Фантомная

*** Сэм сидит в чикагском баре. Лениво тянет черт знает какое по счету пиво – темное, с тягучей горчинкой, бархатисто оседающей на языке. Ухмыляется в кружку собственным мыслям – раньше Сэм Винчестер любил светлое. Должно быть, светлый был чувак. Хороший парень, охотник, брат и бла-бла-бла. Вот только вышел куда-то вроде как на минутку, позабыв выключить в доме свет – и не вернулся. А в пустующих подолгу домах порою заводятся новые жильцы. Сэм втягивает губами мягкую пену, щурится от едкого желтого дыма, пластами висящего под потолком забегаловки. Местечко откровенно дрянное: на самой окраине большого города, в таком районе, куда не то что туристы, - местные предпочитают не соваться, отдав крысиные норы на откуп крысам… Разномастный сброд, околачивающийся в таких местах, от крыс отличается не слишком – все те же пластмассовые бусинки бегающих глаз, та же отчаянная готовность драться до конца, будучи загнанным в угол, и все тот же вечный Голод, терзающий внутренности и тянущий вены. В общем, подходящее место. Сэм умеет их находить, безошибочно выбирая из сотен других – тех, где по выходным лихо, по собственным меркам, оттягиваются добропорядочные менеджеры, нелепо выглядящие в натянутых кожанках и масках крутых парней. Сэм сидит у стойки, расставив ноги и лениво разглядывая посетителей сквозь игольчатую сетку ресниц, в голове разноцветная хмельная метель играючи выметает останки «хорошего парня» и прочий сор, а от предвкушения, неумолимо поднимающегося из глубины, поджимается железная пластина живота. Музыка заглушает голоса, грохочет, посылая нетерпеливую дрожь по телу – Сэм едва заметно покачивается на высоком барном стуле, намечая ритм будущего удовольствия… Худенький светловолосый паренек в углу не сводит с него жадного взгляда, но Сэм не торопится выбирать. Пожалуй, ему больше по нутру вон тот, нерешительно топчущийся (сыграть-не сыграть?) у бильярда - в мешковатом сером свитере, бледно-золотистый, тонкий мальчик, совсем юный, и с такой белой кожей, которую алые отпечатки несомненно и изуродуют, и украсят… и под которой так нежно проступает синее кружево вен. Мальчик вздрагивает и заливается мгновенным горячечным румянцем, натолкнувшись на оценивающий, властный взгляд Сэма – и этот брызнувший по скулам румянец, страх и покорность в том, как он отворачивается, решают все. Сэм ставит недопитое пиво и отталкивается от стойки, подхватывая с пола глухо звякнувшую сумку, идет к двери, на ходу коснувшись пальцами острого плеча, - не оборачиваясь, чтобы убедиться, понял ли тот, идет ли следом. Нынешний Сэм знает точно – идет. Холодный воздух улицы бьет в разгоряченное лицо, превращая бисеринки пота на висках в ледяные иглы – Сэм жадно вдыхает ночь, закрывая глаза, запоминая, впитывая... предвкушая. За спиной хлопает раздолбанная дверь, и Сэм довольно ухмыляется краешком рта, готовясь открыть глаза и обернуться к своему лакомству… Он не удивляется, когда ему на спину, между лопаток, осторожно ложится невесомая ладонь, и только когда знакомый голос сбивчиво выдыхает: «Приве-ет…», он деревенеет всем телом, застывая в начатом движении. Дин. Господибожеблять, сейчас?!.. Сэм оборачивается так медленно и неловко, словно его суставы успели безнадежно проржаветь за истекшее мгновение, и встречает взгляд Дина, как есть – с лицом чужака, поселившегося в теле его брата, с алой и жаркой темнотой, клубящейся в бойницах глаз… Дин смотрит жадно и преданно, как пес – из тех, что остаются жить на кладбище, когда умирает хозяин, лежат на могилке, сунув облезлую морду в сложенные лапы, и если их прогоняют – все равно возвращаются. Не верят. Ждут. Только этот еще хуже – таскается за ним из штата в штат, выслеживает, раз за разом безошибочно вынюхивает на дорогах Америки, как бы Сэм ни путал следы. Будто намагниченный железом их общей крови, Дин Винчестер снова и снова находит его, чтобы заглянуть в глаза – и убедиться, что того, кто ему нужен, там нет. Уже. Еще?.. Взгляд Дина ловко обшаривает Сэма знакомым, тысячи раз исхоженным маршрутом, и потому быстро и безошибочно находит отличия. Слишком тонкая майка под слишком вызывающей кожаной курткой. Слишком узкие джинсы. Слишком расслабленная поза. Слишком напряженное тело. Все слишком и чересчур – напоказ. На охоту. Зацепившись взглядом о синюю спортивную сумку, Дин вопросительно поднимает бровь, и Сэм хмыкает: - Это единственное, что тебя сейчас смущает? Серьезно? Дин отсутствующе пожимает плечами, тускнея лицом – Сэму кажется, что с каждой их новой вот такой не-встречей Дин Винчестер становится еще чуточку бесцветнее, будто кто-то стирает краски. Еще чуточку ближе к тому, чтобы тоже выйти - и не вернуться. Мысль странная, она застревает и колется где-то под ключицей, прямо под бесполезной пентаграммой, этой никого не защитившей звездой, - и Сэм перестает ее думать. Они молчат, стоят, густо облитые темнотой, переступают с ноги на ногу – говорить не о чем, сразу разойтись почему-то не выходит. Дин зябко ежится, по-птичьи склоняет набок голову, прячет замерзшее ухо под пижонски поднятый воротник кожанки. Всего полквартала влево – суета большого города, фонари, толпы народу на тротуарах, машины, а здесь – тишина и темнота, изредка расчерченная пунктиром долетающего света фар, и мерзнущий Дин. Сэму хочется туда, в эту ночную круговерть, его еще ведет ритм музыки, обещающий удовольствие. Сэм не мерзнет в своей выпендрежной куртке на голое тело – майка, реально, не в счет, - Сэм теперь вообще никогда не мерзнет. Мышцы ломит от силы, от затаенной, сдерживаемой мощи тяжело вздымаются арки ребер под всегда горячей, пышущей жаром кожей… кажется, это называется компенсацией - как обостряющиеся слух и обоняние, если кто-то теряет зрение. Видимо, если теряешь душу – это компенсируется нечеловеческим здоровьем опустошенного тела. Дин ловит этот его мимолетный взгляд себе за спину – хмыкает горько и понимающе, отстраняется еще больше, захлопываясь окончательно, разворачивается, неловко дернув плечом на прощанье, и шагает навстречу огням, туда, где припарковал Импалу. У Сэма сухо сжимается горло, будто бы сглатывая рвущийся наружу окрик – но разве ему есть, что крикнуть?.. С полминуты он просто смотрит Дину вслед – тот идет как-то неровно, будто бережет раненную ногу, косолапя чуть больше обычного, сунув руки глубоко в карманы куртки – Сэм знает, что там, внутри, он складывает пальцы этакой причудливой фигой, пытаясь согреть ледяные подушечки в собственных кулаках. Музыка внутри сбоит, срывается заезженной пластинкой – Сэм знает, что вечер пропал безнадежно, возвращаться обратно в бар нет ни сил, ни желания, другого выхода из тупика нет, так что он просто идет за Дином, поодаль. Не вместе – просто по пути. Чертов упрямый идиот, никак не желающий внять советам Бобби и Каса и наконец оставить его в покое, снова испортивший ему весь кайф, как и с месяц назад, в Детройте, Дин шагает все быстрее и дерганее – будто вот-вот побежит. Сэм думает, что идиотизм заразен, когда обнаруживает, что и сам удлиняет шаги – а еще почему-то держит ладонь на груди, будто пытаясь унять грохочущее сердце. Но сердце по-прежнему ровно и методично отсчитывает мгновения, - надежная, исправно работающая машина, - а разрастающееся внутри него тоскливое, острое чувство, кажется, принадлежит не вернувшемуся хозяину дома. Когда Дин выскакивает из проулка в уличную сутолоку, Сэм на миг теряет его из вида, и мгновенно натянувшаяся в груди струна со стоном лопается, бьет наотмашь по оголенным нервам, заставляя его в два длинных прыжка оказаться на освещенном тротуаре, не оставляя ему возможности задуматься и одуматься. И только когда он снова видит мелькнувшую в толпе русую макушку, густо присыпанную моросью, будто сединой, - его отпускает. Дина отпускает только когда он наконец умудряется с третьей попытки открыть замок на дверце Импалы и нырнуть в салон, отрезая мир вокруг, очутившись в привычной скрипучей тишине потертых кожаных кресел. Пространство внутри – параллельная реальность, дом и крепость, спасающие его от всего, что вне. Дин на пробу отпускает закушенную нижнюю губу – та предательски дрожит, и он снова сердито прихватывает ее зубами, мстительно впиваясь в подсохшую корочку. Ржавый привкус, наполняющий рот, позволяет отвлечься от горячей волны, подкатившей к горлу, едко щиплющей солью глаза. Дин откидывается на спинку, чувствуя, как привычно и успокаивающе лопатки проваливаются в продавленные за годы в дороге выемки, и замирает. Вдох-выдох. Остальное потом. Сейчас просто – вдох. И выдох. И снова. Это не Сэм. Не-сэм. Не его Сэмми – во всех этих барах, во всех этих липких взглядах, как в лучах прожекторов у сцены - рисующийся, самодовольный, хищный, чужой… Дин бы давно перестал гоняться за ним, терпя сочувствующее сопенье Бобби, стихающие при его приближении разговоры других охотников, нелепое, когда тот пытается изобразить человеческую эмоцию, смысла которой не понимает, лицо Каса, - Дин бы давно перестал, честно. Если бы этот не-Сэм иногда не улыбался вдруг тепло и удивленно, до боли знакомым жестом пряча за ухо выбившуюся прядь, - так, словно очнулся вдруг в незнакомом месте и вот-вот извинится, что кого-то этим мог побеспокоить. Доля секунды – вполне достаточное время для дурацкой надежды, гоняющей его из штата в штат по следам этого чертового Буратино, приведшей его сюда… Снова, впрочем, напрасно. Дин не успевает додумать эту мысль, когда тишина и безопасность его убежища разбиваются оглушительным скрипом и грохотом пассажирской дверцы, и огромный, неловкий с отвычки мужик в задравшейся до пупка хастлерской курточке тяжело плюхается на соседнее сиденье, стукаясь головой о стойку и загибисто ругаясь матом – о, однозначно не Сэм! - …какого черта? – от неожиданности голос дает петуха, и выходит не грозно, а почти плаксиво. Деловито ерзающий, пытаясь устроиться поудобнее, не-Сэм раздраженно дергает плечом, мол, отвали, и упорно смотрит в окно, покрытое разбегающимися трещинками начинающегося дождя. Вдох-выдох. Остальное потом, наверное. Все равно сейчас – Дин не имеет ни малейшего понятия, что делать или говорить. Вдох-выдох. Он клацает замком зажигания, трогая детку с места – может быть, ему просто кажется, но та снимается тяжелее и как-то правильнее, неся двоих пассажиров, даже если один из них все еще не вернулся домой. Только когда через несколько часов монотонного шуршания шин по стылому асфальту они минуют границу штата, Сэм отлепляется от окна, разминает пальцами затекшую могучую шею, и говорит куда в приборную панель, осторожно подбирая слова: - …я и сам не знаю, какого черта. Говорят, у людей с ампутированными конечностями бывают фантомные боли… разные, эмм, ощущения в той части тела, которой уже нет. Нога, например, чешется. Или рука затекает. Дин ершисто хмыкает, не выдерживая знакомого профессорского тона: - Хочешь сказать, я для тебя вроде болячки в отрезанной ноге? Сэм отвечает не сразу, будто прислушиваясь к себе: - Скорее, вроде занозы, знаешь...Фантомной. Настырной. Невынимаемой. Где-то там, где была душа. Ехать им еще долго, так что Дин загоняет в старый кассетник подходящих ко всему и ко всему привычных Ганзов, и через пару миль принимается отстукивать ритм на руле.