Таганрог, 19 ноября 1825 года
У императрицы Елизаветы Алексеевны пропали силы для борьбы. Они ушли навсегда, когда муж, сжав её ладонь напоследок, отпустил свою душу к создателю. Ангела больше нет!.. Лиз могла бы кричать о том, что ненавидит, потому что он снова её оставил. Навсегда. Но этого решительно не получается, пусть она спокойно опустила веки Александра, буднично поцеловала его в лоб, встала и… Словно вспомнив про то, что давно и неизлечимо больна, упала на руки дочерей. Мари и Лиза давно повзрослели, выходя из-под её влияния, но Лиз чувствует, что впервые жизни ничем не может им помочь. И что она, их мать, этому свету не принадлежит. Александр владел ею полностью, подчиняя её мысли, и она жила для него и для их маленькой семьи, но впереди какого просвета. Императрица подчиняется провидению, но… Горько… Почему они никогда не бывают доподлинно счастливы? Как в сказках, которыми Лиз когда-то кормила детское воображение дочерей. Злой рок? Или же они слишком хорошо помнили, что случилось в ночь воцарения. И накликали беду… Расплата во всю жизнь, и Лиз не пытается тому сопротивляться. Не имеет права. В час смерти отца Мари не могла понять, что он мертв. Она лишилась своего блестящего сна, и, скорее, не сможет быть прежней. Её рыжеватые пряди не знают порядка, а зрачки пылают растерянностью. Она судорожно сжимает голову, не веря в происходящее, и ей не достаёт воздуха. Как в раннем детстве, мучаясь приступами тяжелого кашля в Михайловском замке. Mäuschen не ожидала такого удара, и не думала, что её визит к родителям обернется главной трагедией жизни. Не обращая внимания ни на кого, великая княгиня летит в свои покои, и кто-то из присутствующих всерьёз опасается за её рассудок. Ей наплевать, что подумают члены свиты и слуги матери, и на свою младшую сестру, тихую и молчаливую, она тоже не обратит внимания. Но вскорости все услышат тревожный и слабый голос младшей княжны, зовущий государыню, как в детстве — после кошмарного сна: — Мама, мамочка… И великая княжна Елизавета Александровна, справившая девятнадцатый день рождения в Таганроге, впервые замечает, что мать её не слышит. И время безвозвратно упущено. Пора выйти из своего заколдованного леса, и, быть может, слезы исчезнут. Да и город Таганрог, продуваемый всеми проклятыми ветрами, не походил на изумрудный остров. Холодно здесь, странно и чуждо. И почему папа выбрал именно это захолустье для лечения ослабшего здоровья маменьки? Чтобы в час страданий Лиза снова ощутила, каким жестоким бывает провидение? И нет шанса спрятаться за большую фигуру императора или за юбку матери. От всех! И от своенравной Мари, и от Никса с Мишелем… Счастливые месяцы на краю России канули в лету, и Лизе не придётся писать папеньке, что маман крепка духом и здоровьем. Самодержец больше никогда не получит её письма, и не отблагодарит свою младшую дочь за столь подробные рассказы об их жизни на новом месте. Потому что адресат с того света не вернется, и не пожурит маменьку за то, что она совсем себя не бережёт. Не вздохнет с удручённым видом, потому что Mäuschen упрямо поступает по своему, не желая подчиняться и демонстрируя свой нелегкий характер. Но не будет приводить её в чувства, видя в поступках Мари зеркальное отражение. И спускать грехи одним взмахом большой ладони… Александра Благословенного больше нет. Он не может ни миловать, ни казнить. Он лежит с просветлённым лицом, будто ангел, сбросивший оковы бездны. Как будто скоро встанет, и позовёт маменьку на прогулку по берегу моря. Лиза будет бежать где-то впереди, не боясь, что английские туфельки намокнут от соленой воды. Будет любоваться родителями, которые столько лет вместе, но все также прекрасны, как на свадебных литографиях. И искать в себе силы, чтобы быть сильной, как они… Только где ей найти эти силы?!..***
Таганрог, январь 1826 года
Цесаревич Константин возжелал отказаться от прав российской короны. И этим воспользовались заговорщики, заставившие Николая палить из пушек в первый день царствования. Лиза упорно искала оправдания молодому дядюшке, который неизменно улыбался ей, и не представлялся бездумным капралом. Он думал о благе, он боролся с тем, что было посеяно не им… Душа княжны находилась в Петербурге. Там, где Марию приводят в чувство стены родных комнат. И туда, куда решительно не хочет отправляться мать, ведь без отца это место кажется ей пустым. Маман утратила силы, и жила по инерции, каждый вечер, перед сном целуя Лизу в макушку, и с сожалением отмечая, что у них не так много времени. Елизавета Алексеевна знала, что умирает. Она давно слаба физически, но погибает морально, возносясь мыслями к мужу, любимому и потерянному. Лиза приучает себя к мысли, что это правильно, и души любящих желают соединиться. Она не может проявлять зачатки своего эгоизма, но со страхом дожидается дня, когда её мать не сможет открыть свои дивных глаз. Что-то в ней снова навсегда оборвётся. Как и со смертью отца. Ей не стыдно бояться… Новость о бунте в столице повергла маман в крайнее беспокойство. Бедный Петр Волконский пожалел, что не ограничил императрицу от ещё одного расстройства. Какое начало! Елизавета Алексеевна свято уверяла дочь в том, что покойный государь не допустил бы кровопролития. Заговорщики дышали по его уму и программе, потому что так задумывал именно он, и умысел этих несчастных был бы заглушен в полсчёта. Если бы император успел дать нужные распоряжения… Лиза не пытается переубедить маменьку. С детства она живет внушениями, что российский самодержец может всё, и, как правило, в этом убеждалась. Папа мог успокоить мудрым словом и прогнать тех призраков, которые всю жизнь витали над головой юной Лизы. Княжна знала, что их распускают недружественные её матери люди. Двор в Павловске — помпезное место пышных порядков. Оставленные и забытые придворные, неудавшиеся возлюбленные императора (Лиза знала, что никто не свят, и не чтила это за великое потрясение). Призраки, словно тучи. Витали над светлой головой и пытались заколдовать, и однажды повеяли историей, о которой великая княжна хотела бы забыть, никогда не вспоминая. Тем более маман не обмолвилась и словом. Стало быть, Лиза не имеет права на опасные догадки… Это предательство. А отец говорил, что нет ничего хуже оного. Правда, смотрел в её голубые глаза, гладил по голове, как малого ребенка, негодуя, и, находясь в уверенности, что Лиза все ещё несмышленая, всепрощающая, слишком добрая. Трудно ей придётся без его защиты, холодно. У него было золотое сердце, и разве это не повод отринуть сомнения прочь? Вздорно думать иначе, неправильно. Лиза не простила бы себе такого поведения. Какое ей дело умершего от чахотки кавалергарда? О чем говорил старый дневник тётки Амалии, по небрежности оставленный в Петербурге, а не взятый с собой в Баденское герцогство? Кто-то обронил случайное слово, что первые годы жизни маленькой Лизхен император был к ней чрезвычайно безразличен?! И императрица совсем его не занимала, а любвеобильная княгиня Нарышкина правила балом, находя, что император должен волочиться за ней, как комнатная собачка… Суета! Лиза не относила себя к людям, живущим страстями и слухами. К прошлому питала любовь и уважение, но жила настоящим. Эмоции оставляла на потом, и не понимала, как старшая сестра, всеобщая любимица и будущая шведская королева, теряет себя, не представляя, как жить дальше. Солнце не закатилось, просто теперь светит там, где уютно и светло. Без сомнений. Лиза крепилась этой мыслью. Но терять близких больно. Как и смотреть на умиротворенное лицо, которое никогда не улыбнётся. Такая уж судьба…***
Царское село, лето 1826 года
Лиза не ведает, как император и Мари решат судьбу архива её матери. Все эти дневники и письма не занимают воображения молодой девушки. И только в Mäuschen, вернувшейся домой к похоронам, проснулся четкий распорядитель, внушающий Николаю, что вдовствующая императрица не смеет казать своей добродетели в те бумаги, которые предназначались исключительно дочерям покойной. Это вызывало бурную реакцию императрицы Марии, и Никс почти не пытался встать на чью-то сторону. Потому что ему, уступившему свое душу и тело новой роли самодержца, бесконечно дороги и императрица-мать, и мятежная Мария, при виде которой его ледяной взор смягчался. Казалось, что обоим стало легче. Мари спасалась от беспросветной тьмы потерь, а император, привыкающий к новой роли, имел шанс найти сострадание в своей незавидной участи. К ним на мгновения возвращалось утраченное детство. Они о чем-то подолгу говорили, изредка привлекая к этим беседам Мишеля, и совместно определили, что до замужества Лиза останется при великой княгине Елене Павловне. Такова была воля покойной Елизаветы Алексеевны. В этом вопросе более никто не сотрясал воздух. Лиза не сопротивлялась, находя успокоение в каждодневном чтении и одиноких прогулках. Иногда совершала дежурные визиты к молодой императрице, а ещё реже — в Павловск. Она входила в привычную жизнь, ведь маман желала, чтобы ни Мари, ни Лиза не мучили друг друга воспоминаниями и сожалели, думая о потерянных родителях. Когда-то Мария была смешливым ребенком, каверзы которой приводили покойного императора к приступам гомерического хохота; а Лиза поражала всех миролюбивым и добрым характером. Ничего не должно было измениться… И всё же за дверью в покои великой княгини Марии Александровны оживленно спорили. Лиза узнавала тяжелые нотки голоса Никса, который в чем-то уверял упертую Мари. Как в отрочестве, когда не могли определиться, кто из них лучше помнил даты сражений в Северной войне. Княжна решается нарушить одиночество двух товарищей детских лет. И как этой сумасбродке не совестно мучить императора своими заявлениями! Таков уж у Mäuschen нрав… Мария же знала, что не может ослушаться воли матери, и настояний отца, полученных по осени в Таганроге. Всю их личную переписку надобно сжечь, а дневники матери придать огню, прежде всего. Александр Павлович любви своей супруги к эпистолярному жанру не разделял, и внушил эту нелюбовь к корреспонденции и дневникам своей неугомонной Mäuschen. Тем более Мари предчувствовала, что тайны, скрытые в дневниках её матери, непременно кого-то больно заденут. И то, что разузнал Николай, пользуясь своим абсолютным правом на собственность вещей в императорских резиденциях, ранит кого-то из семьи больше, чем могло бы представить. Кому нужна такая истина?! Если она вырывает сердце с кровью… Mäuschen, помнившая, что ссоры родителей никогда не проходили мимо её глаз, не желала знать следов давних воспоминаний. Её долгом было уберечь младшую сестру от этой боли, и ей вовсе не хочется открывать перед ней то, что явно разобьет её сердце. Это она и внушала Николаю, который взбеленился, когда она вырвала из его рук толстые кожаную тетрадь, хранившую чужие секреты. — Стой, что ж ты делаешь, бешеная?! — почти прокричал молодой император, видя, как родственница, забрасывает бумаги своей матери в огонь — от чужих, и в том числе, его глаз. — Ты знаешь, что изъявляла своим желанием императрица-мать! — Какое мне дело? — Мари не пускала Николая к камину, выглядя перед ним, как маленькая и смешная обезьяна. Ростом она доходила до плеч императора, но с детства знала, перед каким приемами Никс становится податлив, как старая кошка проказам юного цесаревича. — Дело императорской фамилии! — Не стоит говорить со мной так, будто я разума лишилась, дорогой брат! — Зачем? Ты должна была посоветоваться со мной, прежде чем так бездумно сжигать… — Я делаю это на ваших глазах, мой император! — Мари не было жаль старой бумаги, но безумно жаль свою Лизу, которую убьет эта новость. — Мне неведомо, сколько ты успел прочитать. Я скажу тебе, что тоже это… узнала. Но ты не обмолвишься словом, потому что так хотел мой отец! Слышишь! Его воля все ещё высочайшая для тебя? — Как ты можешь подвергать мое почтение к покойному брату сомнениям? — Я лишь хочу, чтобы Лиза не знала, какую тайну несло себе её рождение, — строго ответила Мария, видя, что Николай успокоился, но также холодно глядел, как бумаги пожирает огонь. — Кавалергард Охотников, не то убитый, заколотый, или скончавшийся от чахотки? Да хоть Папа Римский! Я с детства кормилась и не такими досужими сплетнями… Какое значение это имеет, если отец, зная, что виноват, решил, что Лиза никогда не будет знать горя? — Сколько ещё тайн хранит это семейство! — Эти тайны нас счастливее не сделают… — Каков был бы скандал!.. — Его не случилось… — Но император… простил! — И не помнил другой правды! — Тебя не убедить, сестрица! — И это к лучшему, — спокойно продолжила великая княгиня. — Обещай, что это останется нашей тайной! Ты не поделишься этим с женой, а я же — никогда не расскажу ни Лизе, ни нашему доброму увальню Мишелю. Это не наши поступки, чтобы судить… — Я рад, что в тебе просыпается привычный судья, гневная Mäuschen… — Как я могу быть мерилом для самого императора? — Можешь! И знаешь, что тебе сойдет с рук… — Господи, Ваше Величество, такими фразами Вы можете обмениваться только с милой Шарлотт! — Разве у правителя не может быть друга, которому он вправе высказать, как чем тревожно его сердце? — Зря высказываетесь, дорогой брат, у вашей собеседницы сердце выжгли… — Мари! Николай лучше других знал, что дочь Александра ни минуты не любила своего шведского мужа. Это был династический брак, сопряженный политическими целями и мимолетной симпатией. Но союз великой княжны Марии и графа Орлова, взаимные чувства которых решил лишь один польский танец, был решительно невозможен. — Уже двадцать семь лет… И все одно! — Эта полоса обязательно подойдет к концу… — Скорее, закончится моя жизнь. Сумбурная и перевернутая… — Тебе напомнить из-за чего мы повздорили? Не из-за твоих ли скоропалительных решений! — Девять лет прошло… — Мимо! — с сожалением отметил император, вспоминая, что не только лишь предупреждения матери послужили тому, что между ним и Мари воцарилось непонимание. Терпеть которое Николай так и не смог, о чем честно признался Марии, стоящей у гроба императора Александра… Впервые за несколько лет горячо и искренне её обнимая. — Я говорил тебе, что скоропалительный брак с Бернадотом ни к чему не приведет. — И я обозвала тебя маменькиным фанфароном! — Что было несправедливо… — Я же не знала, что ты действительно полюбил Шарлотт. И она все то, чего так не хватает моему мужу! — разумно рассудила Мари, признавая свои недостатки. — А чего недостает Вам, Ваше Величество? Николай смотрит в темно-синие глаза подруги детских лет, не зная, как её все ещё держат ноги. Мари внезапно потеряла отца, тяжелая болезнь закономерно унесла на тот свет её бедную мать. И если смерть Александра заставила её врасплох, то все последующие события воспринимались Марией с полным принятием и без ропота. Будто понимала, что так станет легче. Но он не мог спокойно на неё смотреть! Куда скрылась бойкая Мари? В их детской компании она всегда бросалась напролом к желаемой игрушке, защищала Мишеля от его праведного гнева и ни в чем не желала никому уступать. Но теперь — ни следа от вздорной девчонки. Никс знает, что её положение не позволит ей присутствовать на его коронации, но больше пугался того, что никогда не увидит её при российском дворе. Он это чувствовал… Здесь Мари больше ничего не удерживает. Почему?! Николай не пытался этого понять. Но ему всегда будет не хватать светлых воспоминаний его детства. Они — убежище, как и руки возлюбленной и обожаемой Шарлотт. Ничего предрассудительного… Стук, раздавшийся за дверью, не дает Николаю ответить. Он, в самом деле, зря доказывает Мари, что нужно принимать жизнь по-другому. Не подействует… — Войдите! — Ваше Величество… Я не решалась войти, вы спорили! — за порогом стояла великая княжна Елизавета. Николай вытянул перед собой ладонь, сразу прерывая её вежливые обороты: — Княжна, я и, в самом деле, утомил жалобами нашу Mäuschen! — Право слово, ничего страшного… Мари надеялась, что сестра не подслушивала. Или хотя бы не поняла, о чем они говорили, повышая друг на друга тона. Бог весть, неизвестно, сколько Лиза пробыла в приемной… — Я рада, что моя сестра никого не лишила рассудка! — Этому умению у неё бы поучиться… — Я запомню эти слова, Ваше Величество! — А лучше сочти их за комплимент… Император переглядывается с Mäuschen, внутренне успокаиваясь. Нет, Лиза не слышала их разговора, и тайны, которые он так не любил, её не заденут. Наверное, это лучший исход чужих ошибок. И не ему судить, почему всё случилось именно так, а не иначе… Мари легко кивает головой, а после заключает в свои объятия младшую сестру, не слишком скрывая своего облегчения. Для неё ничего не изменилось… Когда-то родители говорили ей, что она никогда не будет одна. Лиза служила огромным тому подтверждением. Эту девочку нельзя чем-то разочаровать или обидеть. И глядя на неё… Mäuschen верила, что жизнь продолжается. Что цветы по маю свежи и прекрасны, а солнце… Солнце не закатилось. И если не она, то Лиза точно подтвердит это своею жизнью…