То не с гор далеких...

– Чтоб тебя!.. Известные по окрестным княжествам наемники Шичининтай, которых он так страстно желал увидеть, являли собой зрелище жалкое, но все еще впечатляющее. Измученные непрерывными боями, они как будто потеряли осторожность и явно не ждали встретить в заброшенной горной деревне отряд, да еще с князем во главе. – Приветствую вас, Шичининтай, – произнес Ишида громко, не тронув, впрочем, коня и не сделав попытки приблизиться. – Вы, верно, поняли, что пришли сюда не по своей воле. Войска гнали вас ко мне, как гонят диких зверей на охоте. Так зверь приходит к охотнику измотанным и раненым, и убить его легче стократ. Впрочем, довольно слов. Я здесь не для того, чтобы издеваться над вами. Что вы хотите сказать перед смертью? – Иди к черту, мы еще не мертвы! – оскалился Банкотсу, которого Ишида узнал сразу. По крайней мере, слухи о его оружии ходили самые невероятные. Прежде, чем Ишида оспорил его слова, юноша в женской одежде, Джакотсу, должно быть, выбросил меч в его сторону и – как будто то было злое колдовство – меч взвился в воздухе плетью, десятками лезвий-полумесяцев, и лишь чудо спасло Ишиду. Отшатнувшись, он завалился на спину и упал с лошади – и вовремя! Разрубленный поперек груди конь рухнул на снег, застрявшую в стремени ногу охватила боль. В тот же миг десятки стрел взвились в воздух, и Джакотсу едва успел взмахнуть мечом снова, чтобы перерубить часть из них. Казалось, отвратить летящую отовсюду смерть ему не под силу, но вот товарищ его, рыжий как лисица, облика самого чудовищного, оттащил Джакотсу за шиворот уродливой железной рукой. – Не подходите к ним, стреляйте издали! – рявкнул глава самураев, и то, по мнению Ишиды, было делом самым разумным. Осмелевшие от слабости врага, воины могли забыть осторожность, а Шичининтай только того и требовалось. Повинуясь взмаху его руки, в небо снова взвились стрелы, часть разрубил ужасный меч, часть воткнулась в землю, но были и те, что достигли цели. Ренкотсу (огненный демон, по слухам) опустился на одно колено, правое плечо его быстро темнело от крови. Стоило ему проявить признак слабости, как почти десять человек бросилось к нему, и тогда Ишиде довелось узреть то, о чем ранее он слышал только из уст собственных вассалов, а те – от других. Ренкотсу схватил бутыль, висевшую на поясе, и отхлебнул из нее, но как будто не проглотил, а выплюнул содержимое, и с выдохом из уст его вырвалось пламя – словно огромный костер, неведомо из чего сложенный и подожженный. Все, кто бросился схватить его, пали наземь, их волосы и одежда пылали, люди катались по снегу, пытаясь стряхнуть пламя, но это оказалось неожиданно сложно, и жуткий вопль взвился к небесам, и даже Ишида содрогнулся. Но вот нашелся смелый воин – совсем еще мальчишка – подскочил к Ренкотсу и точным ударом рассек ему ладонь, и выбил бутыль. Тотчас, не дожидаясь, пока враг опомнится, юноша ударил ужасный сосуд тэссеном, и так силен был удар, что по стенке прошла глубокая трещина. Ренкотсу в ярости схватил вакидзаси и вонзил врагу под локоть – куда сумел достать, но юноша даже с раненой рукой не выпустил бутыль и, выдернув зубами пробку, выплеснул содержимое на снег. Ишида так и не понял, что это было. – Взять его, – велел он, уверенный, что на том смертоносное могущество Ренкотсу подошло к концу. Но у огненного демона припасено было еще одно оружие. И снова поплатились те, кто бросился к нему: вдоль ладоней наемника потянулись стальные нити, кровь стекала с них из разрубленной ладони, но вместе с кровью – вместе с кровью по нитям тек огонь, и это было самое необыкновенное, что видел Ишида за всю свою жизнь. Он слышал о демонах, способных дышать огнем, и о демонах, спящих в огне, но никогда не видел, чтобы человек обладал столь смертоносным даром. Однако проклятый наемник все же был человеком – и, будучи из плоти и крови, быстро отпустил нити. Стоило запылать одежде его противников, как стальные тросы опали, будто у Ренкотсу не было сил ни держать, ни натянуть их. Его тут же схватили и оттащили прочь, задрали рукава и сорвали наручи, в которых и были спрятаны ужасные нити. Рыжий воин попытался было схватить самураев, державших его товарища, но цепь в его металлической руке вытянулась едва на половину расстояния и упала, словно холод и влажность повредили механизм. За спиной железного чудища щерились блестящими краями зазубренные диски, но тот как будто не решался пустить их в ход. То ли боялся задеть друга, то ли они также были повреждены. Неизвестно, что пришло бы ему в голову, будь у него время размышлять, но времени оставалось мало. Раздался тоскливый стон на одной ноте – так стонет, падая, срубленное дерево. Великан Кёкотсу, прекрасная мишень, обстрелянная со всех сторон, как будто только что почуял дыхание смерти. До того, казалось, он вовсе не замечал стрел, десятками застревавших в его плотной шкуре. С жутким стоном, который будто не могло издать человечье горло, он рухнул на колени, и падение столь грозного противника взбодрило войско. Десятки самураев бросились к нему и принялись рубить и колоть пиками куда могли достать. Кёкотсу скалился, хватал их громадными руками и сжимал так, что ломались кости, и бил оземь, раскалывая черепа, но воины все наступали и наступали, как волны моря накатываются на скалу, и у великана все меньше оставалось сил сопротивляться им. В конце концов, он рухнул лицом вниз и замер. Несколько кровавых зубов выпало на снег. Товарищ его, широкоплечий и мрачный, с лицом диким и страшным, будто у демона, был, как и Кёкотсу, воин ближнего боя. Устрашающего вида стальные лезвия на его руках напоминали когти. Не желая остаться беззащитным под градом стрел, он рванулся в самую середину отряда лучников, и луки их сделались бесполезны, а достать мечи требовалось время. Пара мгновений – много, слишком много времени. Они падали, как листья с ветви дерева, и на миг Ишиде пришла в голову мысль о лисе в курятнике. Но сравнение собственного войска с курицами пришлось ему не по нутру, и он быстро отмел ее. – Окружайте его, быстрее! Он не выстоит, если вас будет много! – крикнул глава самураев. И воины пошли, как прилив, и за стеной человечьих тел от глаз Ишиды скрылось то, что происходило в середине этого скопления. Казалось, долго еще слышались вопли раненых и яростный рев Суикотсу, и как будто никогда не должно было закончиться это побоище, но вот раздался торжествующий клич, и толпа распалась, и Ишида увидел на миг ужасного воина: окровавленный, обезоруженный, с изрубленными руками, которых он больше не мог поднять, Суикотсу являл собой поистине пугающее зрелище. Но Ишида едва мазнул по нему взглядом: внимание его отвлек новый виток борьбы. Коротышка Мукотсу (по слухам, непревзойденный мастер ядов) попытался было нырнуть под остов заброшенного дома, спасаясь от бросившегося за ним громадного самурая. Джакотсу разрубил преследователя надвое, ударив со спины. Мукотсу почти нырнул под обломки, когда другой воин схватил его за ногу. Коротышка плюнул в лицо самураю, и Ишида порадовался, что не видит подробностей этой сцены. Но даже издали заметно было, что лицо воина пошло волдырями, и кожа стала сползать с него, как мокрая бумага. Самурай отпустил коротышку, прижал руки к лицу, и кожа потекла между ними, как воск. – Назад! Назад! – кричал глава самураев. – Стреляйте издали! Снова взвились стрелы, и Банкотсу, раскрутив перед собой громадный клинок, выставил его как щит – огромное вращающееся колесо. Но удача благоволила воинам Ишиды. Враг пропустил несколько стрел, и одна достигла цели, и вонзилась над доспехом, в верхнюю часть груди. Банкотсу выпустил клинок, и несколько десятков стрел тут же пало позади него. Ни одна из них не ранила наемника, но того было и не нужно. В глазах его недоумение быстро сменилось страхом, когда он понял, что произошло. – О-аники! – В ярости Джакотсу взмахнул мечом, целя туда, откуда прилетели стрелы, и первый ряд лучников больше не выпустил ни одной. Но тут же десятки луков выстрелили сзади, и Джакотсу едва успел обернуться, чтобы отбить удар. В молодости Ишида славился как непревзойденный стрелок. Мечом он владел также с завидным искусством, но подходить к Шичининтай близко даже теперь было бы глупейшим поступком на свете. Потому Ишида взял лук и, наложив стрелу на тетиву, спустил, целя в Джакотсу. С годами глаз его не утратил меткости, а рука – твердости: стрела поразила цель сзади в плечо, и Джакотсу, охнув, выпустил меч. – Взять его! – велел Ишида, гордый выстрелом. Рыжий воин вновь попытался помешать, но глава самураев метнул копье ему под ноги, и чудовищу пришлось отступить. Джакотсу схватили и отволокли подальше от его жуткого оружия. Он попытался вырвать здоровую руку и дотянуться до меча, но поздно: почти перед самым его носом меч выдернули из снега и отбросили прочь, будто ядовитую змею. Банкотсу словно не замечал происходящего. Вся его жизнь как будто сосредоточилась в страшной борьбе: он поднял руку к стреле, чтобы выдернуть, но рука замерла на полпути. Он пытался вдохнуть, но обруч, сковавший его грудь в мучительном объятии, мешал это сделать. Казалось, то была агония, смертельный ужас застыл в глазах наемника, и, забыв о боли, он вдохнул глубоко – и закашлялся, кровь потекла по подбородку. Но то было всё. Едва поняв, что рана не убьет его, Банкотсу вновь потянулся к своему клинку, и того никак нельзя было допустить. Град стрел осыпал его, и Банкотсу отскочил, будто кошка, облитая водой, и тут же кто-то с силой дернул его за косу, и он рухнул в руки своих врагов, и был ли он так силен, как шла о том молва, Ишида не узнал. Слишком много было противников, а враг задыхался, и потому, видно, позволил себя схватить. Коротышка Мукотсу почти нырнул в укрытие, которое себе присмотрел. Он почти не сражался: похоже, за те дни, что Шичининтай уходили от погони в заснеженных горах, он израсходовал весь запас своих ядов, а новые сработать было негде. Теперь он был всего лишь жалкой уродливой жабой на коротеньких ножках. И все же подобраться к этой жабе было крайне трудно. Никому не хотелось лишиться кожи и глаз, потому коротышку из раза в раз пытались осыпать стрелами, от которых он укрывался в развалинах дома. Рыжий воин – он бы, конечно, ни в какое укрытие не поместился – хватал лучников своей ужасной рукой, и разбивал о землю, и так сильны были удары, что самураи больше не поднимались. Но с каждым разом все короче становилась цепь в его руке, будто механизм ее совсем вышел из строя, все ближе приходилось ему подсттупать к плотно сомкнутым рядам самураев, и то был конец, и понимал ли это рыжий воин, сказать трудно. Выражение единственного глаза его нельзя было прочитать. Когда очевидно стало, что цепь будет скорее мешать ему, чем помогать, он презрел ее и выхватил из-за пояса секиру, и много солдат полегло под взмахами второй его руки, той, что была из плоти и крови. Но вот и она упала, перерубленная в локте, и рыжий воин остался безоружен. На шею ему тут же набросили петлю, затем еще одну, и еще, и шесть человек потянули его прочь от войска, на утыканный стрелами кровавый снег – будто все еще боялись, что, оставшись среди сомкнутых рядов, наемник наберется сил и выкосит половину. Наконец, притащили и Мукотсу: в рот ему сунули кусок обгоревшей древесины – видно, из обломков дома, где он пытался укрыться. Коротышка возмущенно мычал и пытался ударить тащивших его воинов ногой, но был слишком мал, чтобы даже замахнуться как следует – самураи только смеялись над ним. Тяжелую битву пришлось выдержать войску Ишиды и, гордый по праву своими солдатами, а пуще того – своим великолепным замыслом, он опустил лук и вышел из рядов войска, решившись, наконец, приблизиться к Шичининтай. Казалось, то был конец. Раненные, обездвиженные, они смотрели на него зло и испуганно, как смотрят загнанные звери – Ишида отлично знал этот взгляд, ибо охота была любимейшим среди его развлечений. Не будь он заядлым охотником, может, и не придумал бы никогда столь великолепной ловушки. – Разве вы могли ожидать иного. – Он развел руками, словно показывая очевидность произошедшего. – Я же сказал, что не намерен издеваться над вами. Вам с самого начала следовало смириться и сдаться. – Мы бы с радостью, – криво усмехаясь, отвечал Суикотсу, – да ты, лживый ублюдок, все равно обманул бы нас. А так хоть псов твоих порезали. Ишида коротко кивнул. Тотчас один из воинов, стоявших над Суикотсу с обнаженным мечом, вознес клинок над его головой – и в один взмах отрубил ее. Ишида перевел взгляд на Кёкотсу, по-прежнему не подававшего признаков жизни. Был ли тот в самом деле мертв или просто без сознания, он не смог бы сказать. – Эту шею не перерубишь, разве что пилить, – задумчиво протянул Ишида. – Дайте-ка стрелу потяжелее. И, когда ему снова поднесли стрелу, Ишида наложил ее на тетиву и, отойдя немного, выстрелил поверженному гиганту прямо в середину лба. Огромное тело дернулось в предсмертной судороге, и воины отпрянули, подумав, что гигант ожил и вот-вот поднимется на ноги. Но тот замер снова, с пробитым лбом, две струйки крови бежали из-под древка. – Отличный выстрел, господин, – послышалось из войска. – Теперь точно мертв, – удовлетворенно отвечал Ишида. – Коротышка пусть будет следующим. Услышав это, Мукотсу забился пуще прежнего в руках самураев и как будто хотел что-то сказать, но кусок дерева во рту выпускал наружу лишь отчаянное мычание. Его широкая уродливая голова с опухшими веками покатилась в снег, по-прежнему сжимая в челюстях обгоревший обломок. Ишида оглянулся на Банкотсу. Стрела все еще торчала у того над грудью, он дышал тяжело и хрипло, но ни тени помутнения не было в его глазах: сознание сохранялось ясным, и смерть, простершую к нему руки, Банкотсу не мог ни презреть, ни отвратить. Вот и настал он, миг его триумфа, Ишиде как будто следовало что-то сказать, обратиться к поверженному врагу, утвердить собственную победу, но на ум так ничего и не пришло. Он снова коротко кивнул, глядя в затравленные глаза, и Банкотсу закричал в бессильном отчаянии, и, казалось, самые горы отозвались на его вопль. Опустился меч – и крик остался среди гор. Шею Гинкотсу удалось разрубить в три или четыре удара, словно не кость была у него в хребте, а чистая сталь. Реки крови залили снег на много шагов вокруг прежде, чем рыжая голова его упала с плеч. Ишида ждал бы увидеть на его лице выражение нестерпимой муки, если бы большую его часть не скрыли металлические пластины. Но нестерпимая мука застыла в глазах Ренкотсу. Взгляд его не отрывался от расправы над железным чудищем, и трудно было сказать, терзает ли его сострадание, или собственная боль, или предчувствие близкой смерти. Когда клинок взлетел над его шеей, Ренкотсу расхохотался диким, злым, нечеловеческим смехом, и ветер подхватил его хохот и отнес к горам, и казалось, то стонут вершины в некоем злобном стремлении, в мстительной радости, и Ишида вздохнул с облегчением, когда последний отголосок смеха затих в зимнем воздухе. – Покойся с миром, – все же произнес он, дабы отвратить от себя злобный дух. – Мы не упокоимся в мире, ты, ублюдок! Джакотсу был бледен как смерть, но нездоровый лихорадочный румянец пылал на его щеках. Ишида кивнул снова, и в глазах Джакотсу отразились пополам отчаяние и ужас. – Нет! Нет! Будь ты проклят! Проклят! Крик его пресекся, захлебнувшись в крови. От силы удара тело стало заваливаться вбок, и самурай, схватив его за волосы, со второй попытки перерубил кость. Казалось, несколько мгновений Джакотсу понимал, что произошло. Но огонек сознания быстро гас в его глазах, вскоре их заволокло пеленой вселенского безразличия, и самурай бросил голову на кровавый снег. *** Десять лет минуло с тех пор. Владения Ишиды простирались от горной гряды на севере до Медвежьей долины на юге, и среди всех князей острова он полагал себя величайшим. Расправа над Шичининтай не была его последней победой, хотя чудовищный клинок Банкотсу и забрали в замок на почетное место военного трофея. Меньше луны назад Ишида устроил в горах новую охоту. Жертвой его должна была стать ужасная кошка, охранявшая волшебный колодец на самой вершине горы О-мори. Кто выпьет из этого колодца хотя бы раз – вернет себе молодость, а кто будет пить его воду каждую луну – никогда не состарится. Но не так-то просто было подобраться к чудесной воде. Тварь, лежавшая у колодца, была величиной с крестьянскую хижину, и долго воины Ишиды засыпали ее отравленными стрелами прежде, чем кошка издохла. На тот свет она унесла с собой три с половиной десятка самураев. Ишида выпил из чудесного колодца – и не помолодел, хотя вода и вправду была дивной на вкус и как будто прибавила ему сил. Гордый новой победой, он велел содрать с кошки шкуру и повесить в его покоях как напоминание о подвиге. И, хоть вся прислуга в замке и монахи из ближайшего храма отговаривали его, повесил шкуру демона над самым своим изголовьем. Тогда его стали мучить кошмары. Снилось Ишиде, будто он стоит у подножия горы, неотрывно глядя вверх. Там источник вечной молодости, там чудище, которое он убил, и кажется, что на вершине горы заметно движение, словно камнепад сходит с огромной скоростью, но гора так высока, что он будто бы еле катится. Так повторялись эти сны, и, хотя тревожили Ишиду, он не придавал им большого значения. Стоял каждую ночь – один или в окружении своих воинов – у подножия, глядя на сходящий обвал, не в силах ни пошевелиться, ни отойти. Взгляд его был словно прикован к движению у вершины – к единственному, что двигалось в этом застывшем краю. Но вот на девятую ночь то, что спускалось с горы, сделалось чуть более различимо, и Ишида понял, что то вовсе не камнепад, а некие огромные существа бегут вниз. Прошло еще несколько ночей – и существа приблизились настолько, что можно стало определить их породу. То были чудовищные кошки – видно, потомство убитой, – но во много раз ужаснее нее. Они бежали так быстро, словно спасались от чего-то наверху – или стремились к чему-то снизу. Не в силах двинуть ни единым мускулом, глядел Ишида на стремглав несущихся чудищ. Под лапами одной из кошек клубилась тьма, скрадывая ужасные очертания. Мощными лапами кошка отбрасывала с дороги камни или крошила их в челюстях. Рядом с ней бежала ее сестра с когтями прочней железа: они оставляли в скальной породе глубокие борозды. Дыхание третьей кошки было ядовито: ничто живое не выжило бы на ее пути, сам камень оплавлялся перед нею. Голова и плечи четвертой кошки были охвачены пламенем: редкие снежинки не долетали до ее шерсти, испаряясь в воздухе. Следом за ней бежала тварь еще более невиданная: вместо шерсти она была покрыта иглами чистейшего серебра, а в пасти вместо привычных для всякого хищника зубов Ишида видел сплошную режущую кромку. Впереди всех бежала кошка вида самого свирепого. В густой шерсти ее трещали молнии, она пробивала большие камни головой или сметала мощными лапами, мчась по прямой, будто не было для нее вещи важнее, чем скорей добраться до подножия. По правую руку – или скорее лапу – от свирепой кошки бежала ее товарка. Клыки ее были остры, как ножи, но страшнее них был хвост – в несколько раз длиннее самого зверя, он, казалось, жил собственной жизнью. Каждая шерстинка в нем была тверже камня, острей железа – всякий раз, когда кошка била им, скальная порода брызгала крошкой. И тварь кричала. Несвойственные хищникам птичьи крики разносились над мертвым краем, и слышалось Ишиде в каждом ее вопле: – Будь ты проклят! Проклят!.. … Он проснулся в холодном поту с бешено колотящимся сердцем. Помещение покоя скрадывала тьма, и тишина окутывала замок. Сильно хотелось пить. Подождав, пока сердце перестанет отчаянно биться о ребра, Ишида лег снова. В темноте кошачья шкура над ним, казалось, излучала мягкий белый свет – а может, то был свет луны, рассеиваемый рисовой бумагой. Тогда, решив, что, как бы сильно ни было желание мертвой кошки измучить его, она властна лишь в сновидениях, Ишида вновь закрыл глаза, и до конца ночи ничто не тревожило его покоя. Но за одной ночью следовала другая, и дурное представление, которому Ишида из раза в раз становился свидетелем, разворачивалось в своем пугающем порядке. С каждым разом кошки оказывались к нему все ближе, все ближе бил страшный хвост, все явственней слышались крики. В какой-то миг он заметил, что у кошки с пылающей гривой будто что-то светится в груди, горит сквозь плоть и кожу, и подкатывается ближе, ближе к горлу. Ишида вдруг задался вопросом: если кошка выдохнет, хватит ли расстояния между ними, чтоб рассеять огонь? Чем ниже спускались чудища, тем тревожней делалось ему. Хоть дурные сны ничем не доказали, что могут навредить человеку, беспокойство его росло день ото дня. Наконец, когда твари оказались так близко, что Ишида смог увидеть каждую шерстинку на их мордах, он сдался. Наутро в замок пригласили монахов из ближайшего храма и странствующего хоши, гонителя демонов. Монахи как один утверждали, что виновник его дурных снов – мстительный дух кошки, охранявшей колодец. Дух этот вселился в шкуру, висевшую у изголовья, и, пробравшись в сновидения Ишиды, обратил его победы в кошмары. Хоши провел очищение и, как только прозвучали заклятия, а шкуру украсили три святые печати, Ишида готов был поклясться, что некий дух покинул ее. Что-то, похожее на тень большой кошки, вылетело из шкуры и с коротким тоскливым криком унеслось в распахнутые сёдзи. После этого сны прекратились. *** С тэнсю замка Ишиды видны были раскинувшиеся внизу села, и город, и горы на севере, и долины на юге. Иногда, в особенном расположении духа, Ишида любил стоять в одиночестве на верхней площадке башни, созерцая распростертую у его ног землю. Вот и сегодня, когда воздух поздней весны был горяч и сладок, не было большего наслаждения, чем вдыхать его, озирая сердце своих владений. Оглядев призамковые села – люди на улицах и полях казались не больше насекомых – Ишида перевел взгляд на величественные горы, чьи вершины даже в жаркий день были покрыты снегом. Ему почудилось, будто у вершины горы О-мори происходит какое-то движение, но разглядеть, что движется, было невозможно. В один миг теплый день утратил для него прелесть. Сны, не мучившие Ишиду уже много лун, будто вновь нашли дорогу к его сердцу и вернули прежние страхи. Ишида заморгал, чтобы сосредоточить взгляд, и вновь посмотрел на вершину горы. Она была неподвижна. – О-яката-сама. Ишида обернулся так резко, что на миг устыдился своей пугливости. Перед ним стоял мальчик лет двенадцати, одетый как ниндзя, и протягивал Ишиде лист бумаги. – Мои господа велели передать вам письмо. Он вручил Ишиде лист – тот не был ни свернут, ни перевязан лентой, как будто составитель не видел в том нужды. – Какие господа? – спросил сбитый с толку Ишида. – Кто ты такой? Как ты сюда попал? Стража! Но прежде, чем кто-либо вбежал на его крик, мальчик отпрыгнул к краю площадки и опрокинулся навзничь спиной вперед. Когда Ишида взглянул с края вниз, ни мальчика, ни тела не было видно.