***
Ранним утром в Новом Токио по-прежнему было очень тихо. Новоиспеченное правительство и Сенку еще только начали заниматься заводами, и все, кто уже давно освоился в диком мире, пока не успели насобирать шумных приспособлений. А те, кто здесь родились, умели ценить тишину. И умели с ней жить. Ген не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, застряв где-то посередине. И тишина ему не нравилась — не сидела, не шла, не любила его болтовню и все еще пугала, нападая тогда, когда удавалось заполучить минуту покоя. Прошло уже так много времени с тех пор, как цивилизация исчезла и он очнулся от окаменения, а зашитая в мозг привычка всегда быть в строю до сих пор не отпускала. Раньше города были полны огней и голосов. Они грохотали и ворчали, бодрствуя круглыми сутками, и в них он отлично вписывался. Вставал утром, собирался на работу, ехал в сонном потоке машин, давал выступления и интервью, общался с кучей разных — и одинаково понятных — людей, не успевая перекусить и задуматься, а по ночам, когда особенно не спалось, умудрялся писать книги. И даже что-то еще. Его жизнь нашла свою колею, времени рефлексировать не оставалось, хотя отдыха в ненормированном расписании определенно хватало. Казалось, это правильно. Так жили все — в гармонии с хаосом современности, незаметными лицами в серой толпе ярких городов. В них легко забывалось, что где-то далеко за пределами существовал мир, в котором еще действовали законы природы. Тогда, почти четыре тысячи лет назад, человечество загнало ее в угол — обточило когти и клыки, ободрало шкуру и колючки, срезало ядовитые цветы. Почти приручило, ослабив и вынудив отступить. Но сейчас, после всего, что произошло, ее живое дыхание ощущалось слишком хорошо. Даже в доме-лаборатории, выглядящем помесью стимпанка с хайтеком и собранном из подручных материалов. Хотя какие материалы сейчас были не «подручными»? Сенку всегда отдавал приоритет практичности — перед внешним видом, возможными минусами и, иногда, даже здравым смыслом. И людей это тоже касалось. Ген вывел последнее слово и задумчиво постучал по бумаге карандашом. Ну вот, снова все пришло к Сенку. Везде — в доме, вокруг него и внутри, в голове и жизни. В каждой мысли и каждой строчке. Подумав, он дописал еще предложение, поставил точку и прикрыл глаза. В этом доме тихо не было: потрескивали лампы и дрова в печке, за дверью лаборатории вечно что-то гудело, булькало и звякало, негромко шуршали трубы. Перед Сенку и его наукой тишина готова была склониться. А кто не склонился? Едва слышно скрипнула входная дверь, и Ген вздрогнул. По полу пополз холодок уличного сквозняка, и он поджал голые ступни, ежась. Зарылся носом в пушистый воротник халата и оглянулся. От огромного рабочего стола, за которым он засел, коридор хорошо просматривался. — Не спится? — усмехнулся оттуда Сенку, стуча ботинком по полу. Лязгнув задвижкой, стянул пушистый капюшон, стряхнул капли и быстро провел рукой по волосам, прислушиваясь к домашним звукам. — Как-то стремно водопровод барахлит. Надеюсь, труб хватит хотя бы до конца сезона. У нас тут самые старые, если они выдержат, то и остальные в городе должны. Ген задумчиво кивнул и улыбнулся: — Вообще-то уже утро, Сенку-чан. — Он вопросительно качнул головой. — А ты вообще ложился? — Возможно. Подойдя ближе, Сенку заглянул ему через плечо, увидел под рукой записи и фыркнул. — О? Не похоже на инструкции по деталям, которые я просил оформить. Ген невольно принюхался. От Сенку над ним пахло очень... очень Сенку. Машинным маслом, немного металлом, почти наверняка — углем и чем-нибудь со сложным формульным названием, а еще мокрой одеждой, холодом и горячей кожей. Зима в этом году выдалась теплой и дождливой, но иногда температура опускалась ниже нуля, и тогда за трубами приходилось следить. Ночью в очередной раз подморозило, и, по всей видимости, замерз под двумя одеялами не только Ген, но и трубы, и приборы в лаборатории, и, вполне возможно, даже их неусидчивый хозяин. Еще в начале зимы Сенку что-то говорил о тепловом расширении и проблемах со сплавами, из которых делали первую партию, но сам он больше не должен был ими заниматься — точно не лично, это Ген хорошо запомнил. Отопление и так было идеей не для Японии... не для старой Японии с ее мягким климатом. «Ладно, на это хватит и подмастерьев Касеки», — сказал Сенку в прошлый раз, когда чуть не свалился от переутомления, пытаясь успеть везде в стремительно растущем городе. И вот — опять. По всей видимости, не сунуть свой нос во все щели у Сенку не получилось. Возможно, даже физически: Гену порой казалось, что если тот хоть немного посидит без дела и новой информации, у него что-нибудь отвалится. Волосы начнут выпадать от стресса, например. От последней мысли Ген хмыкнул и прищурился. Отклонился на табурете назад, прислоняясь затылком к холодному локтю, и по-кошачьи потерся. По шее побежали мурашки. — С инструкциями для рабочих я закончил еще вечером. Они у тебя на столе, можешь забрать и проверить, переписал с научного на человеческий и вставил схемы под печать. Не стоит цветов и благодарностей, — он театрально помахал в воздухе рукой, — принимаю только бурные овации, колу и валюту. Сенку не шевельнулся и на прикосновение не отреагировал. Только удивился вслух: — Что тогда пишешь? Книжки по психологии? Я думал, ты эту фигню давно забросил. Неактуально. Опершись Гену на плечо, он привычным жестом потеребил выбившуюся из его хвоста длинную прядь. Повертел в пальцах, пропустил между средним, большим и указательным, зацепив мочку, и бесцеремонно пробежался взглядом по тому, что Ген писал пару дней назад. — «У паразитов обычно нет другой цели, кроме выживания и размножения»? Это ты на фармакологию намекаешь? Ну да, хреново пока с производствами, но мы же над этим работаем. Тоже мне открытие. Вопрос был явно риторическим и до ужаса ехидным, поэтому Ген не ответил, умиротворенно прикрыв глаза. Свободная прядь челки упала на лицо. Давно надо было подстричься — хотя бы ровно с обеих сторон, чтобы удобнее было собирать и перестать уже выглядеть так, словно его обкорнал каменным топором однорукий и слепой на один глаз неандерталец. Кохаку точно не заслуживала такого сравнения. Но тогда Сенку перестал бы постоянно трогать его волосы. У него прослеживалась тяга к элементам хаоса, не поддающимся контролю, и Гену это нравилось. Нравилось внимание, прикосновения невзначай, собственнически нравилось все, что выходило за рамки общения Сенку с остальными. Обычно тот презирал телесный контакт, плохо велся на любые провокации, вмиг раскусывая, не попадался в ментальные ловушки и сам мог подловить кого угодно, если бы не был таким честным. Но кое-что, бессознательное, на него все-таки работало. В самом деле, безумный ученый не мог удержать при себе беспокойные руки. Это было так... Кончик пряди пощекотал щеку — Сенку провел им, словно рисовал кисточкой знак «плюс». Ген поморщился и открыл один глаз. Да, пожалуй, стричься было еще рано. — Я пытаюсь вести дневник, — все-таки ответил он, незаметно накрывая рукавом халата последнюю страницу. — Почитать хочешь? — Только если ты взглянешь на новые чертежи станков, — насмешливо сказал Сенку и слегка потянул его за прядку, заставляя наклонить голову. — Если повезет, к концу года мы закончим со всеми конвейерами, дело пойдет быстрее. Понадобятся рабочие помимо тех, кого мы успели вытащить, организация рабочих мест, больше денег... Он недовольно скривился и закатил глаза. — Надеюсь, у Рюсуя уже есть мысли на этот счет. Должен же он знать мировую историю. — Поговорить с ним? Вроде бы он разрабатывал крайне амбициозный план экономического развития страны... — протянул Ген и замолчал, почувствовав, как мелко подрагивает запястье над ухом. — Сенку-чан, а когда ты последний раз спал? И ел? — Удивительно, что кто-нибудь недовольный еще не сделал подпольную оружейную и не попытался с бунтом захватить власть, правда? — покачал головой Сенку. — Хьега номер два с каким-нибудь Ксено подмышкой на нынешнем этапе были бы некстати. Только на ноги встаем. Голос у него был бодрый, но это ровным счетом ничего не значило. За семнадцать лет изучения его повадок Ген понял главное: Сенку терпеть не мог, когда за него волнуются. Потому что боялся показаться слабее, не любил проигрывать (особенно банальным усталости или голоду), но больше всего — потому что не хотел заставлять кого-то переживать. Его это смущало, выбивало из колеи и делало таким беззащитным, что Ген просто не мог не пользоваться. — Сенку-чан. Подняв руки, он мягко обхватил ледяное запястье и потянул на себя, грея в ладонях. Уперся затылком в жесткое пальто, задрал голову и продолжил, смотря в глаза: — Сон. Сенку негодующе цыкнул и отвел взгляд. Ему сложно было игнорировать предложения, состоящие из одного-единственного слова, и уже не получалось делать вид, что он не понимает, о чем речь. — Позже. Сначала схожу к Касеки, нужно проверить, как проходит выточка деталей для аппаратуры по чертежам... которые я в прошлый раз вам объяснял... Пока он говорил, Ген взял его руку, расправил кулак, высвободив прядь, и прислонил к своей шее. Шершавые подушечки легли на голую ключицу под воротником и снова дрогнули — от прикосновения к теплой коже. Почти развернувшись, Ген нашарил второе запястье и пристроил с другой стороны, закутав сверху воротником. На последнем слове Сенку запнулся и подозрительно спросил: — Что ты делаешь? — Сбиваю гения с мысли, — бессовестно пожал плечами Ген. — Если не будешь нормально спать, потеряешь концентрацию, заболеешь и помрешь. И цивилизация останется без своей единственной надежды на спасение. — Бред какой. Как будто меня так легко сбить с мысли. И если со мной что-то случится, Суйка, Хром и остальные уж точно разберутся, что делать дальше, — самодовольно отбил Сенку. — Сон для тех, у кого полно свободного времени, менталист. На последнем слове Сенку незаметно потер ключицы большими пальцами, и Ген задержал дыхание. Медленно вдохнул, чувствуя, как легкие вместе с воздухом наполняются теплом, и уточнил: — Это упрек? Сенку хмыкнул. — Это намек, Ген. Если тебе нечем заняться, кроме как следить за тем, сколько я сплю и ем, лучше присмотри за остальными. Вроде это входит в твои обязанности? — Не думаю, что кто-то кроме тебя и Касеки-чана не спит в это время, Сенку-чан, — с укором сообщил Ген. — Хотя, может, еще Юзуриха-чан. И Хром-чан. Куда ты его дел, кстати? И что за новые станки, в первый раз слышу? Зря он это спросил, конечно. Нечеловечески осклабившись, следующие несколько минут Сенку впихивал в него информацию о токарных станках — от прошлого и до конца цивилизации, по дереву, по металлу, универсальных, автоматизированных... Еще на разнице в сборке и плюсах использования в мозгу Гена включился фильтр, и он просто разглядывал говорящего Сенку снизу, прикрыв глаза. Несколько раз тот пытался отобрать у него свои руки и начать жестикулировать, но Ген мягко не пускал, вслушиваясь в голос. Он недавно заметил: на лице Сенку стали проявляться мимические морщинки. Пока едва видимые, редкие и одиночные лучики, они подсказывали любому знающему: этот человек много разговаривает, хмурится и улыбается. Радужки глаз с возрастом чуть потемнели, а волосы до сих пор не поддавались логике и укладке, топорщась во все стороны. Голос стал немного глубже, сменился тембр, добавилось хрипотцы. Все же много времени прошло. Сам Сенку не особенно изменился — если не считать мелочей, которые мог заметить только... Которые замечал только Ген. И, возможно, Суйка — но у той сейчас были занятия поважнее, чем успевать везде с моральной поддержкой, и она заскакивала только изредка, чтобы поболтать, узнать, как дела, и попросить подсказок с учебной программой для школ. Ей так нравилось возиться с детьми, что Ген каждый раз испытывал странное чувство вины за те пять лет, которые она когда-то провела в одиночестве. Такие важные для взросления годы — и она все их пропустила, пытаясь воссоздать раскаменяющую жидкость. Подумалось вдруг: и все равно она неминуемо выросла. Достаточно, чтобы перестать спрашивать, почему Ген живет с Сенку, если может позволить себе собственный дом в городе — или даже в любом из городов нового мира. Теперь Суйка улыбалась ему иначе и понимающе щурила глаза за стеклами очков, уцепившись за локоть, когда Гену доводилось провожать ее домой, занимая время ничего не значащей болтовней. Сенку профессионально скрывал от всех настоящего себя. Но недостаточно — для тех, кто его любил. Об этом им не нужно было говорить вслух. — ...и лазерный резак. Эй, Ген, ты слушаешь? Ген улыбнулся, молча покачав головой, и поднялся. Обернулся, вставая коленями на стул, и устроил руки поверх широкого капюшона. Рукава халата тут же пропитались каплями с меха окантовки. Сенку насмешливо задрал бровь, а потом, явно о чем-то вспомнив, помрачнел. — Ты что-нибудь от Суйки слышал в последнее время? — вдруг спросил он. — От Суйки-чан? — удивился Ген. — Я давно ее не видел, она занята в своей школе. Но в последний раз, когда она заглядывала, с ней все было в порядке. Сенку как-то невесело хмыкнул и быстро отвел взгляд. Нервно почесал затылок. — А что-нибудь про ее... «новую любовь»? — Что? — ошарашенно переспросил Ген. — Говорят, она с каким-то парнишкой возится, поэтому ее и не видно. Думал, может, ты в курсе, ты же обычно все про всех знаешь, и это по твоей части... — Сенку пожал плечами, так старательно изображая равнодушие, что Кохаку бы на него уже нарычала. Ген не был Кохаку, но очень глубоко в душе был с ней согласен. — Нет, это прошло мимо меня, — задумчиво качнул головой он. — Как его зовут? — Вроде бы какой-то художник из раскамененных. Прицепился от типографии Намари, он там помогает оформлять чертежи и, видимо, рисует картинки для учебников. Черт его знает, насколько правда, это Гинро наплел, когда они с Мацуказе за материалами заходили, сказал, что хвостиком за Суйкой мотается. Ген вздохнул. Даже если Гинро не соврал, когда-нибудь это должно было случиться. Суйка никогда не была вторым Хромом, у нее, в отличие от него и Сенку, все было в порядке — и с эмпатией, и с выражением своих чувств, и с принятием слабостей, уж Ген-то знал. И вряд ли она клялась на свеженаписанном учебнике по физике всю жизнь провести в одиночестве, посвятив себя науке. — Надо будет узнать, — подытожил Ген. — Думаешь, это серьезно? Суйка собирается?.. Сенку нахмурился и замолк, сам себя одернув. У Гена от этого кольнуло где-то под ребрами, вроде незаметно, а все равно неприятно. Почти семнадцать лет кололось уже, с перерывами на окаменения. — Что? Завести семью? Ох, Сенку-чан, ты же не думал, что она всю жизнь будет по-детски влюблена в Рюсуй-чана и науку, правда? — сладко улыбнулся он, сцепляя руки в замок на шее Сенку. От этого они оказались еще ближе — теперь их разделяла только спинка стула. Сенку скривился, но больше для вида: его согревшаяся ладонь легла на бедро и осталась, возвращая тепло даже сквозь халат. И убирать он ее явно не собирался. — Влюбиться можно с одного взгляда, — тихо начал Ген, склонив голову набок. — В одно мгновение. Можно не видеть человека, не слышать, никогда его не встречать — и влюбиться в одну его тень. В отпечаток характера в воздухе, в мотив его песни, в оттиск, оставленный в других. В вырезанную на дереве надпись... Сенку дернул ртом, криво усмехаясь. Мазнул быстрым взглядом: по парному неприметному гвоздику в ухе, переносице, губам. Ген не стал ловить его на этом, только зеркально усмехнулся, хитро прищурившись. — ...но чтобы полюбить, — продолжил он многозначительно, — нужно время. Много времени, сил и терпения. Потому что с вами, учеными, в камень превратиться можно, пока чего-то дождешься, в самом деле. — Ген, — вкрадчиво перебил Сенку, — а тебе обязательно каждый мой вопрос превращать в фарс и выворачивать, как тебе удобно? Ген рассмеялся. Порывисто качнулся вперед, не разрывая зрительный контакт, коснулся прохладных губ и задержался дольше, чем планировал, заставив себя отстраниться только через пару секунд. — Конечно, — широко улыбнулся он, пряча откровения под ресницами. — Я же не только менталист, но и фокусник, Сенку-чан. Или ты забыл? Без шоу было бы так скучно жить, представь только: все кругом честные и говорят только то, что имеют в виду, никаких игр разума, никакого обмана и приукрашивания, серость и уныние... Так что ты там ответил насчет отдыха? — Ага, — невпопад выдохнул Сенку, обнимая его поперек спины. Ген поднял брови и невинно похлопал глазами, изображая непонимание. Зрачки напротив быстро растеклись по красным радужкам. Сенку тихо цыкнул и отвел взгляд. «Это красивые сказки для влюбленных идиотов, — язвительно заявил он, когда Ген впервые это подметил, — зрачок реагирует на свет, гормоны, химические раздражители и даже физическое воздействие, а не только на то, что тебе кто-то нравится. Это просто биологическая оптика, там причин может быть масса, что за бред, менталист, это же антинаучно...» У Сенку тогда покраснели уши — сверху, где лохматились волосы на висках, едва заметно, — и Ген просто кивал, со всем соглашаясь. И снова улыбался. В самом деле, какая уж тут наука. Разве что психология. Сейчас, когда времени прошло много, казалось удивительным, насколько им больше не нужны были слова. И насколько несказанное всегда было важнее, чем все, что они когда-либо друг другу говорили. Тепло внутри загорелось, раздуваясь пламенем из тлеющего уголька, и потянулось навстречу темноте зрачков. К жестким беспокойным рукам и вечному отрицанию. Когда-то давно, первым делом в новом мире, Сенку разжег огонь. Это до сих пор получалось у него лучше всего: с идеями, мечтами и безумными планами, даже с людьми. Он умел воплощать их в реальность — и делать настоящими. Заставлять гореть. И сколько бы ни истекало лет, Ген все еще вспыхивал словно паутинка — от одного взгляда, случайно брошенной фразы, личного прикосновения. Хорошо, что он хотя бы умел это скрывать. — Хм? — нарушил он повисшую тишину. — Тогда давай перестанем делать вид, что величайший человек современности работает на неиссякаемых батарейках и не перебарщивает со стимуляторами, и ты просто... Это была поддевка, кнопка запуска, и Ген почувствовал импульс еще до того, как Сенку наконец повелся. До того, как сжал руки, почти дернув его на себя, и поцеловал — не так невесомо, не так искусно, ни разу не нежно, но очень честно. Губы у него были холодные и сухие, царапались, согреваясь от медленных прикосновений. Дыхание стало глубже. Еще он до сих пор предпочитал прикрывать глаза, будто прячась от того, что между ними происходило — от того, во что он сам добровольно ввязался, предпочитая не давать этому названия. Вся сложная структура Сенку состояла из шероховатостей, неудобных острых крючков, углов, замков, колючей проволоки под напряжением и наждака. Но Ген на то и был туманом — он мог заполнить и окутать собой все, что угодно. Любые конструкции. Любые чувства. Приоткрыв рот, он впустил глубже язык и коснулся своим, подаваясь ближе. На вкус Сенку тоже отдавал металлом, и вот это уже слегка тревожило. Погладив пальцами по ершистому загривку, Ген отстранился и заглянул в потемневшие глаза. Вдохнул и сообщил, криво улыбаясь: — Плохой способ заставить меня молчать. — Разве? — усмехнулся Сенку, резко разжимая руки. — По-моему, отлично работает. Я пробовал разные, но этот самый эффективный и долговременный. — Да ты даже пальто не снял, чтобы бросать вызов по отвлечению внимания такому менталисту, как я, Сенку-чан, — капризно отозвался Ген, слезая со стула. — У меня весь халат от тебя промок, теперь придется переодеваться, а то простужусь. И кто тогда будет лечить старого несчастного меня? Хром-чан? Сенку скептически фыркнул, ничего не ответив. Бросив на него быстрый взгляд, Ген прислонился к столу, ощупывая влажные пятна на груди. Захлопнул и отодвинул в сторону дневник. Растянул руками ворот, оттягивая от кожи, и спустился к завязке на поясе, тщательно сохраняя на лице несчастное выражение. Потеребил пальцами узелок, перебрав кисточки, потянул, бесконечно медленно развязывая, и услышал, как Сенку задерживает дыхание. Мысленно улыбнулся. Сенку всегда следил за его руками. И даже не замечал, как удачно этим можно пользоваться, если только знать, как работает его внимательность. Ткань и правда намокла, но на самом деле не критично — не под дождем же Ген в нем бегал, чтобы бросаться сразу раздеваться. Не босиком по джунглям. Так что он просто предложил правила этой маленькой игры специально для Сенку и его гордыни, и тому оставалось только вовлечься. В таком состоянии, как сейчас, если Ген правильно вычислил, когда тот в последний раз спал, его природная скорлупа слабела, выпуская наружу простые потребности, хотя внимание оставалось все таким же острым. И Гену просто нравилось, когда Сенку смотрел только на него. Когда его взгляд фокусировался на нем, кожи будто касалось солнце, оставляя за собой теплые следы. И это тепло проникало в мышцы, нагревало кровь, заставляя бежать по венам быстрее. Разгоняло сердце так, что оно колотилось в грудной клетке, сбивая дыхание. Если бы Сенку только знал, что ни одна стрессовая ситуация не заставляла великого обманщика Асагири Гена реагировать так, как он реагировал на одни только его взгляды, он бы припоминал ему это до конца их дней. Пояс выскользнул из пальцев, повисая на полах, и Ген повел плечами, роняя халат на стол за спиной. По голой коже сразу побежали мурашки: несмотря на отопление, в помещении, заменяющем им столовую, переговорную, иногда мастерскую, рабочий кабинет и просто гостиную, в одних домашних штанах все еще было прохладно. Сенку напротив молча скрестил руки на груди, но взгляд у него был завороженный — как у змеи перед заклинателем. Ген поежился и выдохнул: — Раздевайся, Сенку-чан... Сенку в ответ задрал бровь и усмехнулся, и он позволил фразе повисеть в воздухе чуть дольше, прежде чем закончить: — ...сушиться будем. Уж это-то тебе точно придется сделать. А потом просто потянулся пальцами, ловко расстегнул застежки на пальто и, почти заставив Сенку скинуть его на отставленный стул, притянул к себе за рубашку. Этот поцелуй был горячее, глубже и дольше, и Ген уже давно не вздрагивал, когда его кожи касались шершавые ладони. Сенку с нажимом огладил талию, поднялся к ребрам и сам положил его локти себе на плечи, чтобы прижаться теснее. Огрубевшая кожа его рук больно царапалась — но еще его прикосновения делали все острее, интимнее. Делали все настоящим. Приятным на грани. Потому что это всегда было так с Сенку, и кто-то ехидный внутри Гена от этого каждый раз невесело посмеивался. Сенку как-то всерьез спросил у него, почему он не уедет. Почему не оставит всю эту возню с наукой, новой экономикой, политикой и техническим прогрессом за спиной и не займется тем, чем занимался в прошлом — не откроет свое шоу, не показывает фокусы, не путешествует с гастролями? В конце концов, не развивает развлекательную индустрию где-нибудь еще, в легкомысленных странах, более подверженных любви к искусству? — Тебе же нравилось, разве нет? — Он тогда покрутил в пальцах карандаш, даже не отвлекаясь от экрана. Ввел очередное число, поглядывая на исчерканную бумажку перед собой. — Я думал, ты уедешь сразу, как мы разберемся с Почемучками. Тебе бы в любой стране нашлось место, с твоими-то навыками. — Приятно, что ты так высоко оцениваешь мои способности, Сенку-чан, — весело ответил Ген. Внутри что-то разбилось — звонко и вдребезги. — Но в такой неразберихе небезопасно часто менять стороны, знаешь ли. Вот когда стабилизируется ситуация с правительствами разных стран, может быть, я оставлю вас с Рюсуй-чаном на произвол судьбы, соберу чемоданы и отправлюсь покорять новые США. Ксено-чан вроде намекал, что мне будут там рады. — Ага, — кивнул Сенку и целую минуту просто смотрел в экран, ничего не вводя. Действительно. Почему же он тогда не уехал? Почему? Выдох Сенку обжег губы, когда пальцы Гена добрались до пуговиц на его рубашке, скользнули по открывшейся коже, ключицам, шее, и стало не до воспоминаний. Ген всегда трогал жадно, но осторожно, знал каждое больное и чувствительное место, изучив чужое тело лучше, чем свое собственное, но никогда этим не пользовался. Поразительный альтруизм для такого, как он. Поразительно, насколько он был беззащитен перед Сенку. Настолько, что даже не мог причинить боль в ответ, когда стоило бы. — Неужели ничего лучше этого не придумал? Нам нечем заняться больше, что ли? — тихо сказал Сенку, одной рукой упираясь в стол рядом с его бедром, а другой обхватывая за шею и кусаче целуя снова. — Ген? Угли в груди рассыпались из огня, горячо обжигая живот, возбуждением прокатились до самых кончиков пальцев, и каждое прикосновение, каждое слово — особенно звуки его имени — били током, пробивая до самого сердца. Или все-таки до мозга? Ген иногда думал: может быть, он просто сапиосексуал, как Луна, раз ему действительно все это так нравится, что он готов терпеть? Было же такое понятие в прошлом мире. Или все-таки мазохист был бы ближе?.. — Пойдем в кровать, Сенку-чан, — мягко сказал он, отклоняясь назад и почти садясь на стол. — Думаю, лишние полчаса в твоем тесном графике беготни по всему городу точно найдутся. Угомонись уже. Сенку задиристо хмыкнул, наклоняясь, заслонил собой весь обзор и поймал его взгляд своим. Серые заоконные сумерки лизнули его бледное лицо, тускло блеснули гвоздиком в ухе и растворились в темноте глаз. Пробежавшись пальцами по шее Гена, он коротко сжал их на затылке и потянул за ленту, распуская волосы. Ген задержал дыхание, наблюдая, как меняется выражение на его лице. От агрессивно-ехидного — к почти нежному. К беззащитному. Почему же он остался? Сердце ударилось в горло, и Сенку, будто почувствовав, сосредоточился. Задумчиво потеребил свободные пряди, провел подушечками пальцев по бьющейся жилке, задержался, словно считая пульс, и ошпарил Гена долгим взглядом сверху вниз. А затем, беззвучно усмехнувшись, сразу же бесцеремонно запустил руку в его штаны. Каждый раз это было как нырок в ледяную воду. Из легких вышибло весь воздух, как только шершавая ладонь обхватила член, и если бы Ген худо-бедно не контролировал себя, то задрожал бы весь и просто повис на Сенку, тихо позволяя ворочать себя, трогать, делать что угодно. Например, почти два десятка лет водить его, прекрасного менталиста, за нос. Почти два десятка лет молчать. Вместо этого он медленно вдохнул через нос и выгнулся навстречу, накрыв ладонью запястье Сенку рядом с бедром. Чуть раздвинул ноги, задышал быстрее и чаще, стараясь подстроиться под ритм — заполошно бьющегося сердца, пульсирующего внутри жара и чужого дыхания. Сенку задвигал рукой, наблюдая так пристально, будто это был какой-то очередной опыт. Хотя из Гена действительно получилась бы идеальная подопытная крыса — кто еще позволил бы так безнаказанно все это с собой вытворять? Сенку никогда не подстраивался под него — это Ген подстраивался под Сенку, — но знал, как заставить его работать так, как надо. Знал, как потребовать так, чтобы не оставалось причин для отказа, знал, как купить его целиком без остатка, со всеми его тонкими манипуляторскими настройками, которые просто сминались под честностью и научным подходом. Знал, как заставить его перестать думать, переигрывал его на его же поле, каждый раз оставляя обожженные следы на гордости. Движения ускорились, взяли ровный ритм — такой правильный, что у Гена пересохло во рту и по ногам побежали мурашки. Стало совсем нечем дышать, воздух будто вытеснило жаром от печки. Только печка была не снаружи — глубоко внутри, и ее раздувал настоящий профессионал своего дела. Сенку чуть резче дергал рукой, поднимая вверх, и выверенно сжимал, опуская вниз, ровно так, как Гену было нужно, и это было почти больно, почти неприятно, тоже — на грани. Это был не вопрос выдержки, а вопрос того, как быстро он позволит загнать себя в угол. И он не стал особо сдерживаться: пусть горит весь, раз уж так вышло, какая разница, сколько это будет стоить в этот раз? В животе остро, приятно вспыхнуло, и Ген поерзал еще немного, дожимая удовольствие до конца. — Сенку-чан, — беззвучно выдохнул он, кончая, и в этом имени было все — все, что он не хотел бы говорить вслух, и все, чем он сшивал их междустрочия целую уйму времени. Он потянулся вперед, и Сенку поймал его, быстро, как-то рвано целуя. Как только пульс перестал стучать в висках, беспокойная домашняя тишина снова просочилась в уши, и в ней было слышно, как тяжело дышит Сенку: вдыхает через нос и выдыхает через рот, пытаясь выровнять дыхание. Ген качнул головой, прячась под челкой. Улыбнулся, глядя на все это: рубашку в беспорядке, бугор на брюках, сложное выражение лица, втиснутое между его ног колено и руку, сминающую его халат на столе — совсем рядом. Пересчитал костяшки пальцев другой, все еще сжимающей его член, и поднял хитрые глаза. Он знал, что делать дальше, прямо сейчас, пока Сенку застрял между ним, своими желаниями и своим же упрямством. — В спальню? — ласково спросил Ген, невесомо касаясь ногтем его ширинки и тут же отстраняясь. И Сенку будто очнулся. Метнулся по нему взглядом, посмотрел куда-то в сторону, крутя в голове свои сложные шестеренки, прищурился и, нацепив обратно уверенность, насмешливо ответил: — Три минуты и двадцать восемь секунд, менталист. Быстро. Какие еще полчаса? Ген жалобно поморщился, ища заброшенную назад ленту, и завязал волосы, не торопясь освобождать чужую руку. Затем все-таки сжалился: вытянулся на столе и схватил салфетки. А потом растянул губы в самой ехидной ухмылке, на которую только был способен, обнял Сенку за шею и, заговорщицки наклонившись, сказал: — Полчаса — это для тебя, Сенку-чан. Я обычно гораздо сговорчивее.***
Поздним утром в Новом Токио все еще было тихо: мимо окон только начинали ходить люди, зазвонил и тут же стих старый телефон в лаборатории. Трещала печка и гудели трубы, компьютер, холодильная установка, капельная система в оранжерее Гена, центрифуга и кто знает что еще — Ген не поручился бы за названия. С карниза за окном капала вода, разбиваясь о внешний подоконник. Рядом дышал Сенку, наконец-то умотавшийся до того состояния, когда способен был проспать несколько часов подряд без ругани и язвительных комментариев. Его сердце равномерно стучало куда-то Гену под лопатки. Натянув на них одеяло, он бесшумно отодвинулся от горячей кожи. Попытался вылезти из-под руки — и не смог. Сенку крепко прижимал его к себе за живот, надежно подбив коленями под ноги, и трогательно утыкался носом куда-то в загривок, на каждое его движение начиная дышать поверхностнее. Повозившись еще, Ген печально вздохнул. — ...ну что там? — тут же сонно отозвался Сенку. — Отпусти, Сенку-чан, я-то выспался. Пойду к Рюсуй-чану, как обещал, и узнаю про Суйку-чан. Сенку выразительно промолчал. Повел носом выше, зарываясь в волосы, и сильнее вжался в спину, будто хотел пристыковать Гена к себе намертво, как деталь механизма. А Ген все не защелкивался. И неудобные зазоры заполняла их больная, неправильная тишина. Почему не уехал, да? Ген насмешливо фыркнул. Уложил голову на подушке, тягуче подстраиваясь под чужую позу, глубоко вдохнул. Шепнул: — Ну тогда держи меня крепче. И добавил мысленно: «Пока я буду держать тебя». Так же это должно было работать все эти годы? Потому что, очевидно, у него была причина.