— Жестокий ты, Геральт из Ривии, жестокий, слышишь?
«Ага, а ещё грубый и чёрствый, сколько раз уже такое от тебя слышал», — додумал ведьмак про себя, даже не оборачиваясь на окликнувшего его барда. Тот уже который час плёлся далеко позади и лишь изредка звал Геральта, чтобы тот хотя бы из виду не пропадал.
Белый волк вдруг поймал себя на мысли, что тишина стала его напрягать. Нет, конечно, было очень, очень приятно, когда из шума вокруг лишь тихий шелест травы от лёгкого прохладного ветерка да заливистое пение птиц.
Только вот его неизменным спутником был Лютик. А если Лютик ошивается где-то рядом и при этом стоит тишина, значит, что-то произошло.
И ведь действительно. Геральт на одну лишь минуту погрузился в свои думы, а как очнулся — Юлиан пропал.
— Чёртов бард, — тихо плюнул ведьмак, разворачивая Плотву и возвращаясь назад.
Верный скакун галопом мчал его к тому месту, где совсем недавно виднелся бард. И неужели Геральт так спешил, потому что беспокоился за Лютика?
О боги, конечно же, нет.
Просто ничем не нарушаемая тишина могла означать, что Юлиана схватило какое-нибудь чудовище, и теперь Лютик донимал бедное, ни в чём, возможно, не повинное существо своими речами, что лились непрерывным потоком, или — не дай бог — даже пением. Такую участь даже врагу не пожелаешь, думалось ведьмаку, который уже привык к извечному жужжанию барда где-то неподалёку и даже научился не обращать на это внимание.
Услышав надрывный хриплый кашель откуда-то из кустов, Геральт спрыгнул с лошади и поспешил к источнику звука, коим оказался не кто иной, как Лютик.
Юноша стоял на коленях, одной рукой держась за грудь, а второй упираясь в землю, видимо, чтобы окончательно не упасть, и всё кашлял и кашлял, раз за разом сплёвывая кровь на ярко-зелёную траву, и, кажется, совершенно не заметил присутствия ведьмака.
— Твою же… — негромко выдохнул Геральт, снаружи оставаясь таким же непоколебимо хладнокровным, хотя в глазах его играло… что это? Неужели
беспокойство? — Юлиан, какого хера?!
Лютик пошатнулся, испугавшись голоса Белого волка, прогремевшего почти над ухом, и едва не свалился наземь, но ведьмак вовремя успел его поймать.
— Я… — бард мотнул головой, стараясь привести самого себя в чувства, и стукнул себя в грудь кулаком, этим самым будто убирая то, что мешало ему дышать. Он прочистил горло и, рукавом вытерев кровь с губ, поднял глаза на мужчину. — Всё нормально. Ты чего вернулся-то? Я думал, ты обо мне не вспомнишь.
— Ага, о тебе попробуй забыть, — фыркнул Геральт, закатывая глаза. — Что с тобой? Неужели последствия встречи с джинном вновь проявили себя? Но ведь столько времени уже прошло…
— Это не джинн! — отрезал Лютик, минуя ведьмака и выходя из кустов. — Просто не обращай внимания, как и всегда.
В любой другой день Юлиану бы польстило это невесть откуда взявшееся беспокойство со стороны вечно безэмоционального Геральта, но сейчас оно почему-то больно резало по живому.
— Тогда что, если не джинн? — Геральт в несколько шагов догнал Лютика, который шёл, на него не оборачиваясь, и заставил остановиться, уложив руку на его плечо и разворачивая к себе. — Чем ты болен?
Отвечать не хотелось. Бард болезненно прикусил нижнюю губу, опуская взгляд, будто разглядывание травы под ногами вдруг резко стало невероятно интересным занятием.
— Почему тебе не плевать?
Ведьмак осёкся. А ведь и правда, с чего это вдруг ему стало не плевать на этого надоедливого мальчишку, что ходит за ним по пятам уже который месяц подряд? Но над этим Геральт решил подумать как-нибудь позже, сейчас же главной его целью стало выяснить, что происходит с Лютиком, и, по возможности, вылечить его.
Вернее, нет, не так. Вылечить его
любой ценой.
— Ответь мне.
Юлиан страдальчески закатил глаза. Он терпеть не мог, когда с ним разговаривали таким приказным тоном. И тем более он терпеть не мог, когда так с ним говорил Геральт. Но подчиниться всё-таки пришлось: с каждой секундой ведьмак злился всё сильнее, а его — это известно, наверное, всем — лучше в ярость не приводить.
— Я болен.
Белый волк в ответ лишь фыркнул. Ну, разумеется, он заметил, что Лютик болен! Люди просто так кровью не плюются (только если, конечно, они не имели дело с магией или магическими существами).
— Значит, поедем тебя лечить.
Геральт уже потащил было барда за руку в сторону лошади, но тот стоял, словно вкопанный, и двигаться с места совсем не желал.
— Твоя подружка колдунья тут не поможет, — почему-то имя Йеннифер он произносить не хотел, а слова, его заменившие, выплюнул с каким-то плохо скрываемым отторжением.
— Йен? Не поможет? — ведьмак даже не знал, как реагировать на подобное заявление: не то вздёрнуть брови вверх в удивлении, не то недоумевающе нахмуриться, поэтому сделал сначала первое, а после второе. — Не неси чепухи, Лютик, идём.
Но Юлиан лишь упрямо мотнул головой, скрещивая руки на груди и показательно отворачиваясь от Геральта, чем заставил того тяжко вздохнуть. У ведьмака не оставалось никаких вариантов, кроме как подхватить юношу на руки, взвалить его на своё плечо и усадить на Плотву.
— И всё равно мы тебя вылечим, хочешь ты этого или нет, — тон Белого волка вновь стал привычно хладнокровным, и он будто бы нарочно игнорировал крайне возмущённое выражение лица барда, что сейчас покорно сидел на лошади, сложив руки на груди.
Тишина. Тихое сопение Лютика, лбом ткнувшегося между лопаток Геральта, где-то под ухом. И больше ничего. Будто даже весь мир на какое-то время застыл: трава не нарушала вязкий покой своим тихим, уютным шелестом, птицы все умолкли, будто дружно объявив бойкот всему живому и неживому. И надо бы наслаждаться, ведь такие минутки тишины выдавались очень нечасто, однако ведьмак вдруг не сдержался:
— Ты какой-то сегодня молчаливый.
Юлиан негромко хмыкнул, выдержал паузу в пару минут, словно тщательно обдумывая свой ответ.
— Я на тебя обиделся.
Белый волк даже лошадь остановил — настолько поразился его словам. Он вот никогда уж не думал, что услышит что-то подобное от барда.
— Обиделся за то, что я спасаю твою жизнь? — усмешка тронула губы Геральта. Казалось бы — абсурд, ведь раньше этот взбалмошный юноша никогда не протестовал против спасения своей жизни, а сейчас вот дуется.
— Обиделся за то, что ты плевать на мои слова хотел, — пробурчал Лютик, всё не отнимая головы от чужой спины. И ведьмак только сейчас заметил сцепленные руки вокруг своего пояса. — Нет, я, конечно, привык уже к этому, но сейчас-то, сейчас ведь не тот случай, когда можно просто пропустить то, что я говорю, мимо ушей.
— А почему я должен тебя слушать? — брови Белого волка свелись к переносице. — По-твоему, я должен был так просто взять и отдать тебя в руки смерти, хотя могу спасти?
Сзади послышался тяжкий вздох. Юлиан крепко зажмурился, пытаясь подавить так не вовремя напрашивавшийся кашель.
— Я же сказал тебе, — хрипло и очень тихо произнёс он, но после, прочистив горло, продолжил уже чуть громче: — Я же сказал, что не поможет эта твоя чародейка, никто тут не поможет, ты зря тратишь время. И своё, и моё.
Бард лгал насчёт того, что никто ему не может помочь, ведь в легендах точно сказано, что знак истинной романтической любви того, кому ты безмолвно отдал своё сердце, к тебе избавит тебя от страданий и вырежет цветы из лёгких, что, прорастая всё выше и выше, терзают горло и оставляют глубокие кровоточащие раны.
Но, к своему превеликому сожалению, он отдал своё сердце Геральту —
человеку мутанту, который никогда, никогда его не полюбит.
— Как замечательно, что времени у меня в достатке, — ведьмак повёл плечом, но совсем едва ощутимо, будто боялся потревожить мальчишку, продолжавшего своим лбом подпирать его крепкую спину.
— Зато у меня оно на исходе, — вставил Лютик и тут же осёкся. Меньше всего ему нравилось напоминать самому себе о том, что ещё буквально неделя — и он станет пищей для червей. — И я не хочу, чтобы мы потратили несколько дней на то, чтобы спасти мою смертную тушу.
— Зато я
хочу, — отрезал Белый волк, и у Юлиана по спине пробежал холодок от того, насколько холодно и уверенно прозвучал его голос, — а ты и это, видимо, понимать отказываешься.
— Да почему тебе не насрать?! — Бард чуть повысил голос, словно это сразу выдаст ему ответ на вопрос. — Тебе всегда, всегда плевать, но как только я начинаю умирать, как ты вдруг сам не свой становишься! Носишься со мной, спасти пытаешься… Может, мне стоит почаще умирать, чтобы ты стал обращать на меня внимание?
— Мне не плевать, потому что ты мой друг, — прогремел голос Геральта и, казалось, что даже ясное голубое небо сейчас заволокут беспросветные тучи.
— Наконец-то ты это признал, — лицо юноши, до этого хмурое и какое-то даже озлобленное, приняло счастливый вид, а руки его, обвивавшие тело ведьмака, сжали его ещё крепче. — Думал, я до этого момента не доживу.
— Вот же блядство, — ругнулся себе под нос Белый волк, совершенно не обрадовавшийся внезапно вырвавшемуся откровению, но ничто уже, видимо, не могло стереть довольную улыбку с лица Лютика.
И даже после этого Юлиан молчал. Всю оставшуюся дорогу не проронил ни слова — даже петь не пытался, иногда лишь только прося Геральта остановиться, чтобы убежать в кусты и выплюнуть скопившуюся во рту и горле кровь.
Надрывный кашель, что доносился из тех же кустов, ведьмаку почему-то было больно слышать. Хотелось поскорее приехать к Йеннифер, вручить ей больного мальчишку и заплатить любую цену, сделать всё, что она потребует, — главное, чтобы спасла, исцелила и вернула барду его надоедливую болтливость и привычку сочинять песни, что, конечно, сильно приукрашивали реальные события, но уже давно перестали раздражать.
***
— И снова ты тащишь своего любовника ко мне, — едко протянула Йеннифер, когда её старый знакомый приволок уже не очень хорошо выглядящего Лютика. Последний злобно стрельнул в неё застланными какой-то предагонной пеленой глазами, хотя сам Белый волк промолчал. — Какая магическая муха его на этот раз покусала?
— Он не признаётся, — Геральт скинул совсем не тяжёлую, по его меркам, ношу на свободное ложе. — Может, хоть ты из него выбьешь эту информацию.
— Иди погуляй, — женщина, смерив взглядом больного, ладонями упёрлась в спину ведьмака, выталкивая его из помещения. — Я сделаю всё, что будет в моих силах.
Выбора не было — пришлось подчиниться приказу чародейки и уйти гулять в ближайшую таверну.
— А теперь рассказывай, — когда двери за мужчиной захлопнулись, Йеннифер обратилась к своему пациенту, что уже успел с удобством расположиться на кровати. — Чем ты болен?
Юлиан резко сел, будто его прошибло молнией, и потупил взор.
— Ты слышала что-нибудь про цветочную болезнь? — он был уверен, что слышала, возможно, даже сталкивалась лично, но спросить всё же стоило.
— Ты про ту, что зовут болезнью неразделённой любви? — женщина присела рядом, опуская свою ладонь на чужое плечо. — Если да, то мне очень жаль, мой друг, но я тут бессильна. Тут даже приворотное зелье не сработает — любовь должна быть истинной, а не искусственной.
— Я это всё знаю, — бард поднял на неё взгляд, чувствуя, как накатывают предательские слёзы. Только не сейчас, только не при ней. — Я пытался убедить Геральта в том, что смысла к тебе ехать нет, но ты же знаешь, какой он упёртый.
Чародейка понимающе кивнула. Тут не поспорить — если ведьмак поставил себе какую-то цель, то его ни словами, ни силой не остановишь. Хоть огнём жги, хоть мечом руби — будет стоять на своём, и всё тут.
— Это ведь он — причина твоих страданий? — Йеннифер склонилась к юноше, по-прежнему держа руку на его плече. — Тогда вам нужно самим с этим разобраться. Я уверена, он поймёт, если ты…
— Нет! — воскликнул Лютик громче, чем нужно, резко вскакивая с места, словно ложе только что раскалилось докрасна. — Я… Он не поймёт! Я не скажу ему, нет, это самая хуёвая идея из всех самых хуёвых идей!
— Почему ты так сильно хочешь умереть? — женщина выгнула одну бровь, разглядывая Юлиана, и сокрушённо покачала головой. — Или — это интересно мне ещё больше — откуда такое недоверие к Геральту? Вы же, как я заметила, друзья. Причём, довольно близкие.
— Он признал это только вчера, понимаешь? — бард всплеснул руками. В его голосе проблеснули истерические нотки, а на Йен он по-прежнему смотрел с плохо скрываемой мольбой о помощи в глазах. — А таскаюсь за ним уже не первый год!
— Ну, передо мной он признал это гораздо раньше, — чародейка поднялась с места, приближаясь к замученному мальчишке, и подтолкнула его обратно к кровати, чтобы он сел. — Ты же знаешь, Геральт очень скуп на слова, тем более на слова, которые раскроют его чувства к кому-то.
Йеннифер уже пошла было к выходу из комнаты, но Лютик её окликнул:
— Только не говори, что ты пошла за ним.
— Хорошо, не буду, — уголок её губ чуть приподнялся в улыбке, и женщина вышла, прикрывая за собой дверь.
Юлиан обречённо простонал, спиной падая на ложе и устало прикрывая глаза. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы всё это прекратилось — не важно, как, пускай даже не в его пользу, но прекратилось.
Минуты тянулись мучительно долго. Так долго, как не тянулись ещё с того самого дня, как он заболел — почему-то время, когда ты уже ходишь по краю бездны, именуемой смертью, идёт неумолимо быстро, и ты пытаешься его схватить, но оно ускользает из пальцев и всё сильнее толкает тебя туда, к пропасти.
«Может, написать об этом песню?» — подумалось барду, и губы его растянулись в горькой усмешке.
Он уснул неожиданно для самого себя и открыл глаза лишь только тогда, когда дверь в покои с грохотом распахнулась. Геральт не умел — или же просто не хотел — быть тихим.
Юноша сел, потирая измученное лицо. Рядом с ведьмаком стояла Йеннифер. Конечно, Йеннифер. Всегда Йеннифер.
— И что мне с ним делать? — Белый волк склонился к чародейке, чтобы шёпот его не был слышен Лютику. — Как я могу его спасти?
— Ты ведь всё ему рассказала, да? — и, хоть в тоне Юлиана не было ни грамма укора, Йен стало вдруг некомфортно, словно морозный ветер резко ворвался в комнату через окно, окутывая собой всех присутствующих и заставляя продрогнуть до костей. — Я же говорил тебе…
— Йен, оставишь нас? — Геральт, что до этого немигающим взглядом, прожигал барда, на секунду повернулся к женщине, и та, коротко кивнув, скрылась. После ведьмак обратился уже к самому больному: — Почему ты, чёрт тебя подери, болтаешь обо всём, о чём ни попадя, не замолкая ни на одну грёбаную секунду, но ни разу, ни разу, сука, не упомянул о том, что ты умираешь
из-за меня?!
Если бы не явное беспокойство в голосе мужчины, Лютик бы подумал, что человек, ставший его личной гильотиной, пришёл в ярость и действительно близок к тому, чтобы своим собственным устрашающим мечом отсечь ему голову.
— А что я, по-твоему, должен был тебе сказать? — Юлиан тоже повысил голос, вскакивая с места и сжимая руки в кулаки. — Думаешь, я мог просто так взять и тебе,
ведьмаку, в любви признаться? Не мог, Геральт, не мог, пойми же это! Я же сказал тебе, я же сказал…
Он вновь осел на ложе, тихо всхлипывая. Слёзы сдерживать стало гораздо сложнее, хоть и не хотелось проявлять свою и без того очевидную слабость перед ведьмаком.
— Я же сказал, что никто мне не поможет, смысл было ездить сюда, тревожить Йен, если мои дни всё равно уже сочтены?
Дышать стало тяжелее, кашель снова подступал к горлу, а проклятые цветы бесконечно душили.
— Оставь меня, Геральт из Ривии, я не могу так больше, — обессиленно выдохнул бард, закрывая лицо ладонями. Хотелось спрятаться, провалиться сквозь землю — что угодно, лишь бы избежать пронзительного взгляда волчьих глаз.
Лютику казалось, что он готов умереть вот прямо сейчас, прямо здесь, и бесконечная усталость, вдруг камнем упавшая на его плечи, положение его не улучшала.
— Я люблю тебя, — и голос ведьмака, обычно стальной и сухой, вдруг почему-то дрогнул, стал будто не его, а чьим-то ещё. Бард поднял лицо, озираясь по сторонам — в покоях не было ни единой души, кроме измученного Юлиана и неестественно — разумеется, по меркам самого ведьмака — искреннего Геральта.
— А я, должно быть, окончательно сошёл с ума, — юноша утёр пот со лба, вместе с тем проверяя — нет ли жара? Может, это всё ему только чудится? — Тебя Йен заколдовала?
— На меня не действуют её чары, — Белый волк медленно приближался к Лютику, и сейчас он не выглядел угрожающим, как всегда. — Слов не достаточно? Что ещё мне сделать, чтобы ты исцелился?
— Я в бреду, похоже, дай мне воды, — Юлиан протянул руку к стоявшему рядом глиняному кувшину с водой.
— Лютик, блять, — тяжкий вздох ведьмака заставил барда одёрнуть руку и поднять на него взгляд. — Ты мне не веришь?
— Я не… я не знаю, — Лютик часто заморгал, хмурясь. — Ты ведь не должен, ты ведь не можешь… Сказания гласят, что только знак истинной романтической любви способен исцелить обречённого.
— И что я должен сделать? — повторил свой вопрос Геральт, опускаясь на кровать возле юноши. — Мне что, дракона ради тебя убить?
Юлиан почему-то вдруг рассмеялся, лбом утыкаясь в крепкое плечо мужчины. Тот говорил настолько серьёзно, будто действительно готов сейчас ринуться убивать какого-нибудь ни в чём не повинного дракона.
— Думаю, поцелуя будет вполне достаточно.
И кто же знал, кто же мог вообще подумать (потому что Лютик не мог), что Геральт действительно его поцелует, что ведьмак — этот безэмоциональный мясник, коим его прозвали — будет прижимать к себе мальчишку-барда, и успокаивающе поглаживать его по волосам.
— Кажется, я не вовремя, — послышался ошеломлённый, но в то же время какой-то радостный голос Йеннифер. — Пойду ещё погуляю.
— Больше не смей скрывать от меня что-то столь серьёзное, тебе ясно? — проговорил Геральт грозно, когда отстранился, смотря в глаза напротив.
— Ясно, — Лютик честно кивнул, поджимая губы, чтобы те не расплылись в слишком уж довольной улыбке. — А можно я…
— Напишешь об этом песню — придушу, — ведьмаку вернулась его непробиваемая холодность, но Юлиан уже не обращал на это внимания. — Ладно, идём, мы должны быть в Вергене уже завтра, а ехать ещё долго.
Лютик его уже не слушал, зацепившись за это приятное ушам «
мы».
***
За песню о своём чудесном спасении отважным и, как оказалось, чутким ведьмаком, бард так и не был придушен и вместо этого лишь услышал очередное «Лютик, блять» в свою сторону, что нисколько, конечно, его не задело.
