Между нами так много схожего: одно социальное положение, один возраст, оба потеряли родителей. Но одного я не понимаю: почему от тебя исходит столько света, Nicolas?
Я помню нашу первую встречу — это произошло на благотворительном балу мадам Рэд в честь окончания войны. Множество господ съехалось в тот вечер к ней: природное обаяние этой женщины слилось со всеобщей радостью, и теперь она, словно яркая бабочка, порхала от одной группы гостей к другой, стараясь уделить внимание всем. По странной иронии судьбы ехать на тот бал я крайне не хотел, но и позволить себе отсутствовать не мог — событие обещало быть грандиозным. Пропустить бал означало бы проявить неуважение не только к мадам Рэд, хозяйке вечера, но и ко всему высшему обществу Англии, вкупе с приглашёнными иностранными гостями.
— Сиэль, приветствую тебя! — услышал я женский голос за своей спиной, с досадой поняв, что и до меня успели добраться.
— Мадам Рэд, — сдержанно ответил я, обернувшись.
— Хочу представить тебе молодого русского князя — Николая Болконского, — сказала женщина и перевела взгляд на тебя. Вьющиеся тёмные волосы, слегка вздёрнутая верхняя губа, лицо, обещающее серьёзно вытянуться с возрастом, ростом чуть ниже меня. — Твой ровесник, участник этих ужасных событий в Москве, — с придыханием продолжала она, а я просто хотел скорее покинуть твоё общество. — Nicolas, граф Сиэль Фантомхайв, — теперь же тётушка представила меня.
— Это честь для меня, — сказал ты, лучезарно улыбнувшись, и протянул мне руку. Да, по правилам этикета ровесники, имеющие одинаковое социальное положение, были лишены обязанности следить за тем, кто первый подаёт ладонь. И всё равно жест казался мне выпадом в сторону моей гордости, хотя ничего в себе не нёс.
— Не представляю, что вам пришлось пережить, — произнёс я, ответив на рукопожатие. Фраза была сказана максимально сухо, чтобы донести до собеседника всё моё, графа Фантомхайва, безразличие.
Ты же, казалось, и вовсе не заметил моего пренебрежительного тона. Тогда я подумал, что ты просто дурак и, совершенно не разобравшись ни в тебе, ни в ситуации, хотел подозвать Себастьяна и сбежать под любым предлогом в другой конец зала, а лучше и вовсе в другой конец особняка, но что-то в твоём взгляде помешало мне это сделать. У дураков таких глаз не бывает, это я знал точно. Почему же ты ведёшь себя так, будто являешься человеком — открытой книгой?
«Почему?» — стал моим вечным вопросом по отношению к тебе, Nicolas.
На следующий день я поручил Себастьяну собрать о тебе всю возможную информацию. Дворецкий работал над твоим подробным портретом сутки, и результат стоил потраченного времени. Все бумаги, связанные с Николаем Андреевичем Болконским, лежали на моём столе. В очередной раз мысленно усмехнувшись тонкому юмору, присущему только самой жизни, я поднял взгляд с подробной биографии. Мать умерла при родах, отец погиб на войне. Десятилетний мальчик, отправленный в Европу для обучения, брошенный с парой слуг. Вечно наедине со своими мыслями. Ты был так похож на меня после пожара. Смотря на тебя, я видел своё прошлое. Но самая смешная шутка судьбы была спрятана в приписке Себастьяна: «Спит с зажжённой свечкой, так как боится темноты».
Мы вечно играли вничью в шахматы. Иногда мне удавалось выиграть у тебя, но это происходило не так часто, как мне хотелось или как я к тому привык. Но больше всего меня удивляло то, что ты всё никак не мог выиграть, а вернее, не позволял себе этого сделать.
Один раз во время игры зашёл Себастьян, шепнув мне на ухо пару слов о предстоящем деле. Лишь на секунду я потерял самообладание, но этой секунды вполне хватило, чтобы ответить на твой предыдущий ход.
— Сиэль, ты ошибся: если ты поставишь сюда коня, то следующим ходом я заставлю тебя сдвинуть ладью под угрозой мата, и таким образом съем слона. Это, конечно, не король и даже не королева, но из-за выгодной позиции фигуры она резко возрастает в цене. Переходи, пожалуйста.
— Ты зачем подсказываешь?! — почти прорычал я, всё ещё сдерживаясь, что давалось мне крайне трудно после плохих новостей, принесённых Себастьяном. К тому же, я ненавидел, когда мне поддавались.
— Потому что тебя отвлекли.
— Я не нуждаюсь в твоей жалости. Ешь слона.
— А я не нуждаюсь в лёгкой победе. Переходи, — твои светлые глаза прожигали во мне дыру. Я в ответ тоже не робел: в моём взгляде читалась не меньшая уверенность.
— Если противник ошибается, этим надо пользоваться! — я резко встал, оперевшись руками на шахматный стол.
— Ты бы не сделал такой глупый ход! — ты тоже поднялся, пытаясь быть со мной на одном уровне, но рост всё же не позволял тебе этого сделать — я был выше.
— Ты-то откуда знаешь?! Или намекаешь, что и я не блещу умом? — я не понимал, почему так завёлся, но и остановиться уже не мог.
— Я намекаю на то, что ты упрямый дурак! — не выдержал ты и первый перешёл границу дозволенного.
— В таком случае… — я вышел из-за стола, ты последовал моему примеру. Мгновение спустя тебе в ноги прилетела моя чёрная перчатка. — Я вызываю тебя на поединок!
Ты медленно поднял её, ещё раз окинув меня своим странным взглядом, который вызывал во мне приливы необъяснимого раздражения, и ответил:
— Я принимаю твой вызов.
Я выбрал для поединка шпаги. Сняв со стены оружие, я кинул один из клинков в твою сторону. Ты поймал шпагу за эфес, выпрямился и сказал:
— Пуля дура, а штык молодец. Так говорил русский полководец Суворов. Он не проиграл ни одного сражения.
— Не храбрись, Nicolas. Умение побеждать распространяется не на всех русских, — отвечал я, гордо вскинув голову.
Мгновение спокойствия, я рассматриваю твои переливающиеся в лучах заходящего солнца тёмные кучерявые волосы — и вот мы уже скрестили наши клинки, забывшись в борьбе, будто никогда и не сидели вместе за шахматным столом. Мы оба молчали. Лишь звон металла и наше тяжёлое дыхание прерывали тишину комнаты. Мы молчали, а за нас говорили глаза. Я смотрел на тебя с раздражением, как смотрел на всё, что не мог понять. Ты смотрел на противника с сдержанной яростью, как смотрят люди, не желающие ни в чём уступать.
— Господин! — услышал я крик со стороны коридора.
— Вон, Себастьян! — воскликнул я в ответ, вновь отвлекаясь от тебя лишь на секунду. Дворецкий ушёл.
Этого мгновения хватило бы, чтобы нанести удар, заставить меня упасть на пол. И ты опять не стал пользоваться этой случайностью. Я почувствовал, как во мне вскипает кровь от ярости. Последующие три удара я нанёс с особой силой. Ты отступал: я был сильнее тебя физически, хотя бы потому что был старше, но ты упрямился, не сдавался. В те мгновения ты был ненавистен мне до безумия, потому что был особо похож на меня.
Загнав противника в угол, мне удалось повалить его на пол. Я сел на тебя сверху и поднёс к горлу шпагу.
— Ты опять поддался. Почему?! — прошипел я — сил кричать уже не было.
— Потому что тебя опять отвлекли, — то ли притворяясь, то ли действительно не понимая смысла вопроса, ответил ты.
— Ты должен был воспользоваться этим мгновением, — я неосознанно чуть сильнее надавил на горло, и ты зашипел: очерчивая странную извивающуюся линию на пол стекла капля крови. Я тут же одёрнул руку.
— Это было бы нечестно.
— Если это какая-то русская традиция, то не распространяй её влияние на меня.
— Это не традиция, это принцип. А национальность не определяет принципы.
Я встал на ноги и отвернулся. Я слышал, как через секунду и ты поднялся с пола, как звенела шпага, когда соприкасалась с чем-то более твёрдым, чем твоя кожа. И почему ты такой, Nicolas? Почему ты такой же упрямый как я?
Гувернантка чуть не сошла с ума при виде крови и явно пыталась расспросить тебя о случившемся, но ты уходил от темы. Мне не нужно было знать русский язык, чтобы понять это: я читал это в твоих движениях, в тоне голоса и, конечно, в глазах.
На место раздражения пришёл азарт. В следующий раз мы вновь сели за шахматы через неделю, не вспоминая о случившемся и никак не комментируя это. Партия обещала быть крайне интересной: за первую половину игры ты ни разу не уступил мне даже пешки, я же смог полностью подчинить себе правый фланг. Борьба за центр поля была долгой и упорной, включавшей в себя два «обмена фигурами», как выражаются шахматисты. Но даже здесь обмен оказался равным. К концу игры мы оба дошли лишь с половиной фигур. Я загнал твоего короля в угол, три хода — и меня ждала неоспоримая победа. Ты мог оттянуть этот момент, защищаться, но ты вдруг передвинул своего слона на мою половину поля. Я бросил взгляд на своего короля: тот стоял в углу, защищённый пешками оставшимися после рокировки.
«Что за предсмертные выпады, Nicolas?» — иронизировал я про себя.
Я походил ладьёй, до мата мне не хватало одного хода. Одного. Но вдруг ты переместил свою королеву с оборонительных позиций и поставил рядом с моим королём.
— Шах и мат, — ты не удержался от торжествующей улыбки.
И действительно, всё проверив, я убедился в твоей победе. Одна из самых напряжённых игр закончилась на такой по-своему красивой ноте.
— Зачем дрался со мной в прошлый раз, если всё равно отказался от своих «принципов»? — я выжидающе посмотрел на тебя, подперев рукой голову. Наверное, в этот момент я выглядел очень мрачно, потому что подняв глаза с доски, ты заметно дёрнулся.
— Я не отказался. В этот раз тебя никто не отвлекал, игра была честной. Ты тоже почти поставил мне мат.
Я не стал скрывать усмешки хотя бы потому, что тебе казалось, что я расстроен проигрышем. Странно, в прошлый раз мы расстались, когда я приставил к твоему горлу шпагу, теперь же мы расставались, пожимая друг другу руки.
Прошло ещё несколько недель, и теперь мы встретились на очередном балу, которые всё не заканчивались после поражения Наполеона. Там же ты познакомился с Лиззи. Вы крайне быстро нашли общий язык: смеялись и шутили, в какой-то момент даже танцевали. Тем не менее, несмотря на то, как легко у тебя получалось общаться с моей невестой, ты предпочёл моё общество. Как иронично, Nicolas. Ты боишься темноты, но при этом потянулся к человеку, который живёт в ней уже два года.
Как-то раз ты остался в моём особняке на ночь. В то время я работал над сложным делом: Лондон терроризировала подпольная организация бандитов. Область их влияния распространялась по всем направлениям. Я засиживался допоздна с бумагами, крайне мало спал, но всё не показывал тебе свою слабость. Теперь я понимаю, что ты, видимо, уже знал к тому времени, с чем я в основном работаю по ночам.
Со стороны садов послышался первый выстрел. Я не шелохнулся, зная, что слуги не позволят никому добраться до меня. Лишь одна мысль на миг пробудила во мне лёгкое волнение: слышал ли ты это? Тебе сейчас страшно? Эта ночь обещает быть очень тёмной, а ведь ты так боишься темноты.
Звуки выстрелов не прекращались. Я был раздражён: с каких это пор Себастьян и остальные разучились защищать особняк тихо?! Ты мог уже сто раз проснуться. Терпеть наглость я не собирался, а потому резко встал из-за стола, открыл окно и уже хотел выкрикнуть язвительный комментарий по поводу работы слуг, когда вдруг был откинут от окна Себастьяном, который накрыл меня собой. В следующую секунду раздался выстрел, повредивший дорогое дерево книжного шкафа.
— Какого чёрта, Себ… — начал я, но был перебит:
— Прошу прощения, господин, но их оказалось больше, и пришли они с более хорошей подготовкой, чем мы рассчитывали.
Я вырвался из его рук, встал на ноги и снова попытался сказать хоть что-то в ответ, но теперь выстрелы раздались внутри особняка. Мне крайне не нравилась эта ситуация по многим причинам: наглость бандитов переходила все границы; в прошлый раз я пообещал лидеру организации, что собственноручно убью его, а если граф Фантомхайв что-то обещает, то он обязан это исполнить; и наконец, я ненавидел, когда меня перебивали, особенно, когда это происходит из-за выстрелов.
Я сорвал с глаза повязку.
— Себастьян, приказываю тебе, защищай особняк снаружи.
— Да, милорд, — сказал дворецкий поклонившись, а затем выпрыгнул в окно.
Основные силы противника всё ещё находились на территории садов, в особняк не могло пробраться более трёх-четырёх человек. Среди этой маленькой группы обязательно будет лидер, хотя бы потому что в прошлый раз он ответил на мой вызов убить друг друга. Слуги разберутся с его помощниками, а я разберусь с ним. Рука сжала уже нагревшийся до температуры моего тела пистолет. Я аккуратно вышел из кабинета и проследовал до парадной лестницы на первый этаж. Тьма окутывала мой дом, и я чувствовал, что она защитит своего хозяина.
Внезапно я почувствовал холодное дуло пистолета на затылке.
— Дети не должны расхаживать по ночам, а тем более бросать вызовы более опытным противникам, — услышал я знакомый голос. — Выбросьте оружие, граф. Оно вам больше не понадобится.
Я повиновался — пистолет упал рядом. Бандит подтолкнул меня к стене. Я успел шёпотом позвать Себастьяна, прежде чем лидер подполья приказал развернуться к нему лицом.
— Хочу увидеть твои глаза, прежде чем отправлю на тот свет.
Я гордо вскинул голову и ухмыльнулся: в ближайшие мгновения этот бандит распрощается с жизнью, а он так уверен в своей победе.
Джим Нортвелл, а именно так звали мужчину, был высок ростом и широк в плечах — я совершенно не видел, что происходило за ним, да у меня и не было возможности отвернуться от его глаз. Я вздрогнул, когда вдруг вместо бархатного тенора Себастьяна, услышал высокий, но уверенный детский голос.
— Отпусти его.
Нортвелл медленно убрал от моего лица оружие и так же неспеша обернулся. Ты стоял в своём ночном платье, подол которого был уже слегка испачкан в крови, и держал в руках пистолет. Позже Танака рассказал мне, что, услышав выстрелы в особняке, ты выскочил из своей комнаты и хотел бежать на звук, но слуга остановил тебя. Ты дрожал как осиновый лист от холода, от возбуждения, от непонимания. Танака преградил тебе путь, но хитростью тебе удалось обойти его и убежать. Что ты чувствовал, когда добровольно нырнул в темноту коридоров? Когда не задумавшись ни на секунду рискнул всем, преодолев свой главный страх? А главное: почему ты сделал это?
Нортвелл рассмеялся, увидя перед собой десятилетнего мальчишку.
— Или что, малыш?
— Или я выстрелю, — в твоих глазах было столько решимости, что не знающий тебя человек подумал бы, что ты смел из-за глупости. Поразительная способность производить на людей ложное впечатление! Но я видел: тебе было страшно настолько сильно, что ноги еле держали вес тела. Вот только вопреки моему предположению боялся ты не бандита, и даже не темноты, хоть весь особняк и был погружён в непроглядную тьму. Ты боялся за меня.
— Что ж, попробуй, — сказал Джим и в следующее мгновение столкнул тебя с лестницы. Выстрел действительно раздался, только ты промахнулся. Порох вспыхнул в дуле, на секунду осветив твоё лицо. Нортвелл хотел выстрелить тебе вслед, не оставить и шанса на жизнь, но того мгновения, что ты выиграл своим поступком, хватило, чтобы я смог дотянуться до своего пистолета и пробить пулей голову Нортвелла. Мёртвое тело рухнуло на ковёр, делая его ещё более красным.
Я вскочил на ноги и побежал вниз по лестнице. Ты лежал посередине зала, распластавшись на последних ступеньках. Я сел рядом на колени и чуть приподнял твою голову.
— Ч-что с твоим глазом? — твой голос чуть хрипел. Я машинально дотронулся до лица, ожидая почувствовать под пальцами привычную повязку, но вспомнил, что злосчастная ткань осталась в кабинете.
Раздражение, гнев и ненависть смешались в один крик:
— Лучше скажи, что с твоей головой?! Ты вообще думал, что делаешь?! И где ты взял оружие?
— Со мной всё хорошо, я спрятал голову, когда падал. Вот, смотри, — в подтверждение слов ты хотел встать, но получилось лишь сесть и то, тебя сильно мотнуло в сторону. — Я просто спать хочу, я совсем немного ушибся. А пистолет я взял у одного из раненых, которые лежали в коридорах.
Тебе повезло: в следующее мгновение в парадной появился Себастьян, а потому весь мой гнев обратился на него.
— Какого чёрта, Себастьян?! — крикнул я, вложив в пощёчину всю обиду и злость от собственной слабости. — Ты где был?!
— На улице, вы приказали защищать особняк снаружи.
— Меня чуть не пристрелил Джим Нортвелл!
— Я знал, что вас спасут, господин, — дворецкий бросил короткий взгляд на Николая.
Я практически уверен, что последующие наши слова ты уже не слышал. Но в ту ночь тебе действительно повезло: ты отделался ушибами и ссадинами.
С тех событий мы стали чем-то большим, чем просто партнерами по игре в шахматы. Было странно осознавать, что ты старался помочь мне, когда сам не имел от этого никакой выгоды. Ты не врал мне, не потому что был связан контрактом, как это делал Себастьян, а просто потому что считал это правильным. Почему, Nicolas, ты так открыто относился к миру, хотя тоже познал все его тяжести, как и я?
Иногда я замечал, как ты надолго задумываешься о чём-то своём. В такие моменты ты всегда что-то случайно ломал: будь то письменные перья или карандаши, попадавшиеся под руку. Я чувствовал, как во мне смешивались разные, не похожие друг на друга мысли, когда я смотрел на тебя: с одной стороны, было смешно видеть тебя в таком состоянии, а с другой — воспоминания о твоём прошлом сами всплывали передо мной. В такие моменты было бесполезно пытаться тебя разговорить: ты мог и вовсе не услышать моих вопросов, а если и слышал, то отвечал односложно и снова уходил в себя.
— Почему ты пытался спасти меня тогда? — спросил я как-то во время чаепития. С событий той ночи прошёл месяц.
— Потому что так делают друзья, — ответил ты, смотря мне в глаза.
— Почему ты думаешь, что мы друзья?
— Потому что только друг мог бы так распереживаться из-за пары синяков, — ты опять улыбнулся той улыбкой, которую я так не любил. Тьма не любит свет. Свет не терпит тьму. Тогда почему мне вдруг расхотелось спорить с тобой?
Почему, Nicolas?
***
— Мне пора возвращаться домой, моё обучение здесь окончено, — сказал ты, придя ко мне попрощаться. Пять лет рассыпались в руках, словно песок. Воспоминания о нашей дружбе словно воздух для умирающего — нам было их слишком мало.
Я медленно поднял на тебя взгляд. Всё, что я мог сказать — я вложил во взгляд, всё что ты мог ответить — ты вложил в выражение лица. Лёгкая печаль от окончания пути, радость оттого, что мы прошли через это вместе, и гордость за себя, что каждый был достоин дружбы другого.
Ты уехал, оставив мне ту каплю света, которую я мог себе позволить. Иногда ты писал мне, и я снова чувствовал эту лёгкость в груди, которой мне так не доставало в жизни. Вскоре письма стали казаться мне насмешкой над тем, чего я действительно желал, а именно — встретиться с тобой вновь. Но вырваться из Лондона у меня всё не получалось, а потому это желание, как и все остальные желания графа Фантомхайва, было подавлено рутиной. Твой свет рассеялся, и моё поместье вновь погрузилось во тьму, которую ты так боялся.
***
— Мистер Олдридж просил о встрече, хотел обсудить объединение фабрик, — докладывал Себастьян, стоя рядом с моим рабочим столом.
— Откажи, — коротко ответил я. — Есть что-то ещё?
— В Санкт-Петербурге на Сенатской площади произошло вооружённое восстание.
Я резко поднял глаза на дворецкого. Одно предложение пробудило во мне множество воспоминаний и заставило нетерпеливо смотреть на слугу.
— Погибло около тысячи человек, подсчёты всё ещё ведутся.
— Себастьян… — прошипел я, заставляя его поторопиться.
— Среди погибших — Николай Болконский.
Что-то в моём сердце дрогнуло и сжалось. Я не понимал, что произошло. Восстание? Какое восстание? Николай погиб? Зачем всё это? И почему именно он оказался там?
Я уже не помню, как попросил Себастьяна оставить меня, не помню как подошёл к окну и как посмотрел вглубь своего сада. Тело ослабло, в то время как что-то очень сильное жаждало вырваться наружу. Я вдруг вспомнил, как блестели твои волосы на солнце тогда, перед дуэлью.
Прощай, мой друг. Надеюсь, по ту сторону тебя ждёт только яркий свет. Такой же, каким ты пытался поделиться со мной.
