***
Он был таким невинным… тёплым… уютным… узким… Пальцы ловко скользили по гладкой коже. Я был первым его мужчиной. И единственным. После той, самой первой ночи, мне хотелось его взять и выкрасть. Просто спрятать от всех и от всего на свете: от завистливых глаз, от настойчивых рук, от осуждающих слов, от всяких глупых влюблённых девчонок. Я сходил с ума. Я молился, чтобы утро не наступало никогда, чтобы ночь в объятиях с ним длилась вечно. Я теперь был безумцем. Ну, знаете, как это обычно бывает. Я, как и вы, знал, что наша идиллия рано или поздно закончится, что мне придётся покинуть этот благоухающий прованскими травами, растущими в ярко-зелёном саду, прохладными бассейнами, наполненными озёрной водой, дорогами, на которые осела пыль от отсутствия дождей, этот свободный, этот безрассудный, этот наполненный моим грехопадением спокойный, комфортный мирок.***
Вот он, сидит напротив меня, как ни в чём не бывало — мой духовный и физический грех. Самое его чистейшее и невиннейшее, но оттого и коварнейшее воплощение. Душное летнее солнце, вероятно, обжигает его бледную аристократичную кожу, а свежий ветерок тут же её остужает, создавая изумительный контраст. Я бы с радостью сейчас накрыл его своей тенью и выдохнул бы в его губы. Или, наоборот, ещё сильнее обжёг своим жаром, похлеще всякого небесного светила. Но сейчас вокруг слишком много глаз. — Оливер, — одними губами зову его своим именем. Он слишком далеко уселся погреться, не слышит. — О-ли-вер, — выговариваю по слогам. Мгновение, и вот он смотрит, озорно и слегка надменно улыбаясь, так, как может улыбаться только он. Грех… чистейший, невиннейший… Мгновение, и снова отворачивается. С опаской глядит на родителей, сидящих с нами за одним столом. Я улыбаюсь им кончиками губ, храню свой страшный секрет. Наш секрет. Что было бы, если бы они узнали? А может, уже знают? Ждут момента, чтобы прогнать? Чтобы было побольнее? Не-ет, не знают. Слишком хорошо ко мне относятся. Как будто я им зять какой-то… Зять. Я, вероятно, с ума сошёл о таком думать. — Оливер, всё в порядке? — вырывает меня из собственных мыслей его мать. Забавно. Даже мои собственные мысли теперь не принадлежат мне. — Он как обычно думает о какой-то ерунде, — хитро улыбается он. — О книжках, наверное. Или о своей диссертации. Не обращай внимания, мама. Мелкий засранец. Ничего-ничего, больше избегать меня ты не сможешь, скоро мы снова окажемся наедине, и ты снова будешь принадлежать только мне. Вот тогда и посмотрим, как ты будешь разговаривать со мной. Скорее всего вообще не сможешь ничего сказать, ведь твой рот заполонят столь милые моему уху стоны. А пока что улыбнусь ему. Нежно, как я умею. Он принёс мне уже слишком много боли и слишком много сомнений… всего лишь за каких-то пару дней. Он старался от меня отдалиться, но у него ничего не вышло. Его природа, его рефлексы говорят сами за себя. Мафальда выносит персики на тарелке. О, Боже, персики. Он, осторожно и с долей неподдельного смущения, смотрит на меня, слегка приподнимаясь на стуле. А что же остаётся мне? Я комично улыбаюсь, еле сдерживая смех. Надеюсь, его родители ничего не заметили. Я сразу же беру один персик и незаметно прячу его под столом, в карман широких шорт. Второй персик кусаю и тщательно жую, глядя на Элио. Он встревожен и одновременно смущён, это видно по его улыбке. По ней всегда можно сказать о слишком многом. Он прикрывает свой рот ладонью. Мой догадливый мальчик. Его юношеская, почти детская наивность забавляла меня с первых секунд нашего знакомства. — Элио, почему ты не ешь персики? — спрашивает его мать. — Отстань от него, он, вероятно, их уже объелся в этом году. Персики из нашего сада выдались очень сочными, несмотря на то, что дождь этим летом — редкий гость, — с важным видом отвечает его отец-археолог, прижимая свою жену к себе и целуя в макушку. Я бы сейчас тоже поцеловал Элио. Не только в макушку. И не при них. Его наглое личико возбуждает самые дальние уголки моей души и тела. Я бы не отказался сейчас взглянуть, как выглядит это выражение лица между моих ног. Изменилось бы оно? Определённо. И мне уже хочется это проверить. — После обеда я прокачусь в город. Надеюсь, вы не против? — произношу я, доедая свой невероятно сочный персик. Слегка испуганно, но в большей степени всё же жалобно Элио смотрит на меня. Решение помучить его далось мне очень нелегко. — Конечно, поезжай. Купи мне там парочку журналов, — говорит в ответ господин Перлман.***
После обеда температура воздуха поднялась, стало невероятно душно. Казалось, на землю вот-вот обрушится ливень или, возможно, даже град. В то же время я был не против: хотелось с разбегу кинуться в ближайшую речку или хотя бы скатиться с прохладных плит прямо в бассейн, как я это уже проделывал раньше в доме Перлманов. Вместо этого я иду за велосипедом, собираясь ещё немного попотеть, крутя педали — всё ради вечернего свидания с Элио. Он, правда, ещё ничего не знает об этом свидании. Но скоро узнает. Вот он, идёт. Мой невинный ангел. Хотя, уже не такой невинный, раз связал своё лето со мной. — Ну и почему ты уезжаешь? — А что такого, Элио? Осматривается по сторонам, а затем говорит: — Я думал мы проведём вместе целый день. — Не волнуйся, мы проведём вместе целый вечер и всю ночь, — осторожно шепчу я ему, приближаясь к его лицу. — Можно я… я поеду с тобой? — спрашивает он, запинаясь. Его глаза в один миг становятся невероятно томными, их застилает еле-еле уловимая дымка. — Останься, — советую ему я. — Встретимся вечером у реки. — Это не опасно? — Ни капли. Что делаю я дальше? — спросите вы. А я вам отвечу. Я достаю тот самый персик из кармана, говорю ему: «Приоткрой ротик» и вверяю в его острые ровные зубки этот сочный фрукт, словно конфету… или же словно главное достоинство любого мужчины, сравнивайте, с чем хотите. Элио смотрит на меня округлившимися глазами, пару секунд моргает, а затем вытаскивает сладкий персик из своего не менее сладкого рта и возмущённо говорит: — Ты решил меня этим добить? Мало того, что уезжаешь, так ещё и дразнишь… Не уезжай, Оливер. — Тш-ш, — снова шепчу я, прикладывая свой палец к столь манящим губам. — Во-первых, я и не думал тебя дразнить. Во-вторых, мне показалось, что тебе нравятся персики, судя по тому, что ты сделал с одним из них… на днях. А в-третьих… Тут я замечаю, что его лицо начинает приобретать багровый оттенок то ли от смущения, то ли от попыток скрыть ярость. Я больше не сдерживаюсь, протягиваю руку и начинаю легонько поглаживать его щеку. Он поддаётся ласке, прикрывает глаза и чуть ли не мурчит от удовольствия. Победа снова в моих руках. — Ну? Что там в-третьих? — спрашивает он. Глядя на его довольное порозовевшее лицо и усмехаясь, я отвечаю: — В-третьих, до вечера, Элио. С этими словами отстраняюсь и беру велосипед, уводя его вдоль по тропинке. — Элио! — зовёт он меня своим именем. Я оборачиваюсь. — Надеюсь, мне не стоит напоминать, что это ты с немалым аппетитом и страстью съел персик после того, как я в него… как я им воспользовался. И озорно улыбается. Вот такой он, мой Элио.***
Красоту севера Италии скорее всего возможно было передать словами, но не мне, ведь я совсем не умею красиво писать. И всё равно попытаюсь, я ведь должен рассказать о своих частых поездках в небольшой городок под названием Крема, расположившийся недалеко от той сельской местности, где вместе со своей семьёй проводил очередное лето Элио. Когда я только приехал в Италию, то был очарован. Нет, вовсе не потому, что, очевидно, влюбился в одного молоденького парня, словно какой-то кретин. Однако, конечно же, должен признать, эта любовь — важная часть настигнувшего меня очарования. Но мы же сейчас не об Элио, правда? Надеюсь… Честно говоря, уже устал думать о нём, потому что в последнее время лишь он один занимает все мои мысли. На самом деле погода на севере подходила мне как нельзя лучше: была в меру сухой и жаркой, своевременно могла остудить прохладным ветерком или проливным дождём. Такой климат превратил фауну этого места в нечто уникальное, такое, чего больше нигде не встретишь. Трепетная, насыщенная яркими красками и невероятно душевная природа севера поражала воображение, по-настоящему завораживала, пленяла. И вечно заставляла тормозить велосипед и любоваться ею. Доказательств этому не требовалось: направляясь вдоль пыльной дороги к городу, хотелось остановиться, бросить транспорт где попало, повернуть налево или направо, прыгнуть в густую ярко-зелёную траву и кубарем покатиться вдоль склона. Сказка. Сон наяву. Именно так я могу описать то место, где мне довелось побывать. Сном наяву, казалось, было и всё остальное: цикады и птицы, поющие по разным сторонам от дороги, где-то там, в глубине непроходимой чащи; ручеёк, бегущий среди высокой травы, нашедший свой путь к речке; вилла, заросшая плющом, окружённая высаженными деревьями и кустарниками, оставшаяся теперь где-то там, позади; фортепианные звуки, проникающие в глуби́ны сознания, доносящиеся из стен этой са́мой сказочной виллы; Элио, играющий на фортепиано… Что ж, мои мысли снова вернулись к нему, чего и следовало ожидать. Моё длительное путешествие на велосипеде окупилось с лихвой: в одном магазинчике в Крема я нашёл то, что искал — маленький тюбик лубриканта для более мягкого и удобного скольжения и журналы для господина Перлмана, конечно же. Я также купил сигареты, но, как и в случае с лубрикантом, скорее для комфорта Элио, чем для своего собственного. Городок, казалось, медленно погружался в послеобеденную дремоту. Здесь было тихо, спокойно и безлюдно, а оттого и чересчур комфортно, но во второй половине дня всё же особенно сложно было встретить кого-либо на улице. Если бы меня не ждала Новая Англия с многочисленными родственниками, подружкой и, конечно же, академической деятельностью, я бы с удовольствием переехал и жил в Крема… вместе с Элио. Удивительно, но раньше я недолюбливал спокойную, неспешную сельскую жизнь. Я считал себя слишком активным и даже чересчур буйным для этого. Многое изменилось с тех пор. Расплачиваюсь на кассе одного из небольших маркетов на центральной улице, выхожу на площадь Пьяцца дель Дуомо и закуриваю. Затягиваясь, решаю прокатиться к почтовому отделению в Пандино, у меня ещё есть время до вечера. Две коммуны связывают между собой загородные виллы, а между ними — поля с высокой травой и кустарниками. Духота меня убивает, всё отчётливее чувствуется приближение дождя, но я всё равно еду. Хочу снова увидеть то место, где Элио рискнул рассказать мне о своих чувствах. «— А какие вещи важны? — Ты знаешь, какие». Что сподвигло его на столь невинное, скрытое признание? Памятник подвигу в Первой Мировой Войне, или тот факт, что все мы живём лишь один раз? Наверное, мне тоже иногда стоит о таком думать. Неизвестно, что может случиться с нами завтра, а я вот так возьму и уеду, оставив его одного на вилле… или на площади напротив Кастелло Висконтео… Я снова рассматриваю памятник и вспоминаю тот день. Не будь я столь напуганным и нерешительным, он бы наверняка сказал мне те заветные три слова вслух. Но как теперь добиться их от него? Признаться самому? Нет, Оливер, не глупи. Скоро всё закончится, и тебе нужно будет вернуться. Ты должен вернуться к нормальной жизни среднестатистического американца. Ты и так уже слишком много согрешил в этой знойной, затуманившей сознание Италии. Вернуться, да. Но только не сегодня. Пусть ещё один день ты проживёшь неправильно, не так, как должен, но лишь бы рядом с ним. А потом всё изменится, не сомневайся. Разве есть выбор?***
— Почему именно так? — Ты о чём? — спрашиваю я, наклоняясь под ветками и сгибаясь практически пополам. Позади меня Элио осторожно ступает по влажной после непродолжительного ливня траве, освобождая себе руками путь сквозь заросли кустарников и коротеньких деревьев. В темноте это — опасное и непредусмотрительное занятие: ветки отскакивают и всё равно царапают его бледную нежную кожу, но он продолжает плестись за мной к озеру. — Почему я должен звать тебя своим именем, а ты меня — моим? — Ты ничего не должен, Элио. — Но ты так попросил… И всё-таки. — Давай сначала дойдём, а потом я тебе всё расскажу. Темнота окутывает каждый миллиметр пространства, но впереди уже виднеется отблеск Луны на поверхности гладкого безмятежного водоёма, которому суждено стать скорым свидетелем моих непреодолимых чувств и моей животной страсти к этому парню, шедшему за мной и время от времени нетерпеливо цепляющемуся за мою шею. — Твои родители ничего не заподозрили? — Нет. Отец был увлечён историческим журналом, который ты ему привёз, а мама что-то там готовила вместе с Мафальдой, — беззаботно отвечает Элио, а я поворачиваю голову в его сторону и улыбаюсь. Как только я снова от него отворачиваюсь, торчавшая впереди ветка ударяет меня по лбу, а отрастающие от неё палочки завершают дело — больно царапают мой левый глаз и добрую часть щеки. Конечно, я и раньше умудрялся совершать необдуманные поступки, но сейчас переполняющие меня чувства, вероятно, настолько затмили разум, что я стал совершать их в два раза чаще. Это просто восхитительная идея, Оливер — улыбаться своему любовнику ночью в каких-то непроходимых зарослях — ничего не скажешь. Неожиданная боль обжигает моё лицо, я хватаюсь за него рукой и вскрикиваю. Элио обеспокоенно шагает навстречу, но вдруг спотыкается о другую торчавшую из земли ветку и наваливается на меня. И вот так мы, покалеченные, выбираемся из зарослей на открытое пространство у самого берега озера. Элио прыгает на одной ноге и посмеивается, обхватывая при этом мою пострадавшую голову руками и целуя меня в оба глаза. — Зачем мы вообще пошли этим путём? — сетует он. — Мы могли спокойно пойти по тропинке. — Чтобы нас заметила, например, Мафальда? Я повёл нас безопасным путём. — Безопасным? — как можно выше вскидывает свои красивые брови Элио, после чего сразу же заливается звонким юношеским смехом. — Тише, тише, — шепчу ему я, притрагиваясь пальцем к его губам. Он кусает мой палец и томно смотрит на меня в упор, словно демон-искуситель. — Ты в порядке? — всё так же полушёпотом, беспокоясь за мою голову, спрашивает он и ластится, прикрывая глаза. — Более чем, — хищно скалюсь я и начинаю распускать руки, будто заново изучая его худощавое, стройное, гибкое, лёгенькое тельце. Вероятно, рядом со мной он чувствует себя таким хрупким… таким прытким… Хотя, так ведь оно и есть. По сравнению с ним я просто гигант какой-то. — Элио, — сначала выдыхаю в его губы, а затем звонко целую их. Парень охотно поддаётся навстречу, мечтательно прикрывая глаза, растворяясь в моих объятиях. Ещё никто и никогда не отдавался мне с такой охотой. — Ты же знаешь, я не смогу остановиться, — продолжаю я. — К чему ты готов? — Ко всему, — твердит он. — Ко всему. Одним быстрым движением я хватаю его за бёдра, слегка приподнимая над землёй, а в следующую секунду с жадностью целую его шею и ключицы. Мне всегда будет этого не хватать. Он шумно дышит, так, словно больше уже не может терпеть. А ведь я только начал. Он кусает меня за грудь, пока стягиваю с него толстовку. А затем я, освободившись от собственной хлопчатой рубашки, кусаю до крови его в пухлые алые губы. Он в ответ жалобно лижет мои, что-то хнычет и извивается: он весь на взводе, я чувствую твёрдость между его ног. Впрочем, ситуация между моих ничем от его не отличается. — Я купил кое-что для тебя, — произношу я, с трудом отстраняясь от его пахнущих летним ветром и сыростью дождя волос. Сначала достаю сигареты из кармана, чтобы отсрочить его радость и насладиться лёгким наивным недоумением. Он принимает сигарету в рот, зажимая её между зубов, я же — помогаю ему закурить. — Слышал, что лучше всего курить после секса. Что ещё ты приготовил? Я улыбаюсь его догадливости и снова лезу рукой в карман. — Мне хотелось немного облегчить твоё положение, — отвечаю я, протягивая ему тот самый тюбик. — Как это благородно с вашей стороны, сэр, — совершает наигранный поклон он, не скрывая улыбки и не вынимая сигареты из зубов. — Не стоило волноваться, я в порядке. Я нетерпеливо притягиваю его к себе, обхватывая аккуратные миниатюрные полушария ягодиц, спрятанные под тканью джинсов. — Я подумал, что тебе было больно. Тогда, после первой ночи, ты пытался меня избегать, — говорю я и одновременно стараюсь скрыть тревогу в голосе. Вдруг он снова решит отстраниться от меня утром? — Ты же знаешь, что всё не так. Я не хочу, чтобы ты уезжал. — Почему? Он молчит. Затем утаптывает окурок в землю и целует меня в ответ. Нежно, горячо, изо всех сил, как может. — Почему, Элио? — выдыхаю в его губы я. Он не замечает моих слов и становится на колени. Беззащитно смотрит на меня снизу. Я обхватываю его голову руками и вот уже снова готов прыгнуть в омут с головой. — Трахни меня, Оливер. А потом поговорим… Неожиданно я замечаю, как вместе со словами, произнесёнными сладкими губами этого мальчика, меня покидают последние крупицы и без того еле живого разума. — Сначала в рот, — продолжает истязать меня он — одновременно мой ад и рай на этой, погрязшей в разврате, земле. Я поспешно расстёгиваю сначала ремень, затем ширинку, прямо как в нашу первую ночь. Тогда я тоже был в этих шортах. Тогда он тоже на меня так смотрел, лёжа на кровати. — Да… Да… Бери его скорее, бери, — судорожно шепчу я, похотливо ухмыляясь, проводя по этим ангельским губам головкой своего напряжённого пениса, размазывая по ним липковатую, выделяющуюся от перевозбуждения жидкость. Он делает это впервые, поэтому сначала облизывает губы, пробуя на вкус, а потом неуверенно открывает рот и начинает исследовать языком уздечку. Голова кружится, сердце колотится, а ноги готовы подвести меня и повалить на влажный песок. Я собираю остатки силы воли в кулак и на какое-то мгновение сдерживаюсь, чтобы не затолкать свой член поглубже в его узкую глотку. А он, засранец, дразнит меня, будто бы специально. — Соси его… Сожми губами и… Отсоси хорошенько, — стирая со лба капельки пота, от безысходности рычу я. С высунутым наружу языком Элио поднимает на меня свои глаза. Я улыбаюсь ему, а он приоткрывает рот шире, готовясь окончательно свести меня с ума. Я глажу его по волосам и легонько надавливаю сзади ему на затылок, подталкивая к своему истекающему природными соками органу. Он сосёт не так умело, как мне сосали до него другие мужчины и женщины, но зато старательно, очень старательно. С ритмичностью настоящего музыканта, он двигается то вперёд, то назад, пытается обхватить ствол губами как можно плотнее, одной рукой помогая себе и держась там, куда не добралось бы его неопытное горло. Второй рукой он исследует мои сжимающиеся от удовольствия ягодицы, а также ложбинку между них. В последний момент я убираю от себя его руки, цепляюсь двумя ладонями за волнистые густые волосы и с силой тяну на себя. Он давится и задыхается, но я крепко держу его голову, не в силах отстраниться. — Вытяни язык вперёд, так будет проще. Не сопротивляйся, потерпи, — прерывисто дышу я и зажимаю бледного худощавого Элио между своих ног. Я чувствую судорожно сжимающееся горло, его рвотные позывы, но это лишь сильнее возбуждает меня. Как же я жалок: схожу с ума, снова превращаюсь в зверя. Он легонько бьёт меня по бёдрам, не желая причинить боль и стараясь терпеть изо всех сил. Внезапно опомнившись, я быстро убираю руки и освобождаю его. Он отстраняется, складывается пополам, упираясь ладонями в песок, и, пытаясь подавить тошноту, обильно сплёвывает. Прохладный последождевой ветерок помогает мне отдышаться, высушивает мой член от слюны и мою грудь от собравшихся на ней гроздей пота. Я смотрю на Элио сверху вниз, но уже не вижу его: мои глаза успела застелить дымка истинного вожделения. Я подхожу к нему сзади, опускаюсь на колени, вытаскиваю из заднего кармана его джинсов тюбик лубриканта и открываю его. Он переворачивается и ложится на мокрую землю, уставившись на меня и приоткрыв рот. Я наклоняюсь и кусаю его собственный пенис через плотную джинсовую ткань. Даже через такую одежду его возбуждение уверенно ощущается. И вот, уже в следующую секунду я торопливо справляюсь с застёжкой на ширинке и стаскиваю с него джинсы. Как и ожидалось: его орган выпрыгивает из нижнего белья и нетерпеливо покачивается. Я целую сначала макушку Элио, затем головку его члена и легонько отстраняюсь, выдавливая на кончики пальцев вязкую, но скользкую прозрачную субстанцию, тщательно смазывая углубление между его ягодиц. — Обними меня, — шепчет Элио онемевшими губами, когда я заканчиваю своё дело и развожу его ноги. Он снова нервничает. Я припадаю к нему, нежно глажу волосы и целую щёки, нос, губы, успокаивая, приговаривая: — Всё в порядке… Всё хорошо. В этот раз будет легче. Доверься мне. Он слабо кивает, на его лице на секунду появляется, но тут же исчезает детская, испуганная улыбка. Он смог вовремя спрятать её от меня. Я плотнее прижимаюсь к нему, вдавливая его худощавое тело в песок и траву. Я стараюсь дышать спокойно, уверенно, хотя моё сердце бешено колотится и словно вырывается из груди. Вдох. Запах петрикора на траве. Выдох. Слабый шум прибиваемой к берегу волны. Вдох. Подрагивающие ресницы перед моими глазами. Выдох. Захватывающий сердце и душу жар. Вдох. Стон. И ещё. И ещё один. Дышать спокойно больше не получается. Такой невинный… тёплый… уютный… узкий. С каждым новым толчком — новая вспышка эмоций. Я его первый и единственный мужчина. Он строит бровки домиком, жалобно стонет, сводит подо мной ноги в попытках задержать углубляющиеся толчки в его узкий зад. Поначалу всегда неприятно, если приходится принимать в свою плоть кое-что побольше указательного пальца. Я же мгновенно становлюсь эгоистом: ловлю кайф, забываю о его боли, о судорожных спазмах внутри него, обо всём. Я думаю лишь об одном — ускориться и оттрахать моего мальчика как можно лучше. — Блядь… — шёпотом ругается он. — Осторожнее, пожалуйста, у меня же не вагина. Я действительно заигрался. Его слова ураганом занеслись в мою голову. Затуманенное сознание начинает проясняться, а когда оно окончательно возвращается, я понимаю, что нависаю над ним, как гигантский дикий зверь, с силой сжимаю его аккуратные бледные бёдра и грубо толкаюсь внутрь разгорячённой, то сжимающейся, то разжимающейся дырочки. С ужасом понимаю, насколько мне приятно и узко, а ему — больно. С трудом приостанавливаюсь, снова склоняюсь над ним и заботливо целую во взмокший лоб. Его член трётся о мой живот, я смотрю на него и вижу, как он напряжён. — Ты чудесный, Оливер. Никогда бы не подумал, что мне может быть так приятно. — Мне показалось, что тебе больно. — Мне больно. Но это приятная боль. Будто ты меня одновременно и ласкаешь, и кусаешь. Я стараюсь перевести дыхание, выдыхаю в его плечо, а затем осторожно отстраняюсь. — Куда ты? О, не останавливайся, прошу тебя. — Я только начал, — заглядываю в его глаза голодным взглядом и хищно улыбаюсь я, а затем переворачиваю его на живот. К его спине прилипли травинки и крохотные крупицы песка. Любуясь изгибами его тела, я провожу по этой спине рукой, приподнимаю его за бёдра и заставляю встать на колени, опираясь на локти. Его поясница прогибается ещё сильнее под моим напором. Он слегка выпячивает ягодицы и грациозно поддаётся навстречу. Я с удовольствием беру его, разрезая темноту шлепками, полными разврата. Чувствую, как он расслабляется под моим напором и ослабевает с каждым новым толчком. Он начинает ловить кайф, я чувствую его сжимающиеся мышцы глубоко внутри и жар на поверхности. Я снова начинаю безумствовать, ускоряясь, а он хватается за мои бёдра двумя руками, припадая лицом к траве и говорит сквозь рваные стоны: — Нежнее… Медленнее… — Ты только что словил оргазм, мой дорогой Элио? Он быстро кивает, повернув голову в мою сторону. Мне вдруг до боли хочется его похвалить, поэтому я беру его за шею и тёмные волнистые волосы, тяну на себя, проверяя на гибкость его спину и поясницу, и целую в щёку, в краешек глаза, во влажный висок. Затем я сильно сжимаю его и ускоряюсь, шепча на ухо: — Потерпи, сейчас снова станет приятно. Он задыхается, короткими ногтями царапает мою руку, обвивающую его шею, и закатывает глаза. В этот самый момент его настигает очередная волна экстаза, и он обмякает в моих объятиях. Он не сопротивляется и не отстраняет меня, с радостью принимает мою животную страсть. В конце концов я освобождаю его и ложусь рядом с ним на спину. — Хочу смотреть в твои глаза, пока мы кончаем, — произношу я. Элио плавно проводит своей рукой по моему животу, вызывая целое полчище мурашек, а затем ловко забирается сверху, помогая этой самой рукой направить мой до предела возбуждённый ствол в себя. У него не получается с первого раза, поэтому я помогаю ему, слегка приподнимая его за ягодицы, и приговаривая: «Вот так, не вертись. Плавно, но быстро, будто садишься на велосипед. Видишь? Ничего страшного». Его доверие заводит меня сильнее. Сидя верхом на мне, он начинает чувствовать свободу: хватается за свои изумительные волосы, вскидывая руки вверх, гладит кончиками пальцев мою грудь, направляет мои ладони на свои бёдра и ягодицы, подрачивает свой подпрыгивающий в такт собственным движениям пенис и крутит бёдрами настолько активно и резво, что появляется ощущение, будто он создан был для всего этого. Я поддаюсь ему, потому что не могу иначе. И уже вряд ли хочу иначе, хотя в глубине моей души что-то по-прежнему продолжает кричать и метаться. Он склоняется к моим губам, а затем смотрит на меня. И вот его глаза передо мной, как я и хотел. Он всё смотрит и смотрит на меня, а я охотно заглядываю в его глаза в ответ, рассматриваю их цвет и глубину, пока их блеск, как и весь мир, не начинает меркнуть передо мной в забвении от опьяняющей разум разрядки.***
Неуловимое движение его шелковистых тёмных волос по моей груди. Никогда бы не подумал, что стану столь чутким к малейшим шорохам. Приоткрываю глаза и вижу, как он курит и смотрит на меня: с нежностью и каким-то озорством. Я глажу его по макушке, перебираю пальцами завитушки его прядей. В ответ Элио, словно ласковый кот, подаётся навстречу и трётся головой о мою ладонь. Никогда ещё в своей жизни мне не доводилось встречать столь чувственного человека. Я грустно улыбаюсь, пока он слишком занят тем, что проводит кончиками пальцев по линиям моей груди и бёдер. — Ты знаешь, на этом самом месте у меня однажды уже чуть было не случился секс, — неожиданно говорит он, тушит сигарету о песок, но не прекращает гладить меня. — О да, я помню эту чудесную историю. Полагаю, ты послушался меня и решил, что лучше попробовать и пожалеть, чем… Он не даёт мне закончить: — Но я не жалел. Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него в упор, пытаясь отыскать ответ на вопрос: лжёт он или нет. Тем временем он переплетает пальцы наших ног друг с другом и нагло пялится на меня. Вдруг в его глазах появляется тень печали, а в следующую секунду в них уже блестят хрустальные капельки. Я переворачиваю его и прижимаю к себе, целуя во влажные веки, стирая без остатка всю боль и грусть, хоть и знаю, что это невозможно. В попытках отвлечь и развеселить его снова, я произношу: — Не жалел, значит? Может, мне взять тебя снова, чтобы ты подумал ещё разочек? Он смеётся, а я с облегчением выдыхаю. Не хотелось бы мне, чтобы он сейчас плакал. — Не надо, ты уже замучил меня! — хохочет он и пытается оторвать меня от своего живота, потому что очень боится щекотки. — Замучил? Неужели? Кажется, ты был доволен, когда лежал подо мной пару минут назад и стонал. Он надувает губы и ворчит что-то вроде: «Не было ничего подобного», а затем снова смеётся, потому что я продолжаю целовать его в живот. Он останавливает меня, берёт моё лицо в свои ладони, приближает свои губы к моим и целует. Сначала он ласково лижет мою нижнюю губу, затем кусает её и проникает языком глубже в приоткрытый рот. Что ж, я должен признать, что он изумительно целуется. Не знаю, где и когда он успел этому научиться, но мне почему-то кажется, что этими пухленькими губками он смог бы возбудить даже мертвеца. Неожиданно, Элио отстраняется, облизывается и спрашивает: — Ну так что, Оливер? Почему ты попросил называть тебя моим именем? Не забывает, всё помнит. Я снова грустно улыбаюсь. — А ты? Почему ты не хочешь, чтобы я уезжал? — Я первый спросил. — А я старше тебя. Он раздражённо вздыхает и закатывает глаза, отворачиваясь. Я останавливаю его и притягиваю обратно в свои крепкие объятия. Мы лежим уже не на траве, а на пледе, который Элио успел схватить в своей комнате и засунуть в рюкзак. Я задумываюсь, говорить ему это или нет. И вдруг отчётливо понимаю, что не могу не сказать, ведь мы совсем скоро расстанемся. — Потому что ты — это я, а я — это ты. Он с недоумением на лице смотрит на меня. Не понимает меня? Или только делает вид, что не понимает? Затем он опускает взгляд. Молчит. — А что насчёт тебя? — не унимаюсь я, решаю окончательно добить себя. — А что я? — Элио. В ответ тишина. Я снова зову: — Элио… На этот раз он решает не молчать: — Неправильно. Я заглядываю в его глаза и дивлюсь тому свету, который они излучают, той глубине и той бесценности, которую они для меня теперь представляют. До этого момента я только и делал, что мечтал услышать от него слова любви, но теперь мне это слышать ни к чему, я всё вижу в этих, родных, глазах. — Оливер… — шепчу я, проводя ладонью по его волосам, щеке и губам. — Э-ли-о, — зовёт он меня своим именем, отчётливо выговаривая каждую букву. Но я слишком хорошо знаю себя. Знаю, что мои глаза не умеют выражать столько, сколько умеют выражать его. В моём сознании всплывает фраза: «Лучше заговорить или умереть?». Мне мало его размытых намёков, и я не могу больше сдерживаться. — Я люблю тебя, — говорю вслух его глазам я, совершенно не думая о последствиях, теряя голову, а вместе с ней и разум. Позже это уже не будет иметь никакого значения. Позже я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вернуться к нормальной жизни. Позже, но только не сейчас. Пусть этот вечер будет последним. А ночь — бесконечной.