Дипломник

Мужчина звонит ему в семь вечера. У него уставший голос и он едва может нормально говорить. Всё, что говорит Чанёль, это — «хорошо, я понял», и отключается. Повернув голову к окну, парень отмечает, насколько сильно потемнело за окном и на кухне, где он просидел всё это время с кружкой чая в руках. Уже холодного, но дарящего ощущение того, что всё постепенно придёт в норму. Пак отгоняет мысль: «не придёт» в сторону, боясь мысленно развивать эту тему, потому что страшно. У них всё ещё всё хорошо, — надеется он. Всё ещё не переодетый, парень проходит в коридор и садится в кресло около входной двери. Чувствует себя псом, которого оставили дома одного. Внутри ни грамма беспокойства — пустота, ужасное ощущение усталости и желание… побыть одному. Как и те предыдущие два часа. Но вот уже звонит звонок, и ноги с руками сами по себе тянут его к двери, чтобы открыть и впустить хозяина квартиры в дом. При виде мужчины внутри что-то переворачивается и сжимается в комок. От былого контроля ничего не остаётся, ни крупинки — это Чанёль понимает, когда мужчина буквально вваливается в коридор, падая! падая в кресло. Парень закрывает дверь, слыша, как за спиной с невероятной тяжестью и шумом дышит мужчина. Словно ему тяжело дышать или не хватает воздуха, или… Он оборачивается назад и понимает, что ничего не может сделать, что не знает, что спросить и нужно ли вообще задавать вопросы, не знает ничего. Он чувствует себя таким бесполезным, когда мужчина словно через силу поднимает на него взгляд, буквально скрючившись на стуле. Всё же, силы находятся для того, чтобы упасть на колени и протянуть руки к ботинкам. Он разувает его в тишине, нарушаемой чужим дыханием, снимает незастёгнутое пальто, там же, в коридоре, стягивает пиджак, развязанный галстук и буквально садится на пол, чтобы расстегнуть проклятые пуговицы на чужой рубашке. Положение мужчины сильно мешает, не даёт нормально раздеть его, потому что к животу прижимается рука, а сам он сильно согнулся, видимо, чтобы усмирить боль. Но это не поможет.       — Мне нужно… И всё. У Чанёля перехватывает горло, жжёт глаза и хочется просто опустить руки и отвернуться, потому что он ничего не понимает, а спрашивать что-то нет сил. Убрать руку удаётся сразу, Бён обессилено поддаётся, прикрыв глаза. У него на лбу выступила испарина, кожа на шее и груди горячая, и пока Ёль расстёгивает манжеты, чтобы стянуть рубашку, он буквально заваливается вперед. К тому времени, как они доходят до спальни, Чанёль тысячу раз успел подумать о том, что никогда ещё не видел мужчину в таком состоянии. Никогда. Даже во время простуды тот не прекращал попытки избавиться от чужой помощи, а здесь он буквально нуждается в ней, слепо доверяясь парню. Быстро сдёрнув с заправленной кровати одеяло, он аккуратно сажает мужчину на постель и, пока тот не успел согнуться, расстёгивает ремень, пуговицу и ширинку, следом помогая мужчине лечь на бок. Кажется, так ему немного легче дышать. Тело его расслабляется, когда Ёль освобождает его от верхней одежды, и накрывает одеялом. Постояв ещё немного, парень понимает, что нужно что-то предпринять, узнать, что случилось, потому что те симптомы, которые мужчина называл в кабинете, совсем не стыкуются с его нынешним состоянием. Беспокоить слегка нахмуренного Бёна не хочется от слова совсем. Чанёль чувствует себя лишним в этой квартире, как и тогда после Мака. Это было так давно…       — Бэкхён, — тихо зовёт его парень, склонившись к чужому лицу, — объясни мне, как ты себя чувствуешь. Мужчина явно его услышал, судя по дёрнувшимся закрытым глазам и голове, но не ответил, слабо приоткрыв губы.       — Тошнота? — предположил он, едва услышав слабое «Да». — Рвота? — «Да». — Температура есть? — «Да». — Живот болит? — «Да». — Голова? — «Да». — Мне вызвать скорую? — «Нет». — Это может быть серьёзно… И тишина. Больше ничего. Чанёль выпрямился, оглядывая кровать и бледное тело на ней, а потом развернулся и вышел из комнаты. Ему срочно нужно было в туалет. Умыться. Прийти в себя. Посмотреть себе в глаза и понять, что ему делать дальше. Отражение в зеркале показало испуганного и уставшего донельзя парня: красные глаза, бледность кожи от испуга, искусанные от беспокойства губы. Мелькнула мысль о том, что стоит измерить температуру, и Чанёль вцепился за неё, сразу же выходя из ванной. Найти градусник было нетрудно, с учётом того, как часто за последние месяцы они им пользовались. Уговаривать мужчину было ненужно — он поднял руку, покорно устанавливая прибор, и вернулся к прежнему положению. Пока парень переодевался в домашнее, температура измерилась, простреливая мозг тяжелыми цифрами — 37,8. Могло ли это быть отравлением? Могло. Чанёль пытался вспомнить, что мужчина ел с утра, но там не было ничего особенного! Вообще Бён редко ел что-то по утрам. Неужели такая реакция только из-за того, что мужчина утром доел то, что не смог съесть вчера? Глупости. А вчера была… Уличная еда! Пак вздохнул, накрывая глаза рукой. Вот теперь это больше похоже на отравление. Они больше никогда не будут лениться готовить себе что-то дома или будут заказывать из ресторанов. После парень делает всё, что может: приносит воды, таблетки, которые удаётся уговорить выпить мужчину, убирает вещи в коридоре, отправляя их в стирку и садится в комнате на стул рядом. Хочет видеть чужое лицо, быть рядом, когда понадобится. Но мужчина не просыпается ни через час, ни через два. Возможно, это хороший показатель, но Чанёль остаётся около кровати до самой ночи и не ложится спать, боясь, что Бёну потребуется его помощь, пока он будет в отключке. Внутри разлилось спокойствие вперемешку с обидой. Чан осознает некоторые вещи, например: тот грубый человек, с которым мужчина уехал, вероятно, отвёз его к себе домой и пытался как-то стабилизировать чужое состояние, взяв на себя большую часть работы — самый пик отравления; понимает и то, что Бён не мог уехать на машине сам в таком состоянии. И не понимает, почему мужчина доверился другому человеку? Почему не обратился к Ёлю за помощью? Почему они не могли вызвать такси и поехать домой? Почему нужно было заставлять Ёля мучиться так сильно, находясь вдалеке от человека, который ему дорог? Почему мужчина проигнорировал его тогда у дверей? Почему не признался днём, в кабинете, что ему на самом деле намного хуже, чем он описал? Пак не думал, что может выглядеть настолько… бесполезным? Настолько… не заслуживающим доверия?.. Он не знал, что именно об этом думает Бён, но определённо ощущал последствия этих мыслей и мнения на себе. Не только тогда, когда пытался дрожащими руками вызвонить мужчину; не только тогда, когда пошёл против себя, огрызаясь на незнакомого человека, заставившего его почувствовать себя лишним; не только тогда, когда он на остановке пытался снова найти себя в пространстве; не только тогда, когда он просидел на кухне в тишине три часа, но и сейчас. Когда-то мужчина обещал исправиться, сделать уступки на этот счёт, но, видимо, доверие распространяется лишь на какие-то особые моменты, а не на все. Доверие, доверие, доверие… пустяк. Движение на кровати привлекло внимание, вынуждая отвлечься от мыслей. Мужчина приоткрыл уставшие глаза и протянул руку к стакану, который тут же ему подали чужие руки. На часах была половина второго ночи. Чанёль, не нарушая тишину, продолжал сидеть на стуле, скрестив руки на груди. Голова упрямо опускалась, глаза закрывались от усталости и нервного напряжения. Парень так сильно чувствовал себя уставшим, что даже несколько раз засыпал и просыпался. И так — до самого утра. Мужчина проснулся довольно поздно, в десять утра. Не говоря ни слова, Чан, скривившись от боли в теле, поднялся с места, сбил градусник и подал его мужчине. У Бёна были более осознанные глаза, чем вчера. Он понимал, где находится, свободно дышал, изредка кривясь от боли, пока пытался приподняться на кровати. Чанёль помог ему и с этим, натянул одеяло повыше, подал стакан воды и вышел из комнаты. Он пробыл в ванной минимальное количество времени. Успел умыться и ощутить, насколько сильно у него болит спина с плечами, постоянно подгоняя себя быстрее обтирать тело полотенцем и напяливать вещи. Встряхнув пару раз головой и немного подсушив волосы полотенцем, парень двинулся в комнату.       — Тридцать семь ровно, — сказал Бён при виде него. Кивнув, Чанёль достал ему футболку, штаны и трусы. Сложив всё в стопку, он обернулся и всё, что спросил, это:       — Набрать тебе ванну?       — Ты совсем не спал, — отметил мужчина после кивка.       — Бессонница. Положив вещи на стул, на котором сидел, парень взял свой телефон с тумбочки и вернулся обратно в ванную, чтобы включить воду. Захотелось есть. Зная, что мужчина пока не нуждается в еде (вряд ли после произошедшего у него разовьётся жуткий аппетит), Пак двинулся на кухню, где набрал воду в чайник, затем поставил его рядом со сковородой и зажёг конфорки. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы приготовить себе завтрак. Чанёля вдруг снова затопила обида и неловкость от того, что он так обращается с мужчиной. Он быстро перекрыл газ под всеми конфорками и двинулся в комнату. Бён выглядел устало, но продолжал с кем-то переписываться по телефону. Заметив парня, он чуть нахмурился, и прежде чем он открыл рот, Ёль спросил, не хочет ли мужчина есть. Непонимающе уставившись на парня, мужчина покачал головой со словом «Нет». В этот момент зазвонил телефон, спасая Чанёля от неловкости.       — Я приготовлю тебе бульон чуть позже.       — Чанёль…       — Тебе звонят, — бросил парень, отталкиваясь от косяка двери. В ванной воды была практически половина. Ещё немного и можно выключать, — решил он, опуская ладонь в воду. Возможно, придётся даже разбавлять холодной. Чанёль возвращается на кухню, буквально заставляя себя не останавливаться около спальни и не прислушиваться к тихому голосу мужчины. Быстро проглатывая завтрак, практически не чувствуя вкуса, он складывает посуду в мойку и возвращается обратно в ванную, чтобы окончательно выключить воду. Спрашивать, дойдёт ли мужчина до ванной сам, не приходится. Пак обнаруживает его стоящим около кровати со стопкой вещей в руках. Он всё ещё выглядит уставшим и бледным, но глаза у него отчего-то строгие, а лицо хмурое.       — Можешь идти, — оповещает Ёль, отходя от прохода. — Я пока займусь готовкой.       — Я не хочу есть.       — Но потом ведь захочешь, — пожимает плечами парень, отворачиваясь. Мужчина резко захватил его руку, не позволяя уйти. Ёль взгляд опускает на руку и обессилено смотрит на Бёна, который внимательно его осматривает.       — Мы должны поговорить.       — Нет, — качает головой парень, — это ты должен поговорить с собой, а не я.       — Не сбегай, не объяснившись, — твёрдо произносит мужчина.       — Вот именно, — резко обрубает Чанёль, — не сбегай, не объяснившись. Вывернув руку из захвата, парень уходит на кухню, сразу же открывая холодильник. Он старается заполнить мысли действиями, но не получается. Руки упираются в тумбочку, будто пытаются отодвинуть себя от готовки и заботы о человеке, который этого не оценит. Боже, о чем он вообще сейчас думает?! Чанёль устало проводит ладонями по лицу, пытаясь уговорить себя перестать накручиваться, потому что именно этим он сейчас и занимается! Он не спал больше суток и устал, а его эмоции вчера так и не нашли выход и теперь душат его. Чанёлю просто нужно взять себя в руки, заставить себя успокоиться и поговорить с Бёном, даже если очень сильно не хочется. Даже если нет сил и возникают мысли о возвращении в общагу. О, да куда там?! Как он его оставит здесь одного? На кого он тогда будет похож?.. Чанёль ненавидит себя за слабость, за то, что осмелился вчера сказать себе это, глядя в зеркало, а сегодня делает всё, чтобы оправдать эти слова. Он поступает по-ублюдски, понимает это, и наверное поэтому оборачивается к коридору. Дверь в ванную комнату не закрыта. Она приветливо (возможно) открыта, словно Бён позволяет ему решить самому, когда они будут разговаривать. Парень мнётся около прохода, не позволяя себе просто взять и войти. Что, если он обидел мужчину? Что, если его резкость была чересчур… Но именно такой она и была.       — Прости, — первое, что говорит Чанёль, прислоняясь плечом к косяку двери, — я не должен был разговаривать с тобой в таком тоне.       — Прощаю, — спокойно откликается мужчина, расслабленно опираясь спиной о ванну. — Я обидел тебя, но пока не понял, как именно. Этого стоило ожидать, — хочет сказать Чан, но не позволяет словам сорваться с губ, которые он предупредительно поджимает. Бён прикрывает глаза, кажется, ему стало немного лучше, но не настолько, чтобы обсуждать произошедшее прямо сейчас.       — Как ты себя чувствуешь?       — Приемлемо, — отвечает мужчина, прислушавшись к себе, — немного кружится голова, тянет живот, боль уже не такая сильная, как до этого.       — Хорошо. Чанёль умолкает, потому что не уверен, что сможет начать разговор первый. Он не уверен, что вообще сможет поддерживать общение, потому что, если ему придётся объяснять что-то, он точно слетит с катушек с набором тех эмоций, которые уже начинают подстрекать его говорить то, что он не должен говорить. Это угнетает, заставляет просто молча наблюдать за мужчиной.       — ХаДжун был резок с тобой, — произносит мужчина, не открывая глаза, — прости его за это. И меня прости, что не отвечал. Как только меня отпустило, я отключился у него на диване. Я слишком поздно перезвонил тебе.       — Да, — кивает Ёль, опуская взгляд. Он должен был сказать: «ничего страшного» или «я понимаю, тебе было не до меня» или «всё в порядке» или кучу всего успокаивающего, но он говорит «Да». Он идёт наперекор словам, которые хочет сказать. Мужчина поворачивает к нему голову, открывая глаза. Недоумевающий, абсолютно лишенный понимания взгляд прошивает его тело, вынуждая инстинктивно сложить руки на груди. Защищаясь, охраняя своё сердце. Потому что всё это не кажется лёгким.       — Да? — переспрашивает мужчина. — Что ты имеешь в виду?       — Уверен, что не хочешь отложить разговор на позднее время?       — Да, — уверенно кивает Бён, немного приподнимаясь. — Объясни мне. Чанёль не хочет разговаривать. Чанёль хочет сбежать, потому что говорить — значит обсуждать, раскрывать что-то важное, чувствовать всё заново. Это не пойдёт его бешено колотящемуся сердцу на пользу. Едва начавшийся разговор уже делает ему больно.       — Что ты хочешь услышать? — сглотнув ком, тихо спрашивает парень. — О чем именно ты хочешь поговорить: о том, как проигнорировал мои вопросы о своём самочувствии, оставляя меня в неведении; о том, как я переживал, сидя на бесполезной конференции и писал смс-ки, на которые не получал ответа; о том, как я стоял полчаса у тебя под кабинетом, пытаясь вызвонить тебя, узнать, что с тобой и где ты находишься; о том, как этот мужик послал меня нахрен прямым текстом за то, что я надоедливый или о том… — «нет» — думает Ёль, об остальном ему не нужно знать. Взгляд Бёна медленно проясняется, лицо разглаживается, а губы приоткрываются, вероятно, чтобы что-то сказать, но парень не позволяет:       — Я не какой-то бесчувственный ублюдок, Бэкхён. Поверь, у меня было достаточно времени, чтобы понять очевидные вещи: что при своём состоянии (о котором я практически ничего не знал) ты не мог уехать на своей машине; что ты не мог уехать с незнакомым человеком; что тебе было не до меня на тот момент, потому что тебя, вероятно, рвало или ты просто был в отключке не пойми где — это я всё понимал, — кивает Ёль, снова сглатывая противный ком подступающих эмоций. — Я это понимал равно как и то, что этого всего можно было избежать одним простым действием — объяснить мне, как ты себя чувствуешь. Рассказать. Поделиться. Доверить мне своё самочувствие. Позволить мне облегчить твою боль. Ты мог бы поделиться своей проблемой со мной. Мы все люди, мы все можем отравиться и у нас у всех может быть рвота, диарея, обмороки и все эти симптомы облегчаются, когда родные люди знают об этом. Когда не нужно обрывать телефон смс-сообщениями и звонками, пытаясь понять, где ты и как ты себя чувствуешь, чтобы банально знать, что ты не лежишь чёрт знает где в отключке. При всём этом ты прекрасно знал, что я буду переживать о тебе, но ты, наверное, и представить себе не мог, до какой степени может дойти моё беспокойство о тебе. Тебе бы не понадобилось ехать с кем-то из своих знакомых и принимать их помощь, если бы ты ещё в кабинете признался в своём самочувствии. Мы бы вызвали такси и через пятнадцать минут были бы дома, где я пытался бы хоть как-то помочь тебе стабилизировать себя. Вместе с этим я понимаю, что в той ситуации, в которой мы оказались, можно было бы задействовать сообщения. С самого начала, когда ты ещё мог самостоятельно ходить по корпусу, когда ты отошёл от аудитории можно было написать мне сообщение о том, что мне не нужно волноваться, что ты поедешь со знакомым и тебе помогут. Я догадываюсь, почему тебя не оказалось дома, ты говорил, что об этом месте никто не знает. Я уважаю твой выбор не посвящать никого в это, и вместе с этим я херово себя чувствую от того, что ты банально… наплевал на меня, — Чанёль всё же решается произнести это. — Я так думаю, потому что так и есть, можешь это не отрицать. По крайней мере сейчас, пока я убежден в том, что я думаю правильно.       — Ёль…       — Ты говорил, что надеешься на сильную и искреннюю любовь с моей стороны, — прерывает его Чанёль, сжимая пальцы в кулаки, оставляя руки скрещенными, — и теперь я говорю тебе, что сильная и искренняя любовь не может существовать, если доверия ни грамма нет. На Бёна страшно смотреть, но парень заставляет себя смотреть на него, ощущая, как дрожат подбородок и губы. Он не может это контролировать, поэтому отворачивает голову в противоположную сторону, а потом и вовсе отворачивается и выходит в коридор. Ему ужасно хочется проплакаться или ударить кулаком в стену, или просто содрать с себя кожу. Он знает, что мужчина не заслуживает такого обращения к себе. Эта ситуация, кажется, ничего не значит, но на самом деле она показывает истинное отношение людей друг к другу. Всего этого дерьма можно было избежать, если бы человек просто честно ответил на вопрос о самочувствии, а не ушел с кем-то не пойми куда, оставляя его в неведении. Нет, это ничего не меняет: Ёль всё ещё чувствует любовь к мужчине, но обида от всего произошедшего сильнее. Это она заставила его сказать то, что Чанёль и думает на самом деле. Плюхнувшись на кровать, парень ставит локти на колени и сгибается, пытаясь сжаться до такой степени, чтобы его никто и никогда не нашел и не побеспокоил. Ему до такой степени хочется избавиться от всей этой горечи в груди и горле, что мотает головой, буквально рыча на себя за всё то, что с ним происходит. Он не контролирует себя. Когда-то эмоции возьмут над ним верх, и он сломается. Он не знает, сколько сидит в таком состоянии. И когда мужчину начинает рвать, Пак не сразу это соображает, но как только до него это доходит, он подрывается с места, игнорируя упрямое головокружение от резкого скачка тела. Мужчина уже нажимает на слив, стоя в нижнем белье. Он поворачивается к Ёлю и застывает, наверное, не ожидая, что увидит его снова. Чанёль хмурится, пытаясь понять, насколько ему плохо, но он не медик, да и вряд ли кто-то сможет определить по внешнему виду, насколько человеку плохо. Бён бледен, его взгляд рассеян, и сам он, кажется, немного покачивается на ногах.       — Я в порядке, — произносит, наконец, мужчина. — Это не из-за отравления, это… Его... стошнило из-за себя?.. Он определённо затрудняется с объяснениями. Качает головой, приложив руку ко лбу, и продвигается к раковине. Включает воду, набирает стакан воды, достаёт щётку, берет в руку зубную пасту и начинает чистить зубы. Он так устал… Немного сгорбившись, он заканчивает умываться и надевает штаны, опираясь о стиральную машинку рукой.       — Есть ещё что-то, что я должен услышать? — спросил он, через силу выпрямляясь. Прозвучало так, словно…       — Не держи всё в себе, — мягко взглянул на него Бён. — Скажи, что тебя тревожит, мы поговорим и об этом тоже.       — Ты. Всегда — ты. Мужчина подошёл ближе и опустил ладонь на его плечо. Чанёль, не удержавшись, двинулся вперед, чтобы обнять его. Облегчение заставило напряженные плечи опуститься. Шумно выдохнув в чужое плечо, Ёль попросил прощение за то, что снова резко высказался и не дал Бёну сказать ни слова, но тот не собирался даже слушать об этом:       — Я ценю правду в любом из её проявлений, даже в той форме, которую использовал ты. Ты всё правильно сделал. Я знаю, как тяжело тебе даются такие вещи. Ты молодец, Чанёль.       — Но всё равно я не должен был так говорить с тобой, — возразил Ёль, немного отклоняясь от тела, чтобы взглянуть в чужие глаза. — Ты не думал, что всё зайдёт так далеко. Это было бы последним, о чем ты мог бы подумать в тот момент. Тебе плохо, ни о чем другом ты не мог переживать. Мужчина прислонил палец к его губам.       — Я должен был это сделать, — шепнул он. — Должен был, но не сделал. Я мог бы сказать ХаДжуну, чтобы он написал тебе сообщение или стоило тебе просто позвонить ещё в машине, пока я не так плохо себя чувствовал. Я сожалею о том, что заставил тебя волноваться и плохо чувствовать. Я сожалею о том, что тебе пришлось приглядывать за мной всю ночь. Я сожалею о том, что я повел себя безответственно. Но ещё больше я сожалею о том, что разочаровал тебя. Ты был прав. И я не могу требовать от тебя любви, если сам всё ещё спотыкаюсь на каждом шагу на пути к твоему сердцу. У Чанёля блестели глаза от слёз. Он смотрел на него так, словно ему только что пробили грудь колом. Это всё было до такой степени глупо! Взрослые люди, но совершают такие банальные ошибки, изо всех сил пытаясь подойти друг к другу ближе, чем уже есть.       — Оно перед тобой, оно уже у тебя, — едва слышно произнёс Ёль, — тебе не нужно никуда идти.       — Я люблю тебя. Поперхнувшись воздухом, парень сморгнул, прогоняя влагу, и уставился на мягко улыбнувшегося мужчину.       — Реагируешь, как будто слышишь это впервые.       — Потому что каждый раз — как первый. Коротко поцеловав Бёна в губы, он прижался к нему крепче, пряча лицо в чужом обнаженном плече.       — Я тоже, — шепнул Ёль.       — Я знаю.