахнет запеченной индейкой, клюквенным соусом и имбирным печеньем с шоколадной крошкой. (И когда только успел? Ведь вчера было не уложить — всю ночь отрабатывал задолженность. С меня, правда, тоже стребовал. Два раза.) И еще пахнет краской. Источник находится быстро — пизденыш уже успел обрызгать елку чем-то белым. В голове сразу возникает скабрезная ассоциация. Не знаю, что он нахуй сделал, но выглядит она пиздец, как круто: дикая яркость куда-то исчезла, уступив место элегантной изысканности. Вчерашняя пластиковая дешевка превратилась в охуенно дорогое украшение — деревцо словно обернуто в легкий туман, слегка расцвеченый цветными пятнами тускло мерцающих игрушек. Художник, блядь. — Ну как елка? Нравится? — спрашивает, незаметно подкравшись и обнимая со спины. И, не дождавшись ответа, продолжает: — Ты посмотришь на нее, когда я украшу все это гирляндой… — …«теплого желтого оттенка, потому что холодный выглядит неуютно!» — продолжаю за него, за что получаю поцелуй в плечо. — У меня для тебя подарок, — объявляет, заглядывая в глаза снизу вверх. — Серьезно? Я думал он был вчера, когда ты, наконец похерив Нью-Йорк, явился для рождественского траха. — Прижимаю к себе, нежно целуя гладкий лоб. Выкручивается из моих рук и, блядски виляя бедрами, валит в направлении ящиков. Что-то там осторожно переставляет, переворачивает, ищет. Вскрывая ящички один за одним. — Вот, нашел! — выкрикивает и машет рукой, подзывая. Подхожу ближе и склоняюсь над вскрытой коробкой. Довольно широкое блюдо в форме сплюстнутой воронки покоится в жестком пенопластовом футляре. Расцветка настолько необычная, что я зависаю, как ребенок, рассматривая причудливый узор. — Это ваза для презервативов, — гордо вещает и аккуратно достает ее из углубления. — Что, именно так и называется? — спрашиваю, сдерживаясь, чтоб не заржать. — Нет, это я так решил. — Он уже водрузил ее на столик от Мис ван дер Роэ и теперь любуется созданным эффектом. Тарелка, переливаясь всеми оттенками радуги, сплетенными между собой в причудливые завитки, действительно, охуенно смотрится. Где-то у меня валяется анальная пробка такой же работы. Настолько красивая, что пользоваться ею рука не поднимается. Вернее, член. — Хочешь посмотреть остальное? — Давай свое остальное, — обреченно вздыхаю. — Только нахуя мне такая прорва цветных стеклышек? — Ты что! Это же муранские стеклышки. Мне так повезло заполучить их, считай, по дешевке. Распахивает все коробки сразу, и на меня обрушивается невероятное количество мерцающей разноцветием красоты. Синее, с вкраплением белого, красного, пурпурного. Золотого с зеленым. Фиолетового. Оранжевого с желтым, черного, переходящего в насыщенный кобальт. Состоящее из немыслимых по форме завитков, пятен, полос, спиралей. Квадратов и кругов. Овалов, зигзагов. Причудливо застывших капель. От созерцания такого богатства начинает рябить в глазах. — Ну что, Ханикатт обкончается. Здесь все, как он любит. — На миг закрываю глаза и сумасшедшие пятна оказываются под веками. — А вообще, наши пиздюшки будут в восторге. И Дебби тоже. Среди всего этого стеклянного царства натыкаюсь на браслет и серьги. После такого подарка она точно будет визжать от счастья. Дааа, посудка что надо. Он угрохал на нее хуеву тучу баксов. Молодец, пизденыш. — Блядь! — вскрикивает и мчится в спальню. Там копошится, что-то выискивая. И возвращается ко мне, протягивая маленькую черную коробочку: — Это тоже тебе. — Там то, что я думаю? — Сердце застучало где-то в яйцах. — Не бойся, то, о чем ты думаешь мне нафиг не сдалось. Открывай смело. Тихий щелчок и на черном атласе оказывается цепочка, украшенная плоским горизонтальным кулоном с надписью. — «Люблю тебя» — читаю. — Слушай, пизденыш, я мог бы чашку носить с тем же успехом. — Ладно тебе выебываться, — ослепительно смеется, укоризненно глядя в глаза, — можешь и это тоже спрятать, пока я здесь. Вот гад... — Ну что, это все подарки на сегодня? Мелкий подходит ближе, прижимается пахом, жестко обхватывая за задницу: — Все. А ты еще чего-то ждешь? — А картина как же, — вопрос вылетает прежде, чем успеваю захлопнуть рот. — А-а-а, я и забыл о ней, — выдает, почти безразлично махнув рукой. — Хочешь посмотреть? И, не дождавшись ответа, отправляется за ножницами. Стою, нетерпеливо потирая моментально вздыбившийся член. Пизденыш ловко вскрывает слои пленки, затем бумажной упаковки. Распеленывает, освобождая полотно, заправленное в добротную деревянную раму. Потом разворачивает лицевой стороной, и я, надеясь увидеть очередное мое изображение, просто охуеваю: на портрете… Майки. Лицо выписанно с идеальным сходством. Все, до мельчайших подробностей, деталей, нюансов. До малейшей родинки. Но взгляд… Не бывает у Майкла подобного взгляда. Таким охуенно красивым я не видел его никогда. — Как называется? — спрашиваю упавшим голосом. — «Зефир в гневе», — отвечает, загадочно при этом улыбаясь. — В смысле, в Гневе? Он что, меня, в смысле его, трахает? — Хрен знает, что он задумал, пизденыш тот еще затейник. — Нет, в гневе, значит, в гневе, — объясняет, как идиоту. — Спасибо. — Это для Майки, — выдает. И я чувствую слабый укол ревности. — Хороший подарок. Но вы же поссорились? Или уже помирились? — Нет, пока не помирились. Ссора дурацкая, причина дурацкая, честно. С месяц назад он позвонил, плакался на счет комикса, типа, продажи упали. Все такое. Я был так задолбан выставкой, заказами, что просто в шутку ляпнул: «Дело всегда в сексе, так что давай, замути про то, как ДжейТи трахает Гнева. Потому как наоборот уже не интересно. Я быстро нарисую. Благо, знаю, как все выглядит.» Ты бы слышал, как он орал! «Охуел, пизденыш, да этого никогда не будет! Чтобы Брайан, то есть Гнев, подставился тебе! Ну, в смысле, ДжейТи! Никогда!» Я рассмеялся — не буду же уверять его, что все так и есть. И Гнев, то есть ты, совсем не против подставиться. Он психанул, гаркнув напоследок: «Не поверю, пока это не произойдет на моих глазах!» — И что из этого? — Ну не понял я, что он имел в виду. — Посмотри на Зефира повнимательнее, — предлагает, ехидно улыбаясь. Подхожу впритык к шершавому, сильно пахнущему маслом полотну и всматриваюсь в изображение. Ничего странного, кажется. Красиво нарисованный Новотны, только и всего. Но когда взгляд останавливается на темных глазах Майки-Зефира, просто охуеваю — то, что вначале выглядело, как блики света, при ближайшем рассмотрении оказываются изображениями двух трахающихся тел. И пусть они совсем крошечные, но слишком четкие — я прекрасно вижу, кто кого ебет. Вот уж точно: все происходит на его глазах. Буквально. — Слушай, он тебя теперь точно простит. Но, может, блядь, лучше подарить ему что-то из посуды? — Боюсь представить, что будет с Майки, если он сумеет рассмотреть. — Да перестань, Брайан, он ни за что не найдет. И потом, тот графин, что я купил им с Беном, ты удачно расхерачил. Так что «Зефир в гневе» теперь самый лучший подарок. — Если он рассмотрит — тебе пиздец. — С чего бы? Да Майки еще дрочить будет на эту картину! — выдает самоуверенно. Пизденыш умеет быть убедительным. *** Разноцветное стеклянное чудо произвело фуррор, но еще больший успех ожидал гневного Зефира — Майки почти плакал от умиления, крепко обнимая помилованного Тэйлора. Дебби исцеловала его, почти до обморока, каждый раз приговаривая: «Солнышко, детка, ты — талант! Запомните, этот мальчик еще покажет всем нам, вот увидите!» А я искусал изнутри всю щеку в попытке не заржать — мальчик уже показал им всем. Гребаный гений, мое любимое хитрое солнышко. *** Снег по-прежнему валит сплошной стеной, соединяя белыми хлопковыми нитями небо с землей, неразрывно связывая их друг с другом. Сглаживая очертания зданий, разбеливая все краски. Красиво. Охуенно красиво. И блядски холодно. Но в лофте с его климатконтролем настоящая жара. Так что мы с пизденышем щеголяем голышом. Да и за каким хуем одеваться, если позарез нужно отрепетировать, как ДжейТи трахает Гнева. Или наоборот. Стонет подо мной, мягкий, податливый, разомлевший. Открытый. Вхожу в него, как в реку, плавно и размеренно окунаясь. Целую, захлебываясь. Почти умираю… … как вдруг раздается звонок, нарушая все волшебство и сбрасывая нас с пика нахуй: — Брайан! Немедленно дай трубку пизденышу! Эта сволочь… Не слушая дальше, протягиваю трубку Тэйлору: — На, Майки нашел-таки десять отличий. *** Лошадки вертятся в заученном танце, задорно вскидывая крошечные копытца и вздергивая вверх маленькие гривастые головки… We wish you a Merry Christmas, We wish you a Merry Christmas, We wish you a Merry Christmas and a happy New Year!