5.3.1. Лиса
В первую минуту он даже не понимает, что спит. Он в своей потрепанной квартире, в Куантико. Там темно и немного сыро, но пахнет отчего-то сухой землей и полыхающим пожаром, хотя открытое окно позволило разгулявшемуся ветру охладить стену позади него до неприятно низкой температуры. Морозно. И душно одновременно. Его пробирает бесконтрольная дрожь, но он не сдвигается. Кажется, даже наоборот, до упора откидывается назад, впритык к холодной стене и гуляющему сквозняку, тем самым прижимая ноющий затылок к прохладной поверхности. (Это должно видимо успокаивать). Вдруг что-то очень маленькое и пушистое неумело падает ему на живот, сдавливая внутренности, к сожалению, довольно знакомыми, острыми коготками. – Ой, – ворчит он, хотя и не ощущает тяжести крохотной птички, а царапины едва ли виднеются блеклыми линиями. А затем ровным тоном спрашивает: – Что делаешь? В ответ его ласточка что-то радостно чирикает (если можно так сказать о ласточках) и, не дожидаясь ответа, принимается чистить блестящие перья, что выглядит немного неестественно и крайне неудобно. (Ласточки вообще могут чистить перья?). – Весело. Получается, он спит? Стена позади него всё еще холодная, а воздух до сих пор полон дыма, который уже давным-давно должен был прожечь его организм изнутри. Однако, комната, гостиная, выглядит в точности, как реальная, со всеми странными безделушками, которые он не трогает, а лишь разрешает себе иметь на полках и других поверхностях. (Он по-прежнему пытается уверить отца в том, что место для той изящной керамической вазы со стразами на полу в углу, потому что иначе она упадет и разобьется, в то время как на полу ее потенциальная энергия будет равна нулю, что резко уменьшает шанс потерять ее в схватке с его неуклюжестью). – Давно тебя не было, – чуть хриплым голосом замечает он. Иногда во снах он видел край стремительной тени, но ни разу за последнее время, беспокойная пташка не подлетала к нему так близко. – Получается, я всё же сплю, – он хмыкает, расслабляясь. Сны никогда не были его врагами. – Конечно, можно было догадаться, – мычит. – Ну, раз я не встретил Лидию… но вдруг доктор Мартин всё же решила дать мне уединение поныть на полу возле ее временного спального места, чтобы собрать шантаж или просто из благородной цели, знаешь, как работает дружба и все дела. Ты ведь понимаешь? Мой мозг, оказывается, фантастически справляется с тем, чтобы детально воспроизвести пространство вокруг меня, круто, да? Не оценив его монолог, маленькая ласточка фыркает и пихает головой его руку. – Что? Это было просто предложение. Ты посмотри на эти реалистичные тени в HD качестве, они же выиграли чемпионат двойников. И невозможно сразу же понять, что мир вокруг тебя недействительный, – звучит немного смешно от него (что не пропускает и пташка), поэтому он пытается отмахнуться. – Я не думал об этом много, я был занят, – если бы птички могли закатывать глаза или показывать язык, то он только что это лицезрел. Поэтому он пробует тут же перевести тему – ему не хватает только крохотных птичек, оценивающих его скудные способности вести непринужденный разговор. – Кстати, я догадался, что ты являешься моим предназначением, да? Безумие встревоженной наяды всё еще стоит перед его глазами в самые темные часы дня. – Я должен как-то помочь тебе, и вот, почему у меня есть эта искра, не так ли? Он не уверен, нужно ли ему интерпретировать тишину, как согласие или нет. – Я буду рядом с тобой. Где-то здесь, поблизости, иначе это был бы уже совсем другой человек где-то в совсем другом месте, – неторопливо тянет он, отвлекаясь на полную луну за окном. Стайлз давно не проверял лунный календарь волков-перевертышей. – Или же наоборот. Здесь и сейчас есть я, самый близкий и удобный вариант тебе в помощь. Не самый лучший, просто первый из списка. Маленькая ласточка на его коленях тут же возмущается и настороженно оглядывается на него. – Я не хочу принижать твою заслугу во Вселенной… – замолкает, задумываясь. Тут должно быть крупное, угловатое и полностью забивающее собой пространство «но». На его языке полыхают красными искрами извивающиеся слова, и они – не совсем то, что стоит говорить вслух, но тем не менее чувствуется, что если они не воспылают здесь и прямо сейчас, то тогда уже бушующее пламя охватит его самого. Стоит ли рисковать собственной только налаженной предусмотренной гармонией*? – Но, – слово даже на языке чудится острым и нескладным, – мне кажется, немного несправедливым то, через что я прошел, чтобы помочь тебе. Птичка на его коленях замирает. Стайлз сразу же исправляется. – Я не хочу звучать высокомерно или эгоистично, я знаю, что не думал так раньше, но сейчас всё так навалилось на меня, что… кажется, я просто хочу найти ответственного за всё. И чтобы этот ответственный не был бы мной. Понимаешь? Хоть раз это мог быть не я. Всё еще как-то коряво. – Ох, – он трет замерзшими ладонями полыхающее лицо и стонет. – Я имею в виду, что я твой единственный лучший вариант. И это уже не хорошо, понимаешь? Какой должен был быть список, если вначале иду я? Как подбирались соискатели и был ли тот, кто принимал их в тот день, в себе? Может, его огорчила нехватка кофе или кичливые студенты-мажоры из соседней квартиры. В таком состоянии нельзя принимать на собеседование людей. Ты ведь это понимаешь. Никогда не иди на работу в плохом настроении после долгой бессонной ночи под громкую попсовую музыку и с ужасным, просроченным кофе из столовой на первом этаже. Это плохо сказывается на здоровье. И эффективности работы. Видишь, какие списки получаются, когда работник в плохом настроении? Он дожидается очень медленного кивка со стороны недоуменной птички, теперь, видимо, сомневающейся в его рассудке. – А были ли вообще другие? В чем могли ошибиться другие, что всё еще превысило мои собственные неудачи. Или нет. Возможно, дело вовсе не в этом. А врать самому себе у него выходит во много раз хуже, чем другим. (Или да?). Мир вокруг него вздрагивает и размывается, а он сам сосредотачивается на собственном прерывистом дыхании. Эта неделя двигалась необъяснимо медленно, с трудом вышаркивая по хрустящим листьям-воспоминаниям и спотыкаясь об вылезшие корни старых деревьев-видений. Знакомые, узловатые корни на ощупь слишком сухие и полые, чтобы быть живыми. Удручающая мысль. (Он бы просто хотел, чтобы у него мог быть шикарный пушистый хвост, который мог замести его следы и по ошибке брошенные без присмотра отпечатки). – Ладно, я… – сглатывает. – Ты знаешь, просто… я так облажался со стаей и… Это то, к чему я готовился всю свою жизнь, – ведь так? – Ну хорошо, не совсем всю свою жизнь. Примерно около восьми лет. Но если подумать, а потом немного округлить и закрыть глаза на остаток… – почти половина его жизни. – Я просто… как можно ожидать, что я не облажаюсь и с тобой? Тебя ведь я даже не знаю. Тем более не как их. Хотя- Можно ли теперь сказать, что он знает их? – Я… Или дело в том, что он-то их знает, а они его – нет? – … не… Или правильнее – он и не дал им этой возможности? – Они приняли меня, – в шоке вдруг замечает парень. Его, до смешного нелепого мальчишку, временного стажера, едва ли коллеги, чужого человека. Человека. Человека, который, по-видимому, периодически выводит из себя половину стаи и говорит словно на совершенно отличном от английского языке. А также пугает своими необычным, своеобразным талантом, способным разъесть любой ментальный замок от старых личных секретов и тайн будущего. Человека, с багажом взрослого и сознанием подростка. Всё еще чужого человека. – Я, вроде как, стал членом стаи, но… – теперь его эмоции чудятся такими чуточными, а он сам таким мелочным. Хотя это не препятствует выходу тех слов, что с прошлого утра рвутся наружу. – Понимаешь, это произошло из-за опасности – волки чувствовали это. Пускай никто из них не знал, что происходит, но у них всё еще есть это шестое чувство, которое подсказывает им, что происходит нечто опасное, и… они хотят защитить близких. Конечно, они в итоге всё равно приняли меня. И я очень благодарен, но я не… Разумеется, я близкий для них. Я чувствую эту прекрасную бро-связь между Джексоном и мной – мы точно оба едва выдерживаем друг друга для всех остальных, но это несколько показательно, потому что внутри мы очень переживаем друг за друга. И Дерек… ну, он мой альфа. Ласточка кивает, будто поддерживает его, хотя при этом сохраняет очень недовольное и хмурое выражение на своей пернатой мордочке. – Я знаю, что здесь надо отдать должное Питеру, но у него и так эго с размером Эверест, и я не собираюсь строить там еще и дворцовый замок, – пробует хмыкнуть, но выходит скорее судорожный вздох. – Не знаю, я просто думал, что это произойдет не так. Я не могу сказать, что я против вступления в стаю или возмущен, как в итоге это произошло. Просто… может быть, огорчен? Или, я не знаю, разочарован? Это… все эти чувства и стеснение в груди, я никогда не… никогда не сталкивался с этим. Не тогда, когда во мне не было страха или ярости. И сейчас во мне этого нет. Есть только необычная грусть. Грусть ведь бывает необычной? Он на мгновение отворачивается, не желая видеть крохотную штучку, погребенную под завалами его паники и тревоги, и эмоций. Его отец бы сказал, что он фонтанирующий источник этих самых эмоций, но на самом деле они оба понимают, что он плохо справляется с перезагрузкой чувств. Он скорее отложит их «на время», ожидая, когда те рассосутся сами по себе, даже, если его полоумный психолог утверждает делать обратное. – Наверное, я просто хотел бы, чтобы это произошло через Питера, – он не находит слов, чтобы описать всё то, что он сейчас чувствует, раскрыв эти слова кому-то еще, практически протянув на открытых ладонях свою ахиллесову пяту, беззащитно вытянув горло. – И через них самих тоже. Чтобы они сами этого захотели. Это ведь еще пока сырая, тонкая связь между ним и альфой. Еще пока ни с кем другим. – Будто ее можно будет отторгнуть в любой момент, – вслух думает парень с немного драматичным выдохом вначале. – Я веду себя как «типичный» сопливый подросток с гормональным дисбалансом, да? Он останавливается, ожидая птичьей альтернативы человеческого смешка или хотя бы упрекающего чириканья, но вместо этого слышит звук выпущенной в него стрелы. Неожиданно ласточка испуганно визжит и взмывает вверх, в посеревшее небо. Она кружится вокруг него, словно не может решить надо ли ей вернуться, но, когда он протягивает ей свою вдруг дрожащую руку, та отлетает в сторону с большими карими глазами ребенка, объятого паническим страхом. Тогда он замечает темные сгустки на своей руке и машинально опускает взгляд вниз. Всё вспыхивает огненно-оранжевым. Кровь, настоящая или скорее выглядящая, как настоящая, медленно тянется с его грудины, стекая вниз по его телу. И ребра, торчащие в разные стороны, отвратительно белые, пускай и покрытые пугающим оттенком красного, кажутся ужасно реалистичными. Месиво из его внутренностей недоступно его взору, но он видит странные ошметки на его всё тех же молочных плоских костях, будто кто-то залез руками в его грудину, чтобы что-то отыскать, по дороге разрывая его плоть наточенными когтями. Он знает, что не чувствует боль, только из-за шока и, вероятно, медленной обработки открывшейся перед ним картины. Оглядываясь, он осознает, что исчезла не только ласточка. Всё остальное тоже испарилось в обжигающем воздухе, оставив его совсем одного в стенах его крошечной квартиры в землях пчелиного улья*, в крови и страхе, что теперь никого не заботит его состояние. И только когда боль вдруг начинает нарастать, и он больше не может сдерживать крик, он понимает, что всё это время не слышал стук собственного сердца. Кто-то вырывал его, подарив ему четыре глубокие раны на боку и огромную дыру за ребрами.Декабрь, 2019 год. «Дом», Куантико, Вирджиния.
Стайлз просыпается с криком, не громче шепота, и болью, не тише удара кинжалом в спину. Ладонью захлопывает рот, чтобы сдержать утробное рычание, а потом легкий неуловимый всхлип, другой рукой сжимая тонкую простынь. Ему требуется некоторое время, чтобы стряхнуть с себя туманящий морок видений и хлипкие оборки сна, всё еще обхватывающие его тело. Где-то на светлом кончике здравомыслящей части его разума всё еще томятся мысли, предупреждающие его об опасности приглашения гостей в свой безопасный кокон. Однако, позавчера те быстро пали в битве с совестью и неограниченным желанием помочь стае. Помочь болеющему члену семьи. Сейчас, разумеется, эта битва звучит огромным фарсом, недальновидным шагом. Глупым проигрышем перед лицом ухмыляющейся самоотверженности, за которой идет пешая армия болезненных последствий и, очевидно, баламутящие лучники со стрелами, наконечники которых покрыты ночными кошмарами. Бр-р. Парень сам вздрагивает от подобранного сравнения, но это помогло ему справиться с тремором после пробуждения, так что цель в конце концов всё же была достигнута. «Она не была в моей комнате, и не касалась ничего здесь, так что мне просто надо игнорировать стены в коридоре и некоторое время не подходить к дивану», – думает Стайлз, подтягиваясь. Несмотря на то, что часы показывают лишь третий час утра, вряд ли у него получится снова уснуть, поэтому он решает направиться на кухню – в его своеобразную цитадель размышлений. Механическими движениями натягивает на себя отцовский свитер и свои потертые носки, поправляет несколько раз прическу, но отказывается идти в ванную, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Вместо этого парень вперевалочку, на цыпочках идет на кухню и уже там решает умыться, буквально окунув голову под струю холодной воды. Выключив кран, он на мгновение останавливается, чтобы прислушаться к любым сознательным звукам из гостиной, но, видимо, доктора наук не тревожит внезапный шум воды или, что, скорее всего, более верно, девушка только недавно сдалась рукам Морфея. «Стоит воспользоваться седьмым витаминным сбором», – загорается решение, когда он насухо вытирает лицо кухонным полотенцем, что, наверное, не было потрясающей идеей, судя по старому запаху хлеба и чего-то еще, окружающего хлопчатобумажную ткань. Возможно, это также связано как-то с его когда-то бессонной ночью и большими горячими скидками на доставку товаров для дома из Канады. Стайлз кивает на мысль о смородиновом чае с листьями земляники и плодами шиповника, хотя правильнее было бы использовать утренний тонизирующий сбор под номером два. С другой стороны, он кривится уже над самим воспоминанием о дягиле и лаванде, что уж говорить о целом литре готового чая. «Всё-таки, седьмой, ага». Когда руки двигаются, вынимая пакетики, объемную кружку с нелепыми рисунками и небольшой красивый чайник, он начинает сосредоточенно разбирать куски его милого диснеевского сна и очаровательного пробуждения в стиле DC. То, что присутствие Лидии, особенно в неуравновешенном состоянии, также колеблет баланс его охраняемого места с контролируемыми и изученными воспоминаниями, изначально было понятно сразу и всё еще по сей день, в этот сумрачный час утра, остается не очень хорошей идеей. Просто теперь ему придется столкнуться с новыми неисследованными следами на обоях, диване, журнальном столике и неизвестными воспоминаниями-видениями-эмоциями, прослеживаемыми в каждой линии слабого отпечатка девушки. Теперь он не мог просто прислониться к стене или поздним вечером укутаться в одеяло на диване, как и положить босые ступни на журнальный столик, пускай это и невероятно негигиенично. Но раньше он мог это сделать, а сейчас – нет. А после того, как хитро смогли обмануть его собственные силы, когда он прикоснулся к протянутой ладони Пенелопы, чтобы в итоге очутиться в холодных объятиях отчаянной рыжей девушки, парень не хотел даже пробовать узнавать, что не так с его безопасным местом. Его решение (пускай и глупое, но действенное) – избегать чужих энергетических следов, пока те не ослабнут и частично исчезнут, а там либо он всё же решится стереть их собственной кожей, либо придется искать более радикальные меры. (К сожалению, поиск новой квартиры даже не стоит в вопросе). Что насчет его снов? Догадываясь, что маленькая ласточка была привлечена спокойствием его слишком измотанного и уставшего тела, чтобы сражаться со сном или эмоциями, он всё же не был уверен, почему она так испугалась его ран. Это было внутреннее повреждение, он знал, что не физическое, и, скорее всего, всё было отчасти связано со стаей и очень тесно – с Питером, но также разорванная в клочья грудь не хранила в себе его всё еще бьющееся сердце, а значит оно было в безопасности. Пускай и было похищено, вырвано с особой жестокостью и несоразмерной силой. Почему тогда маленькая ласточка была так напугана? Тем более это было лишь возможное будущее, что не означает вероятность в сто процентов. Никогда нет. Теперь Стайлз в этом уверен. У него есть опыт. – Я хочу пойти сегодня в отдел, – первое, что говорит Лидия, осторожно зайдя на кухню спустя пару часов. Девушка всё еще одета в его пижаму, а бледное лицо хранит розовые отпечатки беспокойных сновидений, однако зеленые глаза полны знакомого жара, а волосы уже собраны в строгую косичку. – Нет смысла отсиживаться здесь, когда рана уже зажила. Стайлз наконец находит причину, почему час назад, возвращаясь из ванной, он прихватил с собой спрей с дым-травой. Наверное, стоит предложить блокатор запахов девушке, раз она желает попасть в отдел – может никто из команды не примет во внимание изменившийся, теперь слегка холодный аромат Лидии, но нельзя сделать такую ставку на очень внимательных и любопытных незнакомцев. Или столь же внимательного и любопытного Питера, кто к тому же еще необычайно опытен и начитан. – Ты в порядке? Перед его лицом появляются тонкие пальцы, но так и не касаются его сложенных на столе рук. В ответ он протягивает ей спрей, а потом трет ладонями лицо, стараясь взбодриться, чтобы вернуться обратно из Вселенной его тягостных мыслей к свету восходящего солнца и приглушенным тонам крохотной двухкомнатной квартиры. – Да, я думаю, это будет хорошей идеей, – соглашается Лидия, а потом тихим голосом добавляет: – Спасибо. Парень вздрагивает от чистоты эмоций, пронизывающих столь короткое слово, и поднимает взгляд. Лидия Мартин сидит на стуле в его кухне с прозрачным стаканом, наполненным водой, и смотрит на него с открытым выражением, которое Стайлз ни разу не встречал в своих видениях. Он знал, как рыжая девушка могла посмеиваться над его шутками и хихикать над неуклюжестью Джексона перед Айзеком, и даже однажды, как строгий профессор рассыпался в слезах перед своими выпускающимися студентами, окружившими стайный дом. Но ни разу лицо, полное уязвимости и печали. Ни разу грубых эмоций и острых линий вокруг широко распахнутых глаз. Тепло в груди и всё еще не совсем освещенная комната заставляют его произнести нечто невероятно честное. И вместо простого и искреннего «пожалуйста», он произносит: – Я не уверен, что могу коснуться тебя, не навредив себе. Слова, словно крошечные напуганные мышки, шушукая и скребя лапками, разбегаются вокруг них в неповоротливое, копошащееся облако дискомфорта. – Я имею в виду, что не могу дать тебе теплое место, хотя это то, в чем ты нуждаешься сейчас больше всего, и… – он не избегает потемневших глаз Лидии, поэтому легко замечает, как та вновь лишь притворяется незатронутой. Либо девушка делает это чисто на инстинктах, по привычке, на самом же деле не желая прятаться от него в безупречных масках королевы выпускного бала, либо она действительно устала так, что уже не в силах внешне поддерживать несуществующий оптимизм. – Конечно, я всё еще могу дать тебе безопасный ночлег. Но он безопасный не из-за меня, я приложил к этому такое же усилие, как последний съеденный личинкой лист к ее превращению в бабочку. То есть практически никакое, – вздрагивание. – Наверное, это не очень точное сравнение. И не очень хорошее, – он нервничает. – Я хочу сказать, что хоть я и предлагаю тебе безопасное место, в действительности безопасным оно становится благодаря правительству. И термин «безопасность» – понятие очень растяжимое, так что… Стайлз вздыхает, осознавая, с какой грандиозной грацией бегемота он сейчас подает блюдо «ясности и безмятежности». Он пытается сказать своей подруге, что не выгоняет ее из своего дома, хотя вся его сущность практически вопит об этом и подгоняет сделать именно это, тем самым задевая его совесть, как хорошего друга, который теперь, получается, ничего не может предложить девушке в беде, даже будучи единственным человеком, кому она доверяет. Он также пытается донести, что будет здесь для нее, но в его случае «здесь» будет немного дальше, чем стоило бы быть, но всё еще поблизости, что всё еще очень хорошо. Таким образом парень старается произнести всё это, в то же время не говоря об этом прямо. – Я не знаю, зачем и почему, но я просто хотел заметить, что не в силах ничего тебе предложить, – наконец выходит. Лидия отодвигается назад, выглядя смущенной произнесенными им словами. Если бы он сам не чувствовал себя точно также, он бы попробовал отшутиться, чтобы утешить девушку, только, кажется в этом и была вся загвоздка его проснувшейся этим утром самокритичности. – Э-э-э… я обычно очень хорошо могу слушать людей, подставляя свое плечо под все выделяющиеся их лицами жидкостями, но- – Ты не можешь меня коснуться, – заканчивает за него Лидия в недоумении. – Да. Я-… да, – он соглашается, коротко кивая. – Ты? – девушка сначала хмурится, но потом вдруг издает нервный смешок и даже с какой-то нежностью закатывает глаза. – Ты хороший друг, Мечислав. – Я… – откуда растет эта внутренняя неуверенность? С таким знакомым вкусом, словно он вновь оказался в средней школе без друзей, крутого ярлыка и понимания со стороны учителей. Давно он не позволял этому чувству поглотить его до самых кончиков его ушей, практически затопив его болтающий рот и уставшие глаза. – Слушай, – вздыхает девушка, видимо, уловив его нерешительность. Лидия ерзает, перебирая пальцами края потрепанной салфетки, и медленно собирается с мыслями. – Я знаю, что не показалась особо располагающей к себе с первой встречи. Это не то, как я отношусь к молодым людям, очень похожим на моих студентов. Но я была не в том состоянии, чтобы заметить свое отношение к другим. – Я понимаю, – хмыкает парень, будто он мог судить ее за замкнутость и недоверие. Это было крайне лицемерно с его стороны. – Да, теперь я догадываюсь, – соглашается, теперь уже разрывая бумагу на мелкие кусочки. – И моя реакция на твой шантаж только ухудшило положение. – Извини. Я не-… мне очень жаль. – Ты не должен просить прощения, – отмахивается девушка, и Стайлз немного расслабляется, хотя по бледному лицу доктора сложно сказать действительно ли она имеет это в виду. – Ты защищаешь их, и в чем-то ты прав здесь. Они рассчитывают на меня, как на человека, а не как… Дальше следует несколько ломких взмахов тонкой руки, что должно описывать сущность девушки, но всё что на самом деле было показано – это мировая усталость и продолжительное отрицание себя. – Я сделал это не только для того, чтобы защитить их, – мягко прерывает тишину он. Он бы никогда не посмел заявить, что раскроет чью-то сущность, если бы за этим не стояло нечто опасное или же чрезвычайно важное. – Потому что мне нужно теплое место, – фыркает Лидия, так и не услышав ни единого его слова. – Нет, не поэтому, – всё так же мягко. – Я действительно не знал, кем ты являешься вплоть до инициации. И я не искал тебя по справочникам и книгам, чтобы сдать команде. Как я и говорил, я не хотел знать что-то о тебе, чего не знали они. Доктор снова угрюмится в немой растерянности – то, что девушка терпеть не может. – Никто не поймет перерожденного лучше волков-перевертышей. Они с их многовековой историей монстров и подкроватных чудовищ, как никто другой, понимают ощущение отчужденности ото всех вокруг, – он не останавливается, когда девушка застывает, пытаясь скрыть свое облегчение мнимым раздражением. – Тем более они твои друзья. Они – твоя семья. Они никогда так просто не откажутся от тебя. На эту напыщенную и скверно эмоциональную речь уходит слишком много сил для невыспавшегося разума и неперезагруженного тела, поэтому парень выкладывает последнее предложение с остатком своего дыхания и смиренно откидывается на стуле. – Они-… – Лидия пробует протестовать, но, как заметно в незапертых от его взора потемневших зеленых глазах, внутри девушки разгорается гигантская битва чувств, отрицаний, собственных когда-то нерушимых принципов и правил, что доктор просто замолкает, не в силах больше врать. «Может, не мне одному врать себе так тяжело», – думает Стайлз, отворачиваясь от хрупкой фигуры подруги, сияющей в свете пробуждающегося солнца, будто знамение начала чего-то нового и несомненно прекрасного. Если бы только у него хватало такого же оптимизма и для себя. – Но тогда ты тоже, – чересчур быстро приходит в себя доктор, возвращая решительный настрой и строгий взгляд. Ее сердце не готово так быстро уклониться от саботажа разумных доводов. – Что я тоже? – Тогда ты тоже должен довериться им, – склоняет голову Лидия с ласковой, но хитрой улыбкой. – Они должны понять тебя, кем бы ты ни был. И они ведь твои друзья. Они – твоя семья. Его сердце – тоже. – Я-… – И ты ведь прожил с ними… с нами большую часть своей жизни, разве ты не должен знать нас лучше всех? Да. Нет. Это была не настоящая жизнь. Не для них. Никто из них не знает его. – Но для тебя, не так ли? – с удвоенной силой настаивает Лидия, будто бросает вызов не только его тревожным сомнениям. – Ты был с нами долгое время. Для тебя они… мы были единым целым вместе с тобой. Ну сейчас Стайлз понимает, что это было не совсем так. (Не с тем, как его должен был остерегаться Айзек или игнорировать Джексон. Да даже сама доктор Мартин никогда не должна была стать для него кем-то большим, чем близким боевым товарищем, с которым разделяется еда и доверие, но никак не свои самые темные, незащищенные моменты). Однако девушка права. Что неудобно и неприятно, и немного раздражает, но… Лидия не врет. «Я не дал им возможности узнать себя», – вспоминает мысль из сна Стайлз. Он должен довериться им. Не то чтобы он прямо-таки должен им, скорее самому себе, тому худому неподготовленному подростку, которому пришлось смириться с резким прибытием чужих людей и нелюдей в свою жизнь в не очень подходящее для это время. (будто для этого вообще есть подходящее время). Он должен себе сейчас. Должен попробовать им рассказать. О своей борьбе. О кошмарах, настоях и таблетках. О видениях. О маленькой ладошке на стене, смехе на полу и стуках в дверях. Всём том, что сложно сдерживать. И о чем страшно молчать. О нехватке прикосновений, тревожном количестве чая и сокращающемся числе неношеных жилетов. О том, как нравятся их шумные посиделки в барах, но он предпочитает провести их дома за настольной игрой или дурацкими фильмами с жирным попкорном. О том, как ему бывает одиноко без них и с ними. О том, что он действительно заботится о них. Он не обязан чувствовать себя шпионом, который держит большую часть своей жизни внутри себя. Не обязан. Давно пора начать двигаться. – Ну что ж, – начинает Лидия после долгих пятнадцати минут тихих взаимных раздумий, – сейчас самое время собираться. Хотя, если ты, конечно, хочешь, мы можем еще немного посидеть и обсудить твой вкус в одежде. Девушка дразнит, но улыбка, украшающая покусанные пухлые губы, вновь непомерно хилая, а в зеленых глазах – сейчас немного блеклых и тусклых – не хватает того озорного сияния. Будто на ту маленькую дерзость, крохотную отповедь, ничтожный выброс волнения потрачены все ее только восстановленные силы. – Ты о жилетках? Да, я знаю, насколько они необычны, – соглашается он тепло. Каждый созданный узор и каждый вышитый рисунок на жилетках были нарисованы его собственной рукой. – Их шили на заказ. Они встают не спеша, также не торопясь пододвигают стулья к столу и неторопливо оставляют посуду в раковине. Не договариваясь, оба сразу направляются в его комнату – Стайлз собирается одолжить девушке свои уплотненные спортивные штаны и одну из новых толстовок. – Однако, их у тебя нужное количество, – проницательно замечает Лидия, когда парень открывает перед ее взором шкаф, полный жилеток различных цветов и оттенков. – Да, – не видит смысла отступать. – Их ровно столько, сколько мне понадобится. Он достает одежду для Лидии и кладет ее на кровать, чтобы девушка могла сама взять ее оттуда, а потом подумав, также передает ей объемную шерстяную водолазку и теплые толстые носки. – Можешь взять мои зимние кроссовки. Они мне немного малы, так что тебе в носках будет комфортно. Девушка одаривает его и предложенную одежду невпечатленным взглядом, но без споров и каких-либо комментариев подбирает вещи и кивает в благодарность. – Спасибо. Для себя же он выбирает темные рубашку и штаны, и однотонный жилет осеннего-землистого оттенка, у которого на левом боку, цепляясь за передний карман и хлястик сзади, висит серебристая цепочка, с коротеньким пушистым рыжим хвостиком, очень похожим на лисий. Если бы только он чувствовал себя таким же красивым, изящным и гармоничным, как этот жилет.☆☆☆
В итоге они, разумеется, немного запаздывают в своем неторопливом избегании касаний друг друга и, к тому времени, как они выходят из дома, их уже некоторое время ожидает знакомая машина у обочины. Стайлз сразу же направляется к задней двери, желая разделить тесное пространство со своей лучшей подругой, а не с водителем, но отвлекается, замечая странную темную фигуру возле перекрестка в нескольких десятков метров от него. Она мутная, едва заметная, словно покрыта множеством скрывающих и защитных заклинаний, отчего-то спорящих в этот самый момент, невольно раскрывая своего хозяина для его глаз. Только его глаз. Однако, стоит ему вновь вернуть внимание уже занятому помрачневшей Лидией заднему сидению, чувство слежки исчезает и, когда Стайлз оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на высокую худощавую фигуру парня, той уже нет. – Стайлз? – зовет Питер, наклонившись, чтобы открыть тому дверь рядом с собой. – Всё в порядке? – Да, – кивает парень, наконец садясь в машину. – Со мной всё в порядке, – добавляет он через некоторое время ровным голосом. Оборотень поворачивается к нему с хмурым лицом и задумчивым глазами. – Это хорошо, – медленно соглашается мужчина. – Тогда мы можем ехать. – Да, поезжай, – еще раз кивает он, зарабатывая другой долгий косой взгляд. – Спасибо, что подобрал нас. – Доброе утро, Стайлз, – произносит Питер чуть хриплым голосом и трогается с места. – И пожалуйста. Конечно я бы забрал вас. Парень мычит в согласии и отворачивается к окну, игнорируя необычное ощущение незавершенности внутри. Он прислоняется к прохладному стеклу и сжимает ладони между ног, пытаясь не провалиться когда-нибудь в другое время, отличное от сегодняшнего утра. Разумеется, это не помогает, и Стайлз без вопросов приветствует легкое покалывание в плечах и знакомый туман перед глазами. – У меня есть одна идея, – после долгого молчания произносит Питер. – Но я не уверен, хочу ли оказаться правым. – Но ты будешь, – сонно произносит парень. – Ты думаешь? Хотя… да, скорее всего. Обычно так и происходит, – с грустью отмечает Питер. Он вздрагивает, когда чувствует вибрацию телефона, и этого хватает, чтобы прервать видение будущего, которого он пока не готов морально ни видеть, ни слышать. Поэтому Стайлз даже с каким-то неожиданным удовольствием и с утроенным рвением бросается вытаскивать телефон, и тут же замирает, прочитав сообщение от неизвестного номера. «Я еду за твоей головой. Скоро буду. В этот раз тебе не получится так просто скрыться с моих глаз». Что ж. Ему не нужно знать набор цифр и не нужна подпись автора, чтобы узнать этот слегка агрессивный присмотр. Ну плюс еще он действительно догадывался, что скоро должно произойти что-то очень огненное и рычащее. – Мы едем в кафе. Там нас ждет Арджент, – вырывает из мыслей глухой голос Питера. – Он и Джексон вернулись вчера ночью, а Дерек с Айзеком и Эрикой пока остались в Иллинойсе, чтобы оформить бумаги и закрыть дело. Стайлз чувствует, что на самом деле те задержались из-за прямой угрозы жизни Цветочка. Что, наверное, является действительно осмысленной идеей, так как тот, кто следит за ними, всё еще в Куантико, где-то рядом с ними. Парень опускает взгляд, чтобы перечитать сообщение, но видит только мертвый черный фон. После нажатия кнопки включения его встречает пустой рабочий экран без единого нового (или старого) текста. Ничего нет. Ни в папке с сообщениями, ни в почте, ни в открытых ранее приложениях нет и следа того, что он минуту назад получил и успешно прочитал предупреждающее смс. – Мы здесь, – вслух замечает Питер, и судя по тому, что машина уже молчит, а девушки стоят на тротуаре, эти слова предназначены для него. – Ага. Да, – спотыкается он. – Спасибо. Стайлз пропускает озадаченные взгляды коллег, шаркая по тротуару, чтобы у него была причина замедлить ход до кафе. Внутри копится дурное предчувствие, не предвещающее ничего хорошего для этого дня, и он молится, чтобы горечь была связана с его плохим самочувствием, недельным недостатком сна и эмоциональной Марианской впадиной в животе, а не попытками сумасшедшего «наказать» его друзей. На входе в кафе ему приходится резко отойти в сторону, чтобы не столкнуться со спешащим куда-то мужчиной, и только поэтому Стайлз замечает шушукающихся в уголке за гигантскими листьями фикуса смущенного Айзека и расслабленного Джексона. Отсюда он не в силах услышать их, как и не может прочитать микромимику отчего-то счастливых лиц, но даже так он вполне отчетливо осознает, как открыты друг с другом двое мужчин. Без излишней напряженности из-за рабочих обязанностей, старых обид и резких слов, нечаянно отпущенных на свободу не в то время не в том месте. Если бы парень увидел их сейчас в первый раз, он бы назвал их пугающе простым названием: «влюбленная пара». – Ты идешь? Стайлз вздрагивает от очень близко прозвучавшего голоса Питера, что холодными хлопьями осел на его покрасневшей коже щек. – Да, – шипит в ответ парень, но не находит в себе большего раздраженного запала от внезапной гиперопеки волка, когда видит мрачное лицо мужчины. – Что? – Ничего, – незамедлительно следует ответ, но складки между бровями углубляются. – Да? – Да. Идем. Он обычно избегает конфронтации, если нельзя ее использовать, чтобы скрыть свои чувства, поэтому парень пожимает плечами на очевидную ложь волка и соглашается пройти дальше. Когда он в следующий раз оборачивается в сторону милующихся друзей, там никого нет, не считая одинокой кошки, прячущейся в тех самых гигантских листьях фикуса. Он очень надеется на недостаток сна. – Доброе утро, Стайлз. Парень осторожно кивает на приветствие и садится напротив Арджента. Его необычные отношения с начальником довольно-таки предсказуемы с учетом того, что Стайлз знаком с мужчиной с самого детства. Хотя у них никогда не возникало возможности узнать друг друга – они жили в разных городах, и не сказать, что Арджент так уж часто звонил им (Стайлз намеренно упускает мысль, что в детстве его жутко пугал очень серьезный мужчина, который, кажется, не умел улыбаться даже глазами) – они всё равно вели себя больше как незнакомые дальние родственники, чем совсем уж чужие люди. И это ощущалось – всё еще ощущается! – также. Поэтому несмотря на явный дискомфорт под пронизывающим взглядом, Стайлз не удивлен услышав: – Как ты? Ответ – уже другое дело. С одной стороны, Кристофер Арджент – его начальник, и это как требует определенного доверия, так и видимой дистанции (именно поэтому ему не разрешается знать-касаться-слышать личную информацию о семье и жизни агента), с другой – его отец когда-то вверил свою, а сейчас уже и его, жизнь этому человеку, своему хорошему другу, и здесь будто уже и нет смысла в сомнениях. – Я… – ну, по правде говоря, в нем сейчас много необоснованного стыда, иррациональной вины и дикой усталости. Последняя почему-то чудится решающим фактором и причиной остального. – Не очень. Мне нужно больше личного пространства. И времени. На себя. Я не имею в виду, что меня теснят или что… мне нечем дышать в отделе, с командой. Со стаей… Я хочу сказать, – что? – что простая добрая медитация и хороший, долгий сон были бы очень замечательной идей, – со случайно слишком искренним усталым выдохом. – Лучшей замечательной идей прямо сейчас. – Хорошо, – мужчина чуть сужает глаза, будто проверяет его ответ на вранье. – Спасибо за честность, – проверка, видимо, пройдена на отлично. – Тебе что-нибудь нужно еще? Стоит ли попробовать дать им узнать себя? – Нет. Нет, я не думаю. Арджент не является частью их стаи. – Хорошо. Что ж, очевидно только что завершилась милая сторона их отношений, касающаяся дальних родственников. – Мечислав, – мужчина не вздыхает, но кажется крайне близок к этому. – Я тебя слушаю. – Дерек втайне хочет заниматься цветоводством, – фраза выскальзывает из его рта быстрее, чем он успевает ее проглотить. В глупой, дурацкой привычке избежать серьезного разговора. – Вы думаете, кто ухаживает за всеми растениями в конференц-зале? Там всего две жалкие драцены и один старый кактус. Всего три! Мне кажется, нужно купить больше цветов для него. Вы бы позволили ему иметь гиппеаструм? Это его любимый цветок. Знаете, такой красный и остроконечный- – Стайлз, – выдыхает мужчина с большим пониманием, чем давали ему когда-то учителя и преподаватели в университете. – Я-… извините, – он чешет нос и на мгновение отводит взгляд в сторону. Питер на другой стороне кафе говорит по телефону и недовольно хмурится в точности как их альфа. – Тот человек, что впустил подсыпавшего отраву в кофе в здание ФБР, – начинает Стайлз, догадываясь, что начальник уже успел получить подробную информацию от Питера, – скорее всего действительно стажер или работает на ФБР в одном с нами здании и на том же этаже. Его напугали. Что-то с семьей или с кем-то близким, кто работает в сфере медицины. По всей видимости, в педиатрии. Сидение в одинокой, долгой тишине на кухне окупается хотя бы тем, что он наконец может сосредоточить свое внимание на тех отблесках информации, которые он совершенно случайно замечал тут и там. (Точнее не замечал, конечно, а его искра с особым упорством поджигала сухие подсказки, которые он с похожим упрямством умудрялся прозевать). (Ничего особо удивительного, если учесть мизерное количество сна, что ему досталось за последнюю неделю). – Я, пожалуй, смогу его найти, если смогу попасть в отдел. Он согласится помочь, если мы поможем ему в ответ. Он неплохой человек, – в какой момент Стайлз стал сочувствовать их крысе? – Он просто очень сильно боится. – Хорошо, – соглашается Арджент, но сложно сказать, из-за его это уговоров или мужчина просто хочет до конца его дослушать. – Насчет другого, – там было что-то про Джексона. Вчера он точно вспоминал имя тилацина в своей мысленной обличительно-оправдательной речи, но в каком именно контексте, он уже не смог воскресить из пепла забытья. – Я… – что-то важное. – А где Джексон? Арджента не удивляет его неожиданный разворот от главной темы. – Уиттмор попросил дать ему полдня по семейным обстоятельствам. Я отпустил. Тогда ладно. – Ладно. О чем был разговор? – Насчет другого, – повторяет Стайлз, теперь уже не отвлекаясь. – Это не человек. Он мстит отделу, но хочет задеть только определенных людей. Вернее, только Айзека с Лидией. И больше Айзека. Очень опасно для Айзека. Хотя странно, что у него было так много времени продумать свой план и даже изучить свою потенциальную жертву, но всё же парень так не эффективно растратил свои попытки, – парень? – Парень? – Кто-то из знакомых, кто подсознательно не хотел причинить вред? – Нет. Точно не из знакомых, – отклоняет идею парень. – Это не такое-… я бы не сказал, что этот парень является существом, которое может проецировать человеческие эмоции. Нахмурившись, Арджент откидывается чуть назад, но всё еще продолжает внимательно изучать его будто обеспокоенным взглядом. – Это сужает круг. Но, может, ему стоит попробовать на Ардженте, чтобы потом быть готовым к реакции стаи? «Я не дал им возможности узнать себя». Будет ли его откровение в сию минуту эгоистичным поступком? В эту минуту, когда его друзьям угрожает не такая уж и мифическая опасность, а поблизости шатается потерянная, до смерти напуганная душа? Будет ли это капризом единственного ребенка в семье или наконец проглоченной гордостью взрослого, просившего помощи? Будет ли это его еще одной ошибкой? Промахом, неудачей, неверным расчетом? Будет ли- – Мне не хватает моего отца, – бросает Стайлз, опуская взгляд на свои вспотевшие ладони. – Мне кажется, я никогда не был так далеко от него. И так долго. И я не хочу жаловаться, но я чувствую себя в полной безопасности только рядом- Он не может договорить предложение. Высказанные вслух слова могут оказаться правдой, и тогда от нее не скроешься, не спрячешься, а он только-только привык игнорировать ее призрачное присутствие в пользу более важных вещей. – У него легко получается прогнать мое беспокойство своими объятиями, – меняет концовку, одновременно решая всё-таки взглянуть на реакцию мужчины, так как это и было причиной словесного распутства. Да, скорее всего будет. В самую точку. Больше похоже на ребенка. Не стоит и спрашивать. Очень похоже. В любом случае ответ положительный, как бы в итоге не закончился бы вопрос. – Эм-м… – Стайлз немного краснеет, когда замечает всё то же каменное лицо Арджента и тут же вспоминает, что мужчина давно не выражает эмоции ничем, кроме своих глаз и действий. И сейчас светлые глаза расстроены. – Знаете, лучшим вариантом было бы сейчас отправиться обратно в отдел. Я уверен, что смогу выследить крысу, сдающую информацию о нашей команде. Он всегда оставлял такой сильный след из своего страха, что я бы просто не мог пропустить его. А дальше не будет сложно попросить сотрудничать его с нами, потому что он такая же жертва, как- Он замолкает, когда большая ладонь касается его прикрытого серой толстовкой предплечья. – Да? Это рука Арджента. Его присутствие в отделе напрямую зависит от того, как хорошо он будет держать свою открытую кожу подальше от прикосновения начальника. Они (он, отец, его психолог, верхушка ЦРУ и ФБР) не готовы рисковать целым отделом ради его безопасности. Он сам бы не позволил. Однако вот, его босс, сослуживец папы и друг семьи, сам касается его. Пускай и через слои ткани. – Мне очень жаль, что тебе пришлось столкнуться со всем этим, – тихо произносит Арджент, наклоняясь чуть ближе к нему. – Мы все работаем здесь, чтобы остановить чудовищ, иногда плохих людей, иногда запутавшихся подростков. – Вы сейчас звучите как охотник, – замечает Стайлз нервно. Это не самое хорошее замечание, скорее даже оскорбление, но мужчина на его слова реагирует лишь слабым наклоном головы и вырвавшимся коротким смешком. – Ну это у меня в крови. Я бы сказал, что охотники просто теперь обучились морали и законам конституции, – с мрачной самоиронией замечает Арджент, но не дает себе погрузиться в темные воспоминания, тут же возвращаясь к первоначальной теме. – Я хотел сказать, что каждый работник спецслужб трудится, чтобы предотвратить вещи, подобные тем, что происходят с тобой. И мне очень жаль, что мы не справились с этим. Это мучительно искренняя реакция. Стайлз не совсем ожидал ее. И это оставляет его без ответа. – Я поговорю с твоим отцом, – продолжает через мгновение мужчина, когда парень открывает и закрывает рот без слов. – И мы посмотрим, что можем сделать с руководством. Там- – Не надо, спасибо, – наконец выдыхает с долгим хрипом. – Я-… Спасибо, но я не думаю, что действительно хочу этого. Я справлюсь, это был просто момент слабости. Светлые глаза начальника в ответ темнеют. – Нет-нет, правда. Не стоит ворошить осиное гнездо, – Стайлз немного ухмыляется своей аналогии к руководству служб, но держать эмоции на лице затруднительно будучи таким физически уставшим. – Я справлюсь. – Ты всегда можешь поговорить с кем-нибудь из нас, – просто замечает мужчина, но парень чувствует, что это скорее строгий наказ, чем обычный совет начальника. – Хорошо, – соглашается парень, на самом деле имея это в виду. Ему стоит начать говорить со стаей, и судя по тому, что не он один замечает уже теперь острую необходимость в этом, видимо, тогда лучше всё-таки прислушаться к своему внутреннему голосу. Стайлз отводит взгляд от одобрительного кивка дяди Криса и улыбается более живой и чуть покрасневшей Лидии, что выходит из туалета вместе с сияющей Пенелопой. И как примечательно, получается, вновь не он один решает довериться своим близким. – А теперь, я думаю, ты прав, и хорошо было бы отправить тебя в отдел, чтобы ты нашел крысу. Только, разумеется, ты не отправишься туда один.5.3.2. Лиса
Декабрь, 2019 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.
Они тратят полчаса на поездку, пять минут на хождение между этажами и еще стоят практически пятнадцать рядом с дверью в один из отделов ФБР, так как они не хотят поднимать шумиху и арестовывать человека на глазах у его коллег. И всё это время они молчат, после особенно странного разговора в машине. – Ты тихий, – подмечает Питер. Разумеется, Арджент бы отправил его со старшим Хейлом. Если подумать, то у них не было особо много вариантов, с учетом, что и Лидия, и Арджент пока являются их секретными тузами в рукаве. – Я умею молчать, – отвечает Стайлз, пожимая плечами. Волк на мгновение отворачивается от дороги, чтобы одарить его поистине впечатляющим хмурым взглядом (серьезно, даже Дерек не смог бы свести так свои могучие брови). – Это хорошо, – другим, более хриплым голосом замечает Питер, возвращая внимание на дорогу. Весь оставшийся путь оборотень бросает на него похожие мрачные взоры, а Стайлз решает больше ничего вслух не говорить, потому как, видимо, он то ли неправильно отвечает, то ли неправильно реагирует на ситуацию. Поэтому он заметно вздрагивает, когда спустя почти час громкой, громоздкой тишины мужчина неожиданно задает ему вопрос. – Ты уверен, что он согласится помочь следствию? Стайлз неопределенно пожимает плечами, не желая ничего говорить вслух, но потом осознает, что, наверное, это не совсем хорошая идея отмалчиваться, когда волк уже напряжен из-за пострадавших членов стаи. Поэтому он отворачивается от манящей двери и скользит глазами к расслабленному Питеру, что небрежно опирается на стену напротив него. Ему всё же вероятно стоит уверить- – Ты еще держишься? – мужчина чуть сдвигается, напрягая плечи и спину, будто готовясь к атаке. – Да, – растерянно бормочет парень, теряя все слова заверения, висевшие на языке. – Почему… интересно? – Я бы не сказал, – лаконично отвечает консультант, но изучающего взгляда с него не сводит. Он плохо выглядит? – Ты кажется мало спишь, судя… – фыркает оборотень, неопределенно указывая, вероятно, на его опухшее лицо и не так уж искусно замаскированные мешки под глазами, а потом, смутившись собственных неловких рук, прячет их, скрещивая на груди. Ну, получается, что да. – Это матовый консилер, – автоматически заполняет пустое место Стайлз, всё еще немного потерянный неожиданным допросом. Разве его не должны спрашивать о крысе? – Есть ли что-то, что облегчит твое состояние? Я бы мог… Питер наклоняет голову вбок и слегка понижает голос, и если бы не то, как иногда его глаза оценивают коридор вокруг, совсем не казалось бы, что они здесь, чтобы перехватить преступника. Если только, конечно, волк не ищет отвлечение от постоянного давления с неизвестной стороны. Что кстати не совсем объясняет выбор опроса стажера над обычным мирным диалогом с коллегой. – Мм-м… зачем тебе? Мужчина не спешит отвечать, но Стайлз по глазам видит, что это еще один вид опеки со стороны «неравнодушного» взрослого. – Ты же ведь знаешь, что я не ребенок, да? Мне уже двадцать два, – устало произносит парень с небольшим раздражением. – Меня не нужно опекать. Я – не ребенок. Возможно, если бы он чуть больше высыпался за последние дни, он бы не смог так открыто вспылить (ему будет стыдно и неловко потом) и был бы при этом менее отрешенным от самой темы. – Ты ведешь себя так, – отнекивается Питер, тем самым подтверждая его мысли. – И это- – Неправда. Тебе просто жаль меня, и ты инстинктивно реагируешь на это, как опекун, – ох, это многое объясняет, не так ли? Удивленные, они оба резко вздыхают под тяжестью его слов. – Это не так, – качает головой мужчина, но при этом выглядит неожиданно задумчивым. – Я не жалею тебя. Ты просто… кажется, ты скучаешь по заботе. Питер не договаривает, опуская руки с груди и отворачиваясь. Лицо оборотня будто заволакивает туманом воспоминаний, и волк расслабляется, пускай и принимает более грустный, более серый, одинокий вид. И Стайлза вдруг осеняет. (Ну. Наконец-то). Дело было не в том, что он два дня назад тыкнул мужчине веткой «Ты боишься детей» в единственный работающий глаз. Нет. Причина волчьей грусти тогда и всех этих необычных порывов гувернантки сейчас всё еще заключены в том, что оборотень расстроен, но связано это с другими словами Стайлза. … «Я не в порядке, мистер Хейл. Совершенно не в порядке». «Как я могу быть в порядке, когда чужие желания лезут в мою голову, словно к себе домой?». «Я просто бы хотел, чтобы это не ограничивало так сильно меня в моей жизни». «А еще я бы хотел перестать бояться прикосновений от чужих людей и хоть раз получить настоящие объятия от кого-то, кто не является моим отцом». «Все эти вещи. Они меняют меня. И я просто не знаю в хорошую ли сторону». «Я так не думаю. Я знаю, что это не то, кем они меня сделали? Они сделали меня другим». «Не мои способности. Но, кажется люди только их и видят». «И поэтому люди в итоге видят меня пугающим. Я должен был вырасти пугающим, ZlyWilk» … Вываленные из-за наркотика проблемы со здоровьем, сном и не хваткой внимания, очевидно, вдруг оказались услышанными. Он догадывался, что такой ноющий монолог не пройдет без последствий, но никогда бы и не подумал, что Питер примет это на таком личном уровне. – Я не-… – у него всё еще нет сил, чтобы разбираться с этим сейчас. – У меня есть отец. Он заботится обо мне. На меня не нужно смотреть, как на соседского голодающего ребенка, хорошо? – И ты всё же выглядишь как один из них, – язвительно комментирует Питер, следом словно в бессилии поднимает глаза к потолку. Спустя мгновение мужчина серьезным голосом уверяет: – Слушай, я не смотрю на тебя так. А тот явно не опускает идею «нехватки заботы»! И Стайлз, вероятно, согласился бы с ней, но не сейчас. Года два-три назад, да что уж говорить, даже на месяцев семь в прошлое, он бы принял чужое участие, пускай и с небольшим антисоциальным упрямством и истеричными криками. Однако, на настоящий момент? Это немного поздно, и вещи уже произошли с ним, как сказал Арджент. Он уже не подросток и больше не студент. (Последнее особенно обидно, потому что Стайлзу нравилось учиться и познавать что-то новое). – Я вполне могу готовить и кушаю три раза в день, спасибо большое, – теперь уже он закрывает грудь, скрещивая руки. Давно он не ощущал импульса защищаться по такой незначительно причине с кем-то, кроме его отца. – И даже так, у меня всё еще есть отец. И ты – не он. – Знаешь, Стайлз, мне не нужно быть твоим отцом, чтобы заметить твои нездоровые привычки в питании, синяки под глазами и дефицит внимания. Мужчина произносит это так просто, будто рассказывает о погоде, а не перечисляет чьи-то недостатки. – Почему тебя вообще заботит? – хорошо, это – перебор. Ужасный вопрос. Он не хочет узнать ответ на него, каким бы он в итоге не оказался. – Я работаю над моими привычками питания. Я уже говорил тебе. У всех бывают плохие дни, и дефицит внимания не означает, что мне нужно получать его от тебя, – он тут же понимает свою ошибку. – Это, если, разумеется, у меня есть дефицит внимания. Что не так. – Стайлз, – Питер буквально стонет его имя, причем с таким шумным выдохом, будто одно слово должно заменить полностью подтвержденную аргументацию правоты мужчины. – Прекрати, – пф-ф, он не собирается мириться с таким отношением. – Знаешь, можно оказывать внимание и другими способами. Например, поинтересоваться моим любимым фильмом. Это кстати «Империя наносит удар», если ты, конечно, понимаешь, о чем идет речь. И я не собираюсь менять свое мнение- – Вопрос твоего любимого эпизода звездных войн не стоит в приоритете, когда ты почти падаешь с ног от недосыпа и возможных слуховых галлюцинаций. Это не шут- – Я не щенок в твоей стае! – выпаливает в порыве раздражения. – И не твой племянник. Не надо смотреть на меня глазами родителя. Я могу сам разобраться со своими проблемами, или хотя бы хочу попробовать. Я работаю над всем этим, и я догадываюсь, как это выглядит со стороны, но, поверь, всё не так плохо, – он решает не повторяться, говоря, что у него в помощи есть отец и собственные врачи. И полдюжины людей из верхушки госслужб, которым не всё равно. Но шепотом всё же добавляет то, что задевает больше всего: – Смотри на меня, как на взрослого. Как на равного. В этом ведь и был весь смысл? Питер должен был быть единственным, кто с самого начала принимает его таким, какой он есть, с причудами, опасной силой и детским поведением. Они бы не смогли стать партнерами, если бы не были равными друг для друга. И ему не по вкусу то, к чему сейчас катится его настоящее. Оно не сможет пройти незаметным для уже известного ему будущего. Это пугает. – Я не-… – Питер качает головой, и Стайлз знает, что вообще-то его обвинения были беспочвенными и довольно грубыми, но он не чувствует, что готов забрать их с извинениями. Не тогда, когда забота волка оказывается легкой, бессмысленной и чувствуется теперь неприятным удушьем, а не утяжеленным безопасным одеялом. – Хорошо. – Спасибо. Они снова замолкают, и, как догадывается парень, вряд ли когда-нибудь снова заговорят об этом. – Ты уверен, что он согласится помочь следствию? – спустя минуту произносит Питер, пытаясь снять напряжение между ними и вернуть мысли в русло следствия. – Не все напуганные люди готовы слушать полицию. Или доверять ей. Стайлз хмурится на старый вопрос, только мужчина выглядит серьезным, будто впервые произносит эти слова. – Может быть, и нет. Но это больше зависит от нашей эмпатии, чем от его осознанного недоверия к нам. Судя по невпечатленному взгляду Питера, даже пожимание плечами стало бы лучшим вариантом по сравнению с его «расширенным» ответом. После этого они ждут всего около пяти минут, как из нужной им двери выходит невысокий парень с сутулыми плечами и потухшими голубыми глазами, за которыми скрывается намного больше усталости, чем того стоило. Паренек, очевидно, стажер, бросает на них испуганный взгляд и спешно рвется мимо к выходу. И Стайлзу не нужна сбивающая с ног волна страха и презрения к себе, чтобы узнать в голубоглазом пареньке их крысу. Они следуют за ним.☆☆☆
Лиам Данбар, как представился молодой мужчина с потухшими голубыми глазами и сутулыми плечами, стажер в отделе по работе с кадрами. Двадцати семилетний мужчина с высшим юридическим образованием, выпускник Академии ФБР. Американец, проживший большую часть своего детства в переездах по Калифорнии. Их крыса. Необычно знать это из уст самого человека. Не то чтобы Стайлз не видел допросов раньше, но в тех двух, в которых он участвовал, так или иначе были задействованы его способности, что, с одной стороны, упростило процесс, с другой – уничтожило всё веселье (если, конечно, можно так выразиться). – Вы хотите знать что-нибудь еще? Это ведь какая-то проверка? Человек напротив них сидит ровно и слегка улыбается, будто не является источником невероятно сильного, тошнотворного страха. Эмоция настолько стабильна вокруг молодого мужчины, что практически осязается в воздухе небольшой офисной комнаты, где они смогли найти пустой уголок. – Нет, это не проверка, мистер Данбар, – ровным голосом произносит Питер спустя время. – Мы хотели поговорить с вами по поводу нападения на специального Агента Лейхи из отдела поведенческого анализа. Нашего коллеги. – Я не-… – пленка уверенности трескается, выталкивая наружу уже немного бледного юного агента с синяками под потухшими голубыми глазами и общим болезненным видом. – Мы знаем, что вы передавали данные о нашей команде нападавшему. И он уже дважды успешно подверг наших агентов смертельной опасности. Человек – дрожащий кролик, запуганный хитрой лисой, которая не боится рычать на волков. Тихой лисой с большой тенью и длинным хвостом, который заметает все ее следы на земле и в воздухе. – Всё в порядке, агент, – теплым тоном произносит Стайлз, не выдерживав подскочивший ритм биения эмоций вокруг. – Мы не выдвигаем обвинения в вашу сторону. Молодой мужчина дергает пальцами в признаке повышенной нервозности, но согласно кивает и будто в поражении наконец поднимает с пола задушенный взгляд. Стайлз чувствует, как Питер рядом чуть сдвигается с места в его сторону, тоже ощутив отчаяние загнанного в угол человека. – Мы хотели бы просто поговорить с вами, – всё также ровно продолжает волк. – Мы думаем, вы можете нам помочь. Напуганный человек на мгновение замирает, будто действительно обдумывает их предложение перед тем, как начать бессвязно бормотать, отказываясь. – Я не-… – качает головой из стороны в сторону. – Я не могу. Я не-не могу. Так они ничего не добьются. Человек им не доверяет, и он может это понять, но у них мало времени, судя по растущей злости атакующего, и еще, видимо, кто-то из близких этого напуганного молодого агента сейчас находится в неволе, что включает для них еще один таймер, который также очень близок к нулю. Есть много способов разговорить человека, несколько специально для таких, кто шокирован, устал или запуган, но Стайлз отчего-то испытывает связь между ним и их крысой, возможно, родившуюся в день, когда он вдохнул слишком много горящей пыли чужого страха. Чужого страха, который иногда ощущается как свой. Он знаком с ним не понаслышке. Может быть, он должен попробовать как раз это и использовать для точки отсчета. «Я понимаю, что ты чувствуешь». – Я понимаю, что ты чувствуешь, – повторяет за голосом в голове Стайлз. – Я знаю, на что это похоже. – Нет, – не соглашается с огромной верой для напуганного человека. К черту осторожность. – Это ужасает, не так ли? – начинает он, отводя взгляд на свои скрещенные руки. Это поза могла бы показаться дружелюбно-профессиональной, если бы не побелевшие костяшки и твердые, напряженные плечи. Он окаменел – удивительная мраморная картина на века застывшего страха. – Не правда, не- – Вся ситуация вокруг тебя ужасает, будто ты проснулся, чтобы оказаться в своем самом страшном кошмаре, – игнорируя сопротивление. – Я чувствовал то же самое. Он теряет хватку над реальностью. Концентрация падает, и он не слышит присутствие Питера или кого-то другого – только свой подскочивший пульс. – Я… И ты не можешь двигаться, ты не можешь дышать и спать, потому что, как только ты сделаешь вдох, твоя грудь так сильно сжимается, будто ты вместо дыхания пытаешься утрамбоваться в плоскость, по которой скоро проедет артиллерия тяжелых машин. Не стоит, наверное, закрывать глаза. С закрытыми глазами легче воображать. (Кошмары обычно тоже видны только за тонким слоем век). – А как только ты закроешь глаза, твой разум наводнят все самые жуткие сцены возможного будущего, и самое страшное в этом, что они такие реалистичные, такие правдивые и пугающие, потому что они уже происходили с тобой. Так почему бы им снова не произойти? Почему бы не сейчас? Вздох. В точности, как он описал. Крольчонок, крыса, молодой человек напротив него в ужасе. Он – тоже. – И ты борешься. В голове ты знаешь тысячи способов выйти из этой ситуации, видишь тысячи дверей, через которые можно незаметно или тихо ускользнуть. Но. Но ты не можешь двинуться, – Стайлз подавляет дрожь, стискивая на мгновение зубы. Было бы так легко сейчас уступить свои мыслям, упасть в ожидающую перину старых видений, спрятаться, сбежать, перестать чувствовать. – Но ты не можешь двинуться. … «Дыши! Слушай, что он говорит! Правило номер четыре. Нельзя оказывать активного сопротивления террористам. Нет. Это правило номер пять. Четыре-» … – И ты делаешь то, что он говорит. Ты слушаешься его, ты киваешь и молчишь, а в голове молишься, хотя никогда не считал себя верующим, – он так боится быть проглоченным им, так боится его прикосновений. Стайлз никогда раньше не паниковал при чужом касании, но его пальцы на запястьях, его ладонь на горле разъедает кожу ненавистью, отчаянием и знакомым ужасом. Глупой, бездушной верой в смерть, что никогда не была ни благословением, ни даром, ни уж тем более человеческим клинком правосудия. Смерть никогда не была ничем, кроме боли потери и жестокой пустоты, несправедливой и освобождающей одновременно. – А потому ты понимаешь. Ты понимаешь и даже сочувствуешь этому дурному, запутавшемуся ребенку, который просто пытается сделать что-то со своей реакцией. Тебе его жаль, тебе хочется ему помочь, но в то же время ты его боишься, ты его ненавидишь и хочешь, чтобы всё это прекратилось. Чтобы ты вновь стал самим собой. … «Нужно закрыть свои ментальные стены, Мечислав. Не ешь его страх, не ешь его веру. Нет, Мечислав. Не пытайся надавить на чувства террориста. Правило номер девять. Не играй с его головой!» … – Но ты можешь снова стать самим собой и вернуться домой, только дай другим помочь тебе. Позволь нам помочь тебе, – Стайлз возвращается обратно, в допросную. Кабинет небольшой, а их уголок, скрытый прерывистой тенью опущенных жалюзи, чудится еще меньше из-за давящего со всех сторон плотного воздуха, состоящего преимущественно из эмоций и невысказанных слов, чем из легких газов. Он дышит чужим отчаянием, выдыхая в ответ сострадание. На свету оба превращаются в теплое сожаление. – Скоро всё закончится. Оно всегда заканчивается. И со временем станет легче, – произносит с тихой улыбкой. И почти следом добавляет правдивое: – Когда есть кто-то еще, кто знает всё, пережить кошмар намного легче. Он достает сбоку стакан с водой, который в итоге протягивает напуганному человеку. Действие ощущается странным повтором уже произошедших когда-то событий. – Давай, агент. Мы хотим помочь тебе. Питер может помочь тебе. Последнее непроизвольно срывается с языка с выдохом облегчения, так просто и так искренне. «Питер может помочь тебе». Относится ли это и к нему? Питер помог ему, но в чем? Стайлз не предвидел события лета до самой последней секунды. Так что это еще большой вопрос – было ли так в их предписанном будущем? У него не было крепкой связи со стаей, кроме Питера. Правда, всё меняется. Тогда будет ли это еще присутствовать в его измененном будущем? Ему всё еще нужна чья-то помощь со стороны. Кто-то, кто тоже всё знает. «Питер может помочь тебе». Осталось только поверить в это и самому. – Я… – крольчонок (Лиам, этого ребенка зовут Лиам) всё еще не выглядит убежденным, хотя, кажется, уже готов им помочь. – Мы выделим людей, чтобы обезопасить тебя и твоих близких, – осторожно влезает Питер, и по тону оборотня сложно понять, что он думает о выходке Стайлза. Перемена в выборе Лиама практически слышится громким щелчком. – Он влез в голову моего отца, – прерывисто шепчет их допрашиваемый, практически вжимаясь в спинку кресла как новое дополнение мебели. – И отец больше не узнает меня. Он даже не знает, что у него есть сын. И соседи, и его коллеги по работе. Я словно живу в новой реальности, где меня не должно быть. Очень знакомое чувство. – Иногда отец даже не замечает меня, – тихий, высокий голос. – Прямо как мама когда-то. Да. Он бы тоже был в ужасе. – Мы это исправим, – это, разумеется, не то обещание, которое Стайлз должен давать так легкомысленно, но он до последнего будет пытаться сдержать свои слова. – У меня нет никого, кроме отца. Это всегда были он и я. – Я понимаю, – нет никого лучше, чем он. – Я просто хочу вернуть своего отца. Он – тоже. И он видит, что их ситуации сейчас крайне различны, но не может не ощущать каждое произнесенное слово крольчонка как свою собственную мысль. – И мы поможем тебе. Это – наша работа, не так ли? Ты должен знать, ты ведь пришел сюда. – Я… да, – Лиам останавливается на мгновение, вытирая мокрые следы с щек и кивая самому себе. Вид паренька тут же преображается в кого-то серьезного и решительного. – Да. Да, я знаю. Я сам пришел сюда. Я хотел быть в ФБР. – Вот и хорошо, – соглашается Стайлз, неожиданно задумываясь над причиной его здесь нахождения. Он никогда не хотел приходить сюда, чтобы просто быть в ФБР. Однако, он качает головой и выкидывает мысли из головы – есть кое-кто важнее его профориентации. – Никто больше не посмеет тронуть тебя. Мы не дадим ему обидеть тебя. Когда мы его поймаем, этот кошмар закончится, – вновь заверяет парень, потому что догадывается, как сильно может повлиять на человека поддержка со стороны. – Расскажи всё консультанту Хейлу. У тебя должен быть кто-то на твоей стороне. Незачем больше сражаться одному. Лиам, несмотря на приподнятый дух и расплавленные плечи, обнимает себя руками и явно старается подавить дрожь. Ожидаемая стена страха всё же удивляет Стайлза, хотя, правда, по причине ее необычной тонкости и едва уловимого ощущения. Судя по всему, они всё же продвинулись в своей работе. Если в конце каждого их дела они будут видеть, как выдохшиеся сердца заново бьются с новой энергией, словно возрожденные из пепла рыжие фениксы, то, да, они никогда не остановят свои попытки изменить положение вещей в лучшую сторону. – Хорошо, – кивает Лиам. – Хорошо, да. Я расскажу, что знаю. Он выдыхает со слабой улыбкой, и напряжение покидает его. Как и адреналин. Его тело растекается по креслу и глаза практически закрываются от усталости, но это была бы действительно плохая идея – заснуть в офисе в середине допроса. Этому не обучали в Академии ФБР. – Тогда я оставлю тебя с Питером, – мягко произносит Стайлз. – Мне есть где быть. И я не думаю, что мне хорошо здесь находиться. Он встает, отвечает суровым взглядом на странные вопросительные сигналы со стороны волка и небольшим кивком на судорожный вдох Лиама. Однако, естественно, напуганному мальчику такого ответа недостаточно. – Это помогло тебе? – голубые глаза, когда-то потухшие, всё еще не горят прежним пламенем молодости и глупых решений, но уже проявляют куда больше интереса, чем глухая марионетка. – Рассказать кому-то, чтобы не быть больше одному на своей стороне? – Да, – сглатывает, вспоминая убитые горем глаза отца. – У меня были люди на моей стороне. «И я собираюсь увеличить их количество», – продолжает мысленно. – В тебе меньше тревоги, когда ты знаешь, что можешь рассказать о своих переживаниях кому-то еще. И, кажется, что твои чувства наконец имеют выход, а значит останутся только твои эмоции, а не чьи-либо еще. Больше никого нет в твоей голове, – самое приятное ощущение тишины. – Только ты. «Только я». Стайлз ускользает из допросной, позволяя тайнику захлопнуться позади него без раскрытия бормочущих секретов. На мгновение он прислоняется к прохладной стене, чтобы дать себе послабление, передышку, секундную заминку, чтобы взять себя в руки и шагнуть дальше. Ему всего лишь нужно заморозить все эти достающие, ревущие неистовые вихри в груди, и больше не останавливаться, иначе растает, как снежинка в теплом человеческом дыхании, полного мертвого азота и кислого углекислого газа. (Он старательно упускает из виду, что даже там есть живительный кислород). Он звонит Ардженту, говорит с отцом и в конце концов также отправляет смс и Питеру. Однако, он не в силах больше оставаться здесь – стоять, ждать и сгорать в углях старых ран. Поэтому он разворачивается, в последний раз оглядывая хмурые стены здания ФБР, и отправляется туда, куда решит его привезти магическая искра и твердая земля под ногами.☆☆☆
Декабрь, 2019 год. Куантико, Вирджиния.
Стайлз с наигранно дерзкой ухмылкой проходит мимо милого белого заборчика и нескольких смеющихся под теплым солнцем цветов в толстых, самодельных глиняных горшках. Глядя на ухоженный сад и темную бордовую дверь, покрытую аккуратными узорами и едва заметными рунами, сложно сказать, что в доме живет одинокий мужчина, большую часть времени пропадающий в разъездах. На мгновение он замирает, чтобы насладиться свежим воздухом и мягким ароматом выпечки, доносящимся из открытого окна. Это знакомо и приятно, очень обнадеживающе, но всё еще недостаточно для того, чтобы разморозить его эмоции и дать им место выплеснуться наружу. Хотя Стайлз всё-таки отпускает часть напряжение, чтобы слабо улыбнуться, перед тем, как поднять кулак и постучать прямо в центр защитного оберега. – Здравствуйте? Мужчина, открывший ему дверь, слегка хмурится в попытках узнать его, и парень знает, что это не должно занять много времени, судя по дергающимся ноздрям оборотня, но всё равно решает ускорить процесс. – Привет, – осторожно пробует Стайлз. – Я Мечислав Стилински. Если ты помнишь, ты как-то спас меня от- – От заблудшего демона пишачи, – наконец вспоминает его Вернон и предлагает в ответ свои обескураживающе блестящие глаза, полные понимания и веселья. – Ты заходил уже. С Эрикой. Темнокожий мужчина как-то необычно смущается, опуская взгляд вниз с легкой пьяной улыбкой (Стайлз упивается ею с досадным ощущением тоски), а потом вдруг Вернон дергается и отступает назад. – Извини, кажется, я не проявил себя очень гостеприимно, – оборотень выпускает нервный смешок, а потом откашливается, видимо, всё еще под впечатлением дурманящих воспоминаний о своей паре. – Я Вернон Бойд. Приятно познакомиться. Ему протянута рука. Свободная от ткани практически до плеча, открытая и устойчивая. На этой руке написано слишком много тайн и личных секретов, чтобы стать незначительным актом вежливости и дружелюбия. Более чем достаточно информации, раскрытых настежь в уникальных узорах отпечатках пальцев и крепкой, мозолистой ладони, одного касания к которой хватит, чтобы вероломно залезть в разум ее обладателя. – Я не-… – Стайлз качает головой, не сводя глаз с протянутой руки. Он мог бы взять ее, обнять двумя ладонями, ведь он так долго был лишен чужого контакта, но он хочет найти в этом доме утешение. Отраду, успокоение, пару минут душевного отдыха, и он не думает, что может получить это, на глазах хозяина украв у того чужую вещь. – На самом деле, я не думаю, что это хорошая идея, – правильно, он найдет другой способ восполнить свою жажду тепла чужого тела. – Пожимание руками. Точнее даже касание. Любое касание. Кожа к коже, понимаешь? Не очень хорошая идея. Очень глупая. Недальновидная… – Всё в порядке. Я чувствую, кто ты, и я не против, – неожиданно ровно произносит мужчина, а потом с озорным выражением лица подмигивает и произносит: – Ìуá Àgbà mí* научила меня манерам. (*моя бабушка на языке Йоруба, звучит примерно, как «ия агба ми») Мозолистая ладонь всё еще в воздухе между ними в ожидании его ответа, без дрожи и сомнений, но и неуверенность продолжает сжимать его сердце, затрудняя решение. – Мне тоже, – он с трудом сглатывает, боясь вновь всё испортить, как бы драматично и самонадеянно это ни звучало. Он протягивает свою руку (она холодная и трясущаяся) и с коротким вздохом (это не должно быть сложнее вчерашнего сеанса провидения с Пенелопой) хватает чужую ладонь в крепком рукопожатии. – Приятно, – старые ритуальные танцы, стрельба, старческий голос, Эрика, опасность и адреналин, магия, Эрика, – познакомиться. – Конечно, Орунмила*. Приятно приветствовать тебя в своем доме. Свадьба, громкая музыка, пьяное хихиканье. – Мне не нравится это обращение, – закатывает глаза парень, выдыхая громадное облачко облегчения. Это достижение, что его всё же не засосало внутрь чужой головы. – Твоя бабушка практиковала Сантерию*? – Да, – соглашается мужчина, отступая в дом. – Я тоже в какой-то степени. Не могу сказать, что чувствую тонкость материи и магию, так как моя Ìуá Àgbà, но это то, что всегда было моей верой. Стайлз кивает, проходя внутрь. Он всё еще может видеть глазами маленького Вернона порхание золотых искр около танцующих женщин, и что-то в этом не дает ему покоя. – В тебе тоже есть искра, да? – вдруг догадывается парень. Над ладонью маленького мальчика собирается тепло, но нет видимого света. – Удивительно, но да, – мужчина проводит его в гостиную и жестом указывает на старый зеленый диван. – Оборотень с магической искрой. Слабой, конечно, но всё же. Хочешь почувствовать? Он со слабой дрожью и всё еще крепким сомнением протягивает свою руку к чужой груди и осторожно прикладывает ладонь к месту ровного биения большого сердца. Это происходит не сразу, но стоит отпустить свою искру в энергичном поиске чего-то нового, на его зов тут же откликается тихий голос чужой магии. Он едва слышен, спрятанный в цепях волчьих связей и амулетов на шее, но стучит в такт сердцебиению, строго и неизменно. Его окутывает тепло. – Спасибо, – открывает глаза. – Я забыл это ощущение. – Не благодари, – со знающим огоньком в темных глазах говорит Бойд. – Мне тоже было приятно. Они остаются в тишине, наслаждаясь цветочным ароматом в доме и лучистой гармонией вокруг. (Он, оказывается, также забыл, как было спокойно находиться возле своего будущего лучшего друга). – Я должен был встретить тебя в том магазинчике с травами, – неожиданно для самого себя делится Стайлз. По его коже пробегает приятная волна мурашек, которая нападает обычно в теплом месте после долгой прогулки по морозу. Это немного опьяняет. – «Аризона агава»? Вернон расслабляется, явно не волнуясь в присутствии незнакомого человека в своем логове. Парень бы счел это необычным и обязательно указал бы на это в другой раз, но в данный момент картина умиротворенного волка слишком хорошо похожа на его старые видения лучшего друга, и он не в силах отказать себе в проявлении такой слабости сегодня. – Ага, – кивает парень. Он вспоминает маленькие магические копии агавы, цветущие по всей вывеске и дверце в виде трехмерных, реалистичных узоров. Ему всё еще хочется там хоть раз побывать. – Я вообще случайно увидел магазинчик, когда проезжал мимо, но потом не смог выкинуть его из головы. Он такой… – по правде говоря, не в его силах подобрать слова, чтобы описать это необычное, мистическое местечко, затерянное прямо между громадных, бездушных каменных строений. – Как только переступишь порог, ты чувствуешь, что пришел навестить бабушку во время летних каникул, – пробует Вернон, качая головой с нежной улыбкой. – Ìуá Àgbà mí была бы рада увидеть это место. Стайлз тоже пробует улыбнуться, но кажется, усталость не дает ему сдвинуть даже натренированные мышцы лица. Спустя секунду он сдается, чуть скривившись от разочарования. Если Бойд это и замечает, то никак не комментирует. – Ты выбирал масло. Не мог выбрать между двумя из них. Масло из льна или масло из миндаля, – выталкивать слова сквозь онемевшее горло тоже становится сложнее. Кажется, его тело, очутившись в теплом месте с крышей над головой, решает предаться забвению, забыв о всех нормах приличия и вежливости в гостях. У Стайлза, к сожалению, не хватает сил, чтобы себя отругать. – Я помог тебе, у нас завязался разговор и-… ну, это была хорошая встреча. Парень разочарован, хотя изначально не предполагал, чем именно должен закончиться разговор. (Возможно, он хотел вернуть себе ощущение от нового знакомства, но слишком боится признаться в этом самому себе). Немного обидно, что они не смогут воплотить писаную им сцену в реальность. Больше потому, что Стайлз теперь не знает, чем закончится их связь в конце – будет ли она тонкой ниткой знакомых или надежным канатом товарищей. (Всё будто больше не находится под его властью). (Наверное, оно никогда не было там). – Мир меняется, – будто прочитав его мысли, произносит Вернон. – Это хорошо. Изменение означает движение, и в этом заключена наша жизнь. Но я могу понять твою тоску. Тоска? Да, это слово полностью описывает его мысли. – Мне не нужна твоя помощь в выборе масла, чтобы узнать, что ты хороший человек. И я уверен, что мы можем стать друзьями и без первой встречи в волшебном магазине, – серьезно произносит оборотень и протягивает руку, чтобы крепко сжать его плечо. Стайлз сглатывает непрошенные эмоции, не пытаясь их разузнать. Вернон всё равно выглядит так, будто заметил и это. Однако оборотень в ответ просто слабо улыбается и встает с кресла. – Я готовлю обед, хочешь остаться на время? Можешь прилечь здесь на диване. Кажется, тебе не помешает сон. – Да, хорошо, – он соглашается, неожиданно спокойно поддавшись лавине усталости. – Спасибо. Вернон уходит, пока он устраивается на том самом старом зеленом диване, который оказывается намного мягче и удобнее, чем казался на первый взгляд, но вскоре оборотень возвращается с одеялом в руке. – Вот. Стайлз утыкается носом в одеяло, что удивительно приятно пахнет чем-то лесным и укрывается им по голову. Он вдруг чувствует себя ужасно тяжелым и сонным, и его искра сладко отзывается на мысли о нескольких часах в этом месте. Тепло. Он в безопасности. Он тут же засыпает. Его тревожит звонок, на который он отвечает в полусонном состоянии, не беспокоясь показать свою уязвимость хриплым голосом и пропущенными буквами в словах. – Да? – Ты в безопасности? – первым делом спрашивает мужчина, и у Стайлза не хватает сил ни для раздражения, ни для какого-либо ответа, кроме громкого вздоха. Или мычания. – Хорошо. Я понял. Арджент передал, чтобы ты не возвращался до завтрашнего дня и провел весь день в постели, что, как я понял, он услышал от твоего врача. «Это не очень хорошо», – думает парень. Или произносит вслух, судя по согласию волка. – Мы не нашли ничего странного в делах Лейхи. Там нет ничего примечательного, и мы еще оставляли дела незакрытыми. Так что пока у нас нет заметок, кроме имени и фото. Хотя Пенелопа собирается найти след по камерам на дорогах. «Это тоже не очень хорошо». – У меня есть одна идея, – после долгого молчания произносит Питер. – Но я не уверен, хочу ли оказаться правым. – Но ты будешь, – сонно произносит парень. – Ты думаешь? Хотя… да, скорее всего. Обычно так и происходит, – с грустью отмечает Питер. – Я на самом деле позвонил, чтобы сказать тебе, что ты не совсем прав в моей оценке. Но стоит признаться, что даже я сам бы не смог оценить себя правильно. Я понял, что ты можешь чувствовать себя некомфортно из-за моей «гиперопеки», но ты теперь самый младший член стаи, и я не могу представить ситуацию, в которой тебя не будут опекать сильнее всего. Кстати, наверное, тебе стоит поговорить с Джексоном, ему будет что сказать. Раньше он был самым младшим в стае. Я чувствую, что ты засыпаешь, поэтому скажу только, что… я с самого начала видел в тебе равного человека, просто иногда сложно не замечать твою юность, когда ты такой… Ты хорошо справляешься один, но нам сложно быть равнодушными, и мы все просто хотим помочь. Ты уже спишь? Да. Хорошо. Пусть тогда ничто не потревожит твой сон, мартышка. До скорого.