нарочно

      мичикацу разрывает от зависти и неверия. он более не выносит идеальности брата.       одной ночью он не сдерживается и пленит ёриичи в свои грубые объятия.       «запятнать», — звучит строгий тон внутреннего голоса, и руки слушаются лишь его — сжимают тело подобно тому, как хищник удерживает полуживую измученную жертву. не будь у мичикацу хоть капли выдержки и какого-никакого понятия о достойном поведении, он бы давно отправил жалкого братца на тот свет. теперь, спустя годы, его сдержанность трещит по швам, но, даже так, до убийства дело не дойдёт.       не сейчас. у мичикацу в голове чётко прописано начало плана и далее — чистый лист.       опорочить. шумно вжать в простыни, так, чтобы красноватые волосы разметались огнём, а лопатки и плечи болели от резкого напора. вцепиться в губы и терзать, терзать их.       терзать себе душу.       он хочет запятнать прекрасное, прекрасное солнце — может, хоть так ёриичи перестанет быть таким идеальным.       а ёриичи и не сопротивляется. даже в этот момент он умудряется удивить брата: вместо того, чтобы отпираться, лишь поддаётся — мягко, с пониманием — и тянется навстречу странным порывам.       даже в этот момент, когда всё идёт по его плану, мичикацу не может не беситься. здесь нет места нежности. хотя, если это поможет затуманить голову братцу и довести дело до конца, пускай. мичикацу почему-то уверен, что это ёриичи и погубит.       он прерывается на резкий глубокий вдох и переходит к шее. пальцы поддевают края одежды и проникают под неё. да, пускай братец тонко выгибается под каждым движением руки и краснеет от напряжения, пусть прикрывает глаза и часто-часто вздыхает. мичикацу поможет загнать ёриичи на самое дно, и к чёрту нежность — он пропустит её мимо себя.       ёриичи постепенно берёт себя в руки и будто набирается уверенности. он принимается стягивать с брата одежду — слишком заботливо, что ещё больше раздражает того. мичикацу в ответ нервно царапает ему бока, переходит на бёдра и тянет разгорячённое тело на себя. а ёриичи льнёт к нему, прижимается, словно к последней опоре, и позволяет всё, абсолютно всё — до боли, до крика. скорее всего, завтра ему придётся залечивать случайные ссадины, но в этот момент ради мичикацу он готов пойти на что угодно.       взгляд старшего цугикуни постепенно становится спокойным, дыхание — ритмичным, движения из рваных и грубых переходят в чёткие и плавные. как будто всё идёт так, как и должно, и в мыслях мичикацу наступает какой-никакой покой.       «ты сделал то, что хотел?» — вопрошает внутренний голос. мичикацу не может ответить.       он допускает фатальную для себя мысль:       а что, если?       если он постоянно следует за братом, за единственным ориентиром, что будет, если он запятнает его честь?       куда ты пойдёшь, если погасишь солнце своими руками?       ёриичи донельзя наивный, но он понимает: что-то рвёт его брату душу. он невесомо целует его в лоб, прижимается щекой к макушке и гладит, осторожно гладит его по голове и тихо шепчет:       — всё хорошо. всё в порядке.       ловушка разума, созданная мичикацу, захлопывается вместе с самим мичикацу. он не может объяснить, почему, но его глаза предательски мокнут, а голос начинает дрожать.       он так хотел погасить солнце, опорочить его. а солнце — палящее, но ласковое — сожгло всю грязь и вновь укрыло его тёплыми и нежными лучами.       ёриичи дарует мичикацу лёгкость и освобождение, и тихий всхлип тонет в безоблачной ночи.