Гори, но не сжигай

      Говорят, возможность познать истинное счастье дарована только душам, что связаны крепкой нитью судьбы. Красной, обволакивающей всё естество клубком невидимых пут, соединяющих два сердца, что горят вместе. Горят, дабы сгореть с бренным телом и слиться воедино в бесконечном круге перерождения.       Воистину, поверья о родственных душах — словно шепот на ветру. Их истории утопают, исчезают, как и они сами, тлея в нескончаемом цикле жизни. К счастью или горю, последний раз это явление случалось около сотни лет назад, и ничем хорошим не закончилось. Одному пришлось полыхать в муках от рук любимого, другому же в ненависти к своему человеку, что утопила всё светлое между ними.       Лань Чжань ведет плечами, закрывая древний фолиант, водит по истлевшим — от количества прожитых лет — страницам. Он никогда не верил в эти сказки, хотя его мать часто говорила, что найти родную душу — самое великое благословение, которое может снизойти на человека.       Вот только Лань Чжань не понимал. Что хорошего в том, что ты исчезнешь. Пять лет и всё: истлеет тело, уйдет в небытие бренная оболочка. А столько жертв, лет учебы и тренировок впустую, ради призрачного мимолетного счастья. Ванцзи это не нужно, никогда не было нужно. Он уверен — жизнь к нему милостива и отвела подальше от этой темной пропасти.       Как же он ошибался.       Когда на черепице Ванцзи замечает нарушителя, то чувствует слабое жжение, но забывает о нем, стоит лишь тому открыть рот и начать говорить-говорить-говорить.       Ванцзи смотрит тяжело, дышать куда трудней и голос громовым рыком раскатывается вокруг. Он не знает, от чего кровь кипит внутри, обжигая кожу, сдавливая ребра горячими тисками. Поэтому хватает меч. Единственное, что у него есть и в чем он уверен. Его преданный Бичэнь. Но рука подрагивает от нахлынувших ощущений, и он дает сбежать, смотря ошалелым взглядом на свои пальцы. Судорожно сжимает рукоять и закрывает глаза подолом ресниц, в тщетных попытках выровнять дыхание. Ну что за неслыханная дерзость!       Вечером он тщательно рассматривал свое тело и содрогнулся, когда прямо над сердцем виднелась чернильная клякса, что не оттиралась, как бы усердно он ее не тер. Осознание накрыло волной, заполнив голову звенящим шумом. — Вздор.       Но, отчего же это самое сердце бьется заполошной птицей, стоит лишь увидеть киноварную ленту, узреть серые глаза и услышать перелив насмешливого голоса?       Лань Чжань сдерживает бурлящий вулкан эмоций, желающий выбить из него всю благочестивость, что он взращивал в себе годами. Ванцзи чаще молчит, игнорирует Вэй Усяня и осознает только то, что суть проблемы, настигшей их, знает один лишь он.       Наверное, стоило рассказать, только слова так и застревали в горле, не увидев света. Знание того, что Вэй Ин не понимает — пьянило, дарило чувство власти над ним. Вместе с тем, появилось ноющее волнение, что скреблось в его разуме, крича: «Ты должен сказать! Он имеет право знать», но оно разбивалось об иррациональный страх, что овладел его духом.       На самом деле, Ванцзи всегда был честен с собой. Но, когда дело касалось Вэй Усяня… ему было тяжело. Он бросал на него взгляды украдкой, рассматривая загорелую кожу лица, мягкие на вид уста, пышные ресницы, что хлопали по-детски мило. Он вглядывается в широкую улыбку, читая наивное доверие, которого не знал со смерти матери. И тает. Плавится он, и плавится золото его взгляда, обжигающим потоком сгребая все устои и правила.       Их следующая встреча омыта дождем в ночных сумерках. Она пахнет вином, что разлито вокруг, и звучит небрежным смехом Вэй Усяня, словно ничего не случилось и всё это забава, проказа, не имеющая смысла. Что же, право слово, для Вэй Ина всё так и было, лишь небольшое огорчение за испорченный алкоголь, не более.       А Ванцзи пылает, вспыхивает точно свеча, когда горячие ладони хватают его, так ласково держат за ткань ханьфу на спине, а потом они падают. Бесконечно долго. Он видит смешинки в серых глазах, смотрит как завороженный на блеск красной ленты в свете молний и забывает дышать. Осознание приходит, когда его одеяния безбожно намокли, а Вэй Усянь нависает сверху зверем. Пытливо смотрит, словно ищет что-то, и, видимо, находит, потому что отпрыгивает как ужаленный, а после нервно прикрывает румянец и говорит, но вот что, Ванцзи не вспомнит, даже если и захочет.       Когда он принимает наказание, то не уверен: за нарушение правил или за то, что любовался Вэй Ином? Что готов был взять его прямо там, в траве, под дождем.       Боль от удар отрезвляет, и даже становится легче, но буквально на мгновенье, ибо стонущий Вэй Усянь (пусть и от боли) — выше его сил. Потому Лань Чжань сбегает в источник, с одним желанием — успокоить желание плоти, утихомирить свое сознание и жар в груди. Но надежды разбиваются в прах.       О, небеса, как же Вэй Ин красив, как же хочется к нему прикоснуться, но Ванцзи держится в стороне, стоит под градом воды и прячет темную кляксу за каскадом волос. А после прикипает золотом глаз к такой же метке на загорелой груди. Странное, дикое желание коснуться овладевает им, и он почти тянется рукой, проклиная свою слабость, но Усянь снова уходит от него, беззаботно смеется и говорит что-то об Юньмэне, зовет в гости. Лань Чжань категоричен в ответе — уверен, что и дня не выдержит с Вэй Ином наедине. А после их прерывают. Снова       Он ломается, когда Вэй Ин дарит ему рисунок. Это настолько глупо и мило, что Ванцзи совсем не находит слов. Смотрит на пион, дорисованный в его волосах, и задается вопросом: «Знает ли этот бесстыдник язык цветов?». После, переводит взгляд и встречается с мягкой робостью, что так не ожидал от Вэй Усяня. — Нравится? — срывается трепетным шепотом с сухих губ.       Лань Чжань молчит, аккуратно складывает рисунок и, только отвернувшись, выдыхает: «Вздор». Так, чтобы не было видно, насколько он растерян и смущен.       На самом деле Ванцзи и не предполагал, что настолько эмоционален, что с такой нежностью будет думать о Вэй Ине. И так переживать, когда последний будет отбывать наказание за драку с Цзинь Цзысюанем.       Когда он заметил дрожащие плечи, то сердце кольнуло иглой, оставив горечь во рту. Почему-то он больше всего не хотел увидеть его слезы. Покрасневшие глаза и тихие всхлипы.       Ярость клокотала в венах, от чего Ванцзи сглотнул, сжимая пальцы в кулак. Ему захотелось обнять, укрыть от всего мира в своих широких рукавах и исступленно целовать лоб, дабы передать всю, щемящую его грудь, любовь       А еще ударить молодого господина Цзинь. Ударить так, чтобы тот забрал свои слова, чтобы заткнулся навсегда. И ему становится страшно. Страшно от своих мыслей, от русла в котором они текут, но так хорошо. Так правильно. Будто он начал жить. Будто Усянь стал его жизнью.

***

      Когда Вэй Ина забирают — хочется кричать. Кричать и рвать грудную клетку, дабы показать, как бьется его сердце, как разбивается сотнями осколков каждое мгновенье, когда того нет рядом.