Пять мизинцев

Пять мизинцев – очень мало, когда балом правит смерть. Пять мизинцев – невероятно много, когда совершаешь невозможное. Всего лишь пять мизинцев. Потому что однажды они дали обещание. Простое. Мизинцы двигались в едином ритме – боль была совсем незаметна. То время закончилось, когда была выпита последняя пачка клубничного молока, смята последняя упаковка суконбу, забраны в оптике последние очки, докурена последняя щепотка табака и съеден последний пончик. То время закончилось, когда чередой взрывов вспыхнуло Эдо, а Кабуки окрасило ночь бликами алых пожаров. То время стерло границы. Они были далеко друг от друга: новый выпуск «Джампа» требовал личного и безотлагательного внимания; очередной ухажер сестры уносил свои конечности из Кабуки, мечтая туда больше не возвращаться; чей-то желудок немедленно хотел риса с яйцом – он не привык себе в чем-либо отказывать; Ешивара, как самая высокооплачиваемая гейша, требовала постоянного внимания; так же как и пьющая кровь катана, жаждущая лишь убивать. Они были далеко – на расстояние растянувшейся от пальца к пальцу жвачки, или недоброшенной до урны пачки сигарет, или сорвавшегося с языка обещания, которое вытатуировалось на пяти «мизинцах», невольно. Они совершали подвиги, делали глупости; встречались и расходились тремя и двумя, двумя и одним, четырьмя без одного. Пятью. Еродзуя носилась по своим вечным делам: в перерывах между поиском кошек и побегами от кредиторов, спасали чьи-то жизни: важное защищали. Еродзуя ставила мир вверх тормашками, забывая его вернуть на место, когда заканчивали свои дела. Позже они исчезали за поворотом, оставляя после себя аромат парфе, отблески на фиолетовом зонтике, эхо речей кого-то, кто был очками и следы лап монстра-щенка. Время от времени встряхивали катаклизмы Ешивару, и ее Луна бралась за кунаи, чтобы восстанавливать порядок. Правда частенько их приходилось вытаскивать из одной белобрысой головы, которая так и норовила схватиться за то, что неположено, но всегда совершала невозможное и в «мире ночи» наступали мирные, яркие дни, играющие солнечными зайчиками на «игрушках» и кожаных костюмах проституток. Когда-то одна из трех Крыльев Нораку, а ныне просто убийца, следовала за своим светловолосым командиром: не спрашивая, не высказывая мнение, всего лишь за пончик. Ей нравились предсмертные вопли добычи, звон мечей экстазом отдающийся во всем теле, ей нравился соленый привкус крови на губах, когда чье-то лезвие добиралось до ее тела. Она бы душу продала, чтобы вновь и вновь чувствовать это. Продала. Вот только вспоминалось что-то, мелькало в мыслях: четверо, что однажды должны будут умереть от ее руки, отчего-то стали важнее пончиков. …И обещание, оставшееся на пальцах, горело и жгло, и не давало забыть; забывать, впрочем, не хотелось. Мизинцы дышали в такт – задыхались от боли. Говорили: удержать бы жизнь на кончике иглы, как в той сказке, которая пришла из тех мест, где живут еще более ненормальные личности, чем в «Гинтаме». Враги пришли внезапно, как всегда случается, как может случиться только в этом покоренном Аманто мире. Затанцевали языки пламени по каменным стенам, по деревянным плитам, по металлическим листам. Гром слышался отчего-то не с небес, а с земли: чередой или непрерывный, вой смерти, забирающий дань ракетами, бомбами или лучевым оружием. Земля тонула в крови, устланная телами земля, сходила с ума вместе с рушащимся миром, который выдумал глупый Сегунат. Невозможно было различить: кто жив, кто мертв, кто свой, кто чужой. Враги стерли границы. Еродзуя – их трое. Единое целое, единый организм, с тремя головами и одной душой, снова и снова сметало на своем пути ненормальных, осмелившихся выйти против них. Но чего-то не хватало. Было больно. Мизинцам. Луна Ешивары – одна. Одна, а позади нее целая армия лучших убийц ночного города. Им не страшны какие-то захватчики, им не страшны трудности и падения. Они встанут вновь, как вставали и тысячу дней назад. Снова и снова. Но все же чего-то не хватало… Мизинец дергался от боли. Крылья Нораку упивались смертью, танцевали на кровавом мясе в водовороте восторга и безумия. Крыльям Нораку ничего больше не нужно было. Нужно… Чего же нужно еще? От боли в мизинце хотелось кричать. Они сорвались со своих мест одновременно: не спрашивая, не делая выбор – выбор был сделан еще тогда, когда хрупко-нерушимые путы разноцветных волос опутали пальцы. Им нужно было, необходимо встретиться, чтобы, как и тогда стать единым целым, чтобы вновь совершить то, что невозможно. Вместе. Пятью мизинцами. Смотрели вслед Еродзуи Отосэ, Катерин и Тама, смотрели Кацура и Мадао, защищающие их. Смотрели и усмехались, представляя, что сейчас армия врагов сама побежит прочь от трех демонов, когда те дойдут до своей цели. Понятной только им. Чуть печально улыбалась Хинова, касаясь руками плеч Сэйты, когда Луна покидала царство женщин, кинув на них прощальный взгляд, оставляя им лишь уборку от груд тел поверженных захватчиков. Словно ожившим кошмаром замерла убийца среди умирания, вглядываясь лишь в одну точку. Она не смотрела назад, срываясь с места, точно гончая почуявшая добычу, а он не удерживал, знал, что не удержит. Только плечами пожал, отстреливая очередного врага и понимая, что завтра за пончиком уже никто не придет. Встретились на том самом месте, на той самой крыше, как и много лун назад. Встретились и мизинцы болеть перестали, а спине больше не нужна была броня или щит – спина была прикрыта. Собрались пятеро мизинцев – мир замер, он испугался. Их всего лишь пятеро, а пятеро в поле, как один, не воин. Их ведь всего лишь пятеро, но им не страшно умирать. Они сами напугают кого угодно, даже старуху с косой. Не говоря уж о тех, кто стоял внизу и невольно делал шаг назад, встречаясь с земными демонами взглядами. Их – представьте себе – пятеро! Целая армия, самый сильный в мире легион, самая нерушимая защита. Самая глупая кучерявая команда пяти идиотов. Вместе. Как пять мизинцев. Мизинцы последний раз смеялись – боль была уже далеко, после боли только пустота. Накатывала тьма рывками, уносила боль, за секунду до падения, память, и отчего-то не мелькал туннель со светом перед глазами – туннеля и вовсе не было. Отчего-то не вспоминалась жизнь: яркая, темная, ненормальная; ничего не было. А пальцы продолжали болеть; чертовы мизинцы – отрубить бы и окончить эту пытку, только вот легче расстаться с жизнью. Сумасшедшие все же они, мизинцы. Накатывала та тьма рывками, за которой слышались чьи-то крики о победе и топот ног по дождливым лужам, смывающим смерть с улиц. Победили. Не один, два, три, четыре, пять. Все победили. Всем ненормальным районом Кабуки. Пятью мизинцами. Накатывала тьма рывками, пока не захлебнулись в ней под чей-то не то стон, не то плач. Они – Еродзуя, Луна и Перья – оставались лежать на тепло-мокрой земле впятером, не нарушая круг, прикрывая спину друг другу даже исчезая в темноте. Ведь обещание дали. Больное. Уносило их время куда-то… …время, которое было где-то не здесь. Где-то не здесь в руках девочки-демона билось – отсчитывало последние удары – сердце среброволосого мальчишки. Он теперь был просто парнем, самым обычным, но не изменившим себе и своей чести: вновь защищал нечто важно. А ведь он, казалось, забыл, что когда-то носил имя Широяша и ленился платить аренду лачуги, в которой убивали гигантских тараканов, менялись телами и воевали за ножку вонючего краба. Он почти забыл, не забывая о том, что мизинец все так же хранит обещание, данное когда-то давно. И черта с два он сейчас сдохнет и сдастся – сначала найдет свои четыре мизинца, чтобы вновь Еродзуя собралась вместе. Сердце в руках девочки-демона забилось сильнее, и взгляд как будто бы умирающего мальчишки пронзил ее, не знающую доселе, ужасом. Взгляд вдруг начавший менять свой цвет с серого на ярко-алый.* Где-то не здесь потерявший надежду парень отбивался от толпы екаев, уже не рассчитывающий на помощь Нянко-сэнсея, которому и самому было, совсем не весело корчиться под заклятием Матобы. Враги загнали их в угол, взяли в плен друзей, сломили волю… Сломи ли? Жаль, что очки нельзя было поправить на носу. Очки в этой жизни были совсем не нужны с таким отличным зрением, но он обязательно купит их, когда вернется домой. Он обязательно вернется домой: с Нянко-сэнсеем и друзьями, чтобы вновь, как и где-то в далеком Кабуки, организовать клуб отаку. Это стоило того. Как и стоило того, чтобы встретиться с «теми» вновь, с разноцветными мизинцами, разбросанными по свету. Рука ухватила рукоять боккэна – надежную и деревянную. И совсем не важно, откуда она взялась, главное, что сейчас он может защитить то, что дорого.** Где-то не здесь Гига Слейв съедало душу, да и мир тоже съедало. Будто в насмешку над всем, что хотелось защитить окрашивало рыжий цвет во тьму. Что-то кричала Сильфиль, плакала Амелия, загораживал ее собой взбешенный Зел, обнажал Меч Света не знающий страха Гаури, готовилась нападать печальная Филия, и смотрел на нее уже не прищуривающий глаз Кселлос. Это был конец. А вкус суконбу на языке был знаком. Словно сейчас жевала его: непрерывно, не расставаясь, как и тогда. Уши заложило от лая Садахару, но Садахару рядом не было, как и не ела она сейчас суконбу. Бандитоубийца или Дажедра или просто Ято, вдруг засмеялась, разгоняя тьму, как учил когда-то Гин-тян. Просто Ято упала на колени, держась за живот под удивленные взгляды друзей, и смеялась долго и весело: развеяла самую могучую силу в мире лишь одним воспоминанием, на краю которое было. Цветок, что она никогда не видела, распускался в ее груди ярко-красным бутоном.*** Где-то не здесь, когда враг сжимал горло и убивал на глазах единственно-близкого человека, хотелось уйти вслед за ним. Будто и не была сильной, в один миг смела все волна слабости, превратив душу в лед. В том «где-то» спустя годы ей возвращал сердце беловолосый неправильный священник, и она училась заново дышать: глубоко и сильно. Просто однажды разбилось зеркало, как разбивается слепая стена и оказалось, что теперь в ее золотой гриве есть алая прядь, а лицо больше не испещрено шрамами. Оказалось, что теперь она не курит любимый табак, не знает нищеты и голода, да и вовсе не гейша, а целая княгиня с гордым именем Киевская и вампирскими клыками впридачу. Оказалось, что все, чего ей всегда было нужно – это вспомнить имя беловолосого самурая, который владел ею даже «где-то не здесь». А еще улыбнуться сквозь слезы яркой луне, как и прежде ощущая родную боль в мизинце.**** Где-то не здесь черноволосая демонесса вырывала сердце очередного друга, мечтая заглушить боль от утрат. Она смеялась над горем, купалась в слезах, оскорбляла веру. Она смерть несла всему, что видела. И даже имя носила такое же, мертвое. Себя ненавидела. Просто однажды проснулась от сна, не кошмара. В том сне были лица тех, кто были дороже пончиков, до кого добежала, чтоб спины ненормальные прикрыть. Просто однажды она сон увидела о пяти мизинцах. Они ждали. Все еще ждали. А она, та, что с мертвым именем, та, что во тьме утонула, делала шаг вперед, по черному туннелю. Не к свету только, к боли, которая судорогой мизинец сводила.***** Пять мизинцев – очень мало, когда их разделяют миры и времена. Пять мизинцев – невозможно много, когда совершать нереальное в порядке вещей. Всего лишь пять мизинцев. ________________________________________________________________ * Beelzebub (аниме/манга) – персонаж Такаюки Фуруичи. ** Natsume’s Book of Friends (аниме/манга) – персонаж Такаси Нацумэ. *** The Slayers (аниме/манга) – персонаж Лина Инверс. **** Trinity Blood (аниме/манга) – персонаж Асторше Асран. ***** Ga-Rei (аниме/манга) – персонаж Йоми.