Welcome to reality

До выхода на сцену чуть больше минуты, и сердце пульсирует вместе с секундной стрелкой. Потом слегка сбивается с такта. Ритм-секция лажает, улыбается про себя Дэвид Боуи. Бывает, что сам он не попадает ни в такт, ни в ноты, однако сумел убедить весь мир, что именно так и должно быть. Забавно, что все они видят во мне ментора, мэтра, профессионала, тогда как меня ни на секунду не оставляет понимание того, что я шарлатан. Меня называли хамелеоном рок-музыки, а я был просто дилетантом, который тут и там подсмотрел и подслушал разные приёмы и стили, попробовал их на вкус, но так и не задержался ни на одном. Единственное, в чем я действительно поднаторел - так это в умении нравиться. Это моя настоящая профессия и средство к выживанию. Я знал, что мне надо нравиться родителям - за этим стоял страх оказаться в приёмной семье или больнице, куда последовательно отправили моих старших сестру и брата. Я знал, что мне надо нравиться другим музыкантам и знаменитостям, и я заводил с ними дружбу, хотя никогда не умел по-настоящему дружить. Я знал, что мне надо нравиться прессе и публике - и уже не мог остановиться, хотя и понимал, что настоящего артиста не должно волновать, как он выглядит в чужих глазах. Но, повторяю, я не настоящий художник, я дилетант. Чтобы продолжать нравиться, я окунулся в коллаборации. Самым уверенным в себе был Трент Резнор. В конце 90х он был на гребне волны, а я безуспешно пытался эту волну поймать. Деймон Албарн казался его противоположностью. Сперва он не сумел ничего выбрать из своего репертуара, так что мне пришлось предложить для совместного выступления Fashion, которая уже навязла в зубах и у публики, и у меня самого. А потом на сцене он излучал такую панику, что мне было некомфортно не то что петь, но даже стоять рядом с ним. Брайан Молко был золотой серединой. С одной стороны, он был безумно и искренне счастлив нашему сотрудничеству, а с другой - подходил к работе серьёзно. Если я говорил ему: "Вот с этого места надо взять выше", можно было даже без репетиции быть уверенным, что на концерте он споет именно так. В жёлтой прессе до сих пор сочиняют бог знает что про наши отношения, ищут черную кошку в тёмной комнате и не замечают очевидного. All I've done I've done for me. В этих мальчиках я вижу самого себя. У Трента моя страсть к экспериментам, у Брайана моя андрогинная внешность, у Деймона моя манера пения. Они унаследовали все это в такой полной мере, будто они мои сыновья... но здесь я останавливаюсь и решительно перечеркиваю эту мысль. У меня есть на это причины, и обе - незаживающие раны. Вот первая. Когда-то я начинал как поклонник Лу Рида и Игги Попа, писал о них песни, старался обратить на себя их внимание, а когда обратил - приложил все силы, чтобы обаять их. Никакого (почти никакого) сексуального подтекста, я руководствовался карьерными соображениями. Мне нужны были их имена, но и я оставил на них свою метку - никто больше не приписывал Transformer исключительно Лу Риду, а The Idiot одному лишь Игги Попу. Все добавляли: "... и Дэвиду Боуи". А потом симбиоз зашёл настолько далеко, что я совершил глупость, вероятно, неизбежную. Я позволил себе привязаться к ним. И что в итоге? Лу бросился на меня с кулаками в людном месте, крича, что не позволит мне так с ним разговаривать. А Игги - мой лучший друг Игги, которого я звал просто Джим - заявил, что ему надоело вечно находиться в моей тени. Это не единственные потери в моей жизни, но испытать подобное ещё раз - это слишком даже для меня. Вторая причина - мои настоящие дети. Несмотря на частую смену имиджа, я мало менялся внешне и, как говорят, практически не постарел. Но я смотрю на свою Лекси и понимаю, что, пока я странствовал в воображаемых мирах, я упустил время здесь, на земле. Ей сейчас всего четыре. Мне, её отцу, почти шестьдесят. Какой огромный разрыв... Сухой математический подсчёт вдруг ясно дал мне понять, что я могу не успеть вырастить её. Человека, который доверяет мне больше всех на свете, я могу оставить без опоры в самый неподходящий момент. Теперь я боюсь быть необходимым. Так что я предпочитаю видеть в этих мальчиках - Резноре, Молко, Албарне - собственные фантомы, сценические имиджи вроде Белого Герцога, только обретшие плоть и вырвавшиеся в реальный мир, проекции из моего прошлого в будущее, где меня, возможно, уже не будет. Наиболее проницательные критики обвиняют меня в нарциссизме - пусть так. Это выглядит как долгая исповедь. А в реальности все эти мысли - образы, чувства - мелькают в голове Дэвида Боуи стремительно, словно скорый поезд, уходящий в туннель. Он привык все делать быстро. Быстро всему учится, быстро, с одного дубля, записывает песни, быстрым шагом направляется сейчас на сцену. На ходу отмечает, что, странным образом, глаза после происшествия недельной давности уже не болят - в Исландии фанаты бросили ему конфеты и попали в лицо, - но зато почему-то сильно ноет левое плечо. Из-за ремня гитары? - Now my death is more than just a sad song, Welcome to reality! Ha ha ha ha! Становится невыносимо жарко, и Дэвид сбрасывает куртку, хотя ещё не время менять сценические костюмы. Боль в плече становится все сильнее. Сильнее. Сильнее его. Зрение Дэвида всегда было немного нечетким, но сейчас ему кажется, будто его парализованный зрачок впервые за много лет начинает сужаться. Так не бывает, думает он.Так не бывает - я уже не могу дышать, но все ещё могу петь. Я всегда восхищался Юкио Мисимой... не только как писателем. Как тем, кто сделал из своей смерти произведение искусства. Наверное, умереть на сцене - достойная смерть для настоящего артиста? И в этот момент, хотя кажется, что Боуи уже без сознания, его лицо озаряется улыбкой, непонятной ни подхватившему его на руки охраннику, ни испуганным музыкантам и зрителям, ни врачам реанимации, старающимся запустить его остановившееся было сердце. Но ведь я никогда не был настоящим артистом. Я вечный дилетант. И я никогда не умру.