My medicine

Хёнджин возвращается домой поздно. Хлопает дверью, не заботясь о спокойствии соседей (это в половину первого-то ночи), и швыряет пыльный рюкзак куда-то в угол: утром разберется. Из приоткрытой двери, ведущей в комнату, тусклой полоской льется голубоватый свет — Феликс еще не спит, как обычно в такое время занимая себя просмотром очередного второсортного хлама по ящику. Хёнджин краем уха улавливает монотонное бормотание на чужом — для него, но не для Феликса — языке и упрямо не хочет признавать, что грохотом входной двери хотел оповестить о своем долгожданном появлении. Феликс остается безучастным, давно привыкший к его выходкам, до тех пор, пока Хёнджин, небрежно сбросив ботинки, не проходит в комнату, тяжело приземляясь на диван рядом. — Вернулся? — спрашивает Феликс, увлеченно наблюдая за происходящим на экране. Хёнджин не отвечает, стискивая зубы. Ликс, завернутый до подбородка в старый клетчатый плед, в растянутой домашней футболке и штанах, с голыми вечно холодными ступнями — привычный, домашний, родной — не дает ему поводов срывать на нем злость, но сейчас любая мелочь, кажется, может вывести Хёнджина из себя. Он поджимает губы и тут же морщится, кончиком языка касаясь уголка распухшей губы. Феликс еще с несколько минут пялится в телевизор, прежде чем наконец обращает внимание на него. Хёнджин тихо сопит, едва сдерживая себя от дикого желания расколоть раздражающий голубой экран собственным кулаком, только вряд ли у него это получилось бы — костяшки уже безбожно сбиты. — Ты что, снова? — Феликс хмурит брови — Хёнджин чувствует — и, сбросив плед, придвигается ближе. Хёнджин не поворачивает головы — не хочет встречаться с осуждением в чужих глазах — и борется с желанием отвернуться, когда теплые пальцы касаются его щеки. Не потому, что неприятно, просто нужно остыть, а Феликс — последний, кого бы хотелось под горячую руку. — Посмотри на меня, — Феликс настойчиво поворачивает его голову к себе, обхватив обеими ладонями. В глазах болезненное беспокойство и ни капли осуждения. — Нужно обработать, я принесу аптечку. Феликс понимающий и заботливый, не то что вспыльчивый и упрямый Хёнджин. И ему поначалу тоже иногда доставалось, прежде чем Хёнджин понял и осознал — мое, целиком и полностью во всех смыслах. Ликс понял это раньше, пусть и позволил ему самому к этому прийти, да и вообще всегда лучше него самого знал, что ему нужно, и это было единственным, что Хёнджина в нем иногда до ужаса бесило. Просто потому что порой не хотелось быть таким очевидным в некоторых вещах. Феликс возвращается через пару минут во всеоружии: перекись в их доме бывает чаще, чем какое-либо другое лекарство. — Потерпи, будет немного больно. Хёнджин раздраженно усмехается, прикрыв глаза. Феликс делает это далеко не впервые, но каждый раз повторяет это, прежде чем осторожно коснуться раны на его лице — там они появляются чаще всего. На этот раз, помимо губы, чей-то кулак задевает и нос, оставляя внушительную ссадину — кость чудом не задета. Феликс внимательно рассматривает повреждения, забираясь к нему на колени, и наклоняется так близко, что Хёнджин ощущает воспаленной кожей его дыхание. — Кто на этот раз? — спрашивает Феликс шепотом, осторожно касаясь ссадины. — Не важно, — Хёнджин морщится от боли, раскрывая глаза. Феликс заботливо дует на рану, становится немного легче, но больше от приятной тяжести его тела на собственных бедрах. В комнате по-прежнему единственным источником света остается только включенный телевизор, но и его хватает, для того чтобы разглядеть сосредоточенное лицо Феликса, его нахмуренные брови и даже россыпь веснушек на щеках. Он не замечает пристального взгляда Хёнджина, увлеченный обработкой ран, и покорно придвигается ближе, когда Хёнджин по-хозяйски опускает горячие ладони на его бедра. В крови все еще играет адреналин после недавней драки, но откровенно закипает кровь от другого, более приятного чувства, чем дикая нерастраченная злость. Феликс касается мокрым кусочком ваты разбитой губы и наклоняется, слабо дуя на ранку. Хёнджин задерживает взгляд на мягких даже на вид губах, ловя приоткрытым ртом чужое дыхание. Вот оно, лекарство. — Еще где-нибудь есть? Хёнджин ловит мгновение, стирая с губ Ликса все последующее негодование поцелуем. Запускает ладони под футболку и, не обращая внимания на саднящую боль, бесцеремонно забирается языком в чужой рот. — Тебе же больно! — шепотом протестует Феликс, отпрянув, но Хёнджин одним движением заставляет его вернуться на место. — Плевать. Феликс покорно обнимает его руками за шею, позволяя быть Хёнджину немного грубым: он до боли сжимает пальцами худощавые бока — наверняка останутся синяки — и в порыве желания слегка прихватывает зубами кончик его языка. Феликс протестующе что-то мычит в поцелуй, но Хёнджину нравится даже сквозь тонкую ткань его домашних штанов чувствовать, как его тело мгновенно отзывается на дерзкую ласку. Ликс прижимается к нему бедрами — близко и горячо — и Хёнджин чувствует, как в собственных и без того узких брюках становится слишком тесно. Хёнджин отрывается от него, даже при слабом освещении замечая, как припухли и наверняка раскраснелись и без того сладкие губы, с эгоистичным удовольствием осознавая в этом собственную заслугу. И все же оставляет на них аккуратный поцелуй, давая завороженному Феликсу немного времени прийти в себя. — Baby, — Хёнджин называет его на родном. — Не мог бы ты… Он опускает взгляд вниз, приподнимая бровь — не просьба, скорее предложение. Феликс улыбается и, наклонившись к самому уху, низким и хрипловатым с усмешкой отвечает: — Okay. Сползает с него и медленно опускается на колени меж разведенных бедер Хёнджина, не отводя лукавого взгляда, и тянется пальцами к пряжке ремня. Хёнджин и сам бы справился — хочется быстрее избавиться от дикого напряжения — но есть какое-то особенное, извращенное удовольствие в наблюдении за тем, как маленькие пальчики сосредоточенно справляются с его ширинкой. Феликс приспускает его брюки вместе с бельем, вынуждая немного приподнять бедра, и Хёнджин вздыхает — становится немного легче. Ровно до тех пор, пока Ликс не прикасается к нему, обхватывая твердый член своей ладонью. Слабо проводит вверх-вниз, наблюдая за реакцией, и Хёнджин тут же накрывает его ладонь своей, несдержанно заставляя сделать движение сильнее и быстрее. Но Феликс останавливает его, другой рукой удерживая запястье, и неожиданно нежно касается губами сбитых костяшек. Хёнджин выдыхает. Феликс ласковый и осторожный, сдерживает эгоистичные порывы Хёнджина, его желание подчинить, присвоить, чтобы каждое движение буквально кричало «мое» и даже у самого Феликса не оставалось в этом сомнений. Вот только иногда он забывает, что сам Ликсу полностью и во всех смыслах принадлежит. Хёнджин отнимает руку, чтобы запустить пальцы в его светлые волосы, и Феликс довольно отзывается на нежную ласку. Наклоняется и, сделав пару движений, направляет член к себе в рот, обхватывая влажную головку губами. Мягко касается ее языком и осторожно опускает голову, на сколько может себе позволить, помогая себе рукой. Но и этого Хёнджину хватает, для того чтобы со сдавленным стоном откинуться на спинку дивана, слабо стиснув в кулаке волосы на затылке Ликса. Его движения только поначалу намеренно осторожные: Феликс знает лучше самого Хёнджина, как сделать ему хорошо. Придержать член крепким кольцом пальцев у основания, ускориться, позволив Хёнджину направлять его, и тут же, вопреки настойчивой ладони на затылке, выпустить член изо рта, чтобы провести языком по всей длине, с вызовом наблюдая за тем, как он бесится в ответ на непокорность. И этого в Феликсе тоже всегда было предостаточно. Он замедляется, стоит Хёнджину только податься напряженными бедрами навстречу ему, чувствуя скорую разрядку, дразнит, только распаляя в нем желание взять Феликса со всей его и покорностью, и упрямством в свои руки. — Иди сюда, — Хёнджин перехватывает его запястье, заставляя выпустить член изо рта, прекратив мучительную ласку, и подняться с колен. По телеку по-прежнему крутят какое-то полуночное ток-шоу, плед сползает с дивана на пол бесформенным комом. Хёнджин укладывает Феликса на спину, хотя скорее просто неосторожно роняет, тут же стягивая с него домашние штаны. Белья на Феликсе нет, и Хёнджин с довольной ухмылкой отмечает, что он возбужден не меньше: напряженный член почти прижимается к животу, и в тусклом голубоватом свете аккуратная головка блестит от смазки. Хёнджин обхватывает его ладонью — крепче и сильнее — и быстро проводит вверх-вниз, срывая с губ Феликса пару низких несдержанных стонов. Продолжая тягучие движения одной рукой, он наклоняется к его лицу, разделяя очередной глубокий стон на двоих поцелуем, и тянется второй рукой к невысокому кофейному столику у дивана: небольшую баночку смазки он находит на ощупь. Хранить такие вещи на самом видном месте — роскошь, которую они могут себе позволить, живя в этой крохотной съемной квартире только вдвоем. — Не нужно. Феликс останавливает его, как только Хёнджин отрывается от него, чтобы набрать немного смазки на свои пальцы. — Ты… — Хёнджин откладывает баночку, оставляя немного на пальцах. — Все в порядке, — Феликс кивает, протягивая к нему руки. Хёнджин хмурится, быстро пройдясь по своему члену влажной рукой, и опускается к его разведенным ногам, упираясь в подлокотник дивана у головы Феликса. Он и правда готов: член входит туго, но мягко, заставляя их обоих зажмуриться на несколько мгновений от оглушающих ощущений. Феликс хватается пальцами за его предплечья — Хёнджин все ещё в рубашке поверх водолазки — и тяжело дышит, привыкая. Сквозь объятия до дрожи горячей тесноты, Хёнджину не даёт покоя только одна мысль: Феликс знал, что этим все кончится, еще до того, как он сам это понял. Еще до того, как он заявился домой в первом часу ночи, еще до того, как он, черт возьми, в очередной раз подрался с парой тех ублюдков. Феликс знал, что ему будет нужно, и заранее позаботился о лекарстве. Хёнджин мстительно кусает Феликса в шею — бесит собственная предсказуемость — и ведет бедрами, тут же глубоко толкаясь внутрь. Феликс вздыхает, не раскрывая глаз, Хёнджин уверен, совершенно не ощущая его негодования, и обвивает шею обеими руками. Хёнджин выходит почти до конца, чтобы в следующий момент податься бедрами вперед резче, входя сильнее и глубже, чувствуя, как Ликс весь дрожит и сжимается, стоит ему задержаться подольше внутри. Он толкается снова, и Феликс, наконец, хрипло стонет его имя, подаваясь навстречу. — Вот так, еще. Хёнджин обхватывает его руками за талию, упираясь лбом в плечо, делая движения бедрами короче и быстрее. Феликс задирает длинную рубашку на его пояснице, чтобы сжать в ладонях крепкие ягодицы, заставляя еще больше вжаться в себя, и настойчиво ищет поцелуя. Хёнджин высвобождает руки и обхватывает ладонями его лицо, целуя влажно и глубоко — почти так же, как и его член внутри него сейчас. Он отрывается, остервенело стягивая с себя рубашку и водолазку, а с Феликса — футболку. Брюки, оставшиеся где-то на бедрах Хёнджина, не стоят того, чтобы покидать тело Феликса и на пару секунд. Ликс тянется к собственному члену, но Хёнджин опережает его, накрывая своей ладонью. Нежно гладит головку большим пальцем и двигает рукой в такт толчкам. Феликс близок — Хёнджин видит это по нахмуренным бровям, поджатому животу, чувствует в тяжелом дыхании и в том, как сладко он сжимает его внутри. — Я сейчас… — рвано шепчет он, хватаясь за предплечье Хёнджина и выгибаясь навстречу его бедрам. Хёнджин чувствует, что и сам готов кончить от одного только вида покоренного и абсолютно открытого Ликса под ним, но все же находит в себе силы на ухмылку и горячий шепот в самое ушко. — C'mon, baby. Феликс пачкает его пальцы с громким вздохом, все ещё инстинктивно подаваясь бедрами навстречу, и Хёнджин замирает на несколько секунд, позволяя пульсирующим стенкам обхватить его член. Он продолжает движение, поднимаясь на колени, быстрее, чтобы довести себя до пика, и Феликс тихо стонет, еще не до конца придя в себя. Бедра сводит от напряжения, и Хёнджин едва успевает заставить себя остановиться, чтобы кончить ему на живот, помогая себе рукой. Он обессиленно падает на грудь Феликса, тяжело дыша, и только спустя пару минут наконец начинает ощущать саднящую боль в уголке губ, треснувших ранках на костяшках и еще, кажется, тянущую боль справа где-то в районе ребер. Хёнджин осторожно касается кончиком пальца распухшей губы и тут же шипит. — Я же говорил, — Феликс зарывается пальцами в его волосы, аккуратно приподнимая подбородок второй рукой. — Сильно больно? Хёнджин кладет подбородок ему на грудь, позволяя себя осмотреть. Ликс уже сонный, но все ещё с прежним беспокойством в глазах внимательно рассматривает его лицо. Хёнджина невыносимо тянет повторить то, с чего все началось. — Ты — мое лучшее лекарство, — бормочет Хёнджин, не отводя взгляда от лица немного смущенного Феликса. — Расскажешь мне? Феликс невесомо касается раны губами, зачесывая растрепанные волосы Хёнджина ладонями назад, но тот не спешит отвечать. Прижимается щекой к его груди, с деланной заинтересованностью обращая внимание на экран телевизора. Очередные семейные драмы, которые просто необходимо выносить на всеобщее обозрение, ведь иначе проблему не решить. — Что за ерунду ты смотришь? — лениво интересуется Хёнджин. — Подумал, это лучше, чем заниматься любовью под закадровый смех. Ликс улыбается — слышно по голосу — и Хёнджин прикрывает глаза, прекращая попытки бороться со сном. Пальцы Феликса замирают в его волосах. — Обещай, что это было в последний раз. Хёнджин в полудреме согласно мычит, но где-то на задворках сознания так и остается мысль о том, что они оба знают, что так не будет. Завтра Хёнджин обязательно ввяжется в очередную историю, а Феликс после учебы обязательно забежит в аптеку пополнить запасы перекиси. Хотя, быть может, в следующий раз фоном будет все-таки идти что-нибудь повеселее.