Новый порядок

Гарольд считал Лесли нытиком и мудаком. Тот только и делал что ныл и мудачил по полной, превращая совместное существование в настоящую пытку. Поначалу твердил, как умалишенный, о своем пропавшем сынишке, но Гарольд положа руку на сердце не поручился бы, что у Лесли когда-то был сын. «Предлагаю построить шалаш», – сказал Лесли в тот день, когда рухнул их гребаный самолет и остатки пассажиров разметало по всему лесу. Гарольд, в общем-то, не был против. Шалаш – какая-никакая крыша над головой, нора из говна и палок, куда можно скинуть добытое из раскуроченных чемоданов добро. Из чужих чемоданов, конечно же. Мародерство? Ну и пусть. Ну и хрен с ним. Тем десяткам пассажиров, чьи останки растащили звери и прочие местные обитатели, тряпки, таблетки и сладости уже ни к чему. Как и идиотские ноутбуки, планшеты и прочие огрызки цивилизации – посреди проклятого леса вайфай не ловит. – Места маловато, – заметил Лесли после первой трапезы в тесном, сыром, яростно шуршащем листьями шалаше. – Можно срубить пару деревьев и сделать что-то вроде маленькой хижины. Гарольд пальцем покрутил у виска, пока Лесли пялился в потрепанную книжку с кровавыми отпечатками пальцев. И книжка, и отпечатки были его. – У тебя сын пропал, а ты предлагаешь нам строить дом? – Не дом, – возразил Лесли. – Просто небольшую надежную хижину. Для безопасности. Мы же не знаем, кто тут водится, в этом лесу. Тогда они, конечно, не знали. А может, этот хрен Лесли все-таки что-то знал? Что-то заметил, что-то неладное почуял, пока бродил вокруг самолетных обломков, а Гарольд после крушения валялся в отключке и признаков жизни не подавал? Может, Лесли что-то увидел – что-то такое, что заставило его не бросаться на поиски сына, а строить гребаный шалаш. А потом – гребаный дом. С грядками, водосборником и клеткой для дурацких кроликов… Кролики. Они были первыми, кого Гарольд, воскреснув, увидел в лесу. Просто милые пушистые кролики. Ничего смертельного и опасного, ведь так? В то же время над верхушками хвойных деревьев, высоко-высоко в ясном небе, с едва слышным гудением пролетел еще один самолет. Останки пассажиров по лесу размазали отнюдь не кролики. Но тогда, в день крушения, Гарольд, конечно, об этом не подозревал. Да, они построили дом размером с уличный деревенский сортир. Крошечный, тесный, благоухающий свежим срубом. Умещались в него впритирку, через кривой дверной проем протискивались по одному. «Как два чертовых педика», – прокомментировал Гарольд новую форму их сосуществования. Лесли, мусоля запачканные странички, не расслышал и просто кивнул. Они построили дом в полусотне метров от океанского побережья, и ночами шелест листвы сливался с плеском высоких волн. По утрам на берег выползали огромные черепахи, воняющие рыбой и водорослями, а на их панцири гадили крикливые чайки. Одну из чаек Лесли умудрился подбить камнем, выпотрошил и зажарил ее на костре. Пока Лесли возился с чайкой, Гарольд взял и пролистал его книжку. Дурацкое пособие для бойскаутов, написанное какой-то телезвездой. Удобно. Будто бы Лесли и правда, садясь в самолет, знал, что тот рухнет посреди леса. И что никто, ни единая душа в мире, их отчего-то не хватится и не соберется искать. Разве такое вообще возможно? – Надо развести огромный костер, – долистав до нужной странички, Гарольд слегка воспрянул духом. – Здесь так написано. И выложить надпись SOS большими камнями. – SOS – это дело хорошее, – согласился Лесли. – Но огромный костер я бы разводить не рискнул. Они могут заметить дым. Они. В этом лесу могли водиться медведи. И волки. А еще рыси, пумы и кабаны. Возможно, гигантские пауки размером с английского дога и такие мерзкие тысячелапые штуки, которые заползают тебе в задницу, пока ты спишь, и откладывают там свои яйца. – Мы в жопе, – похрустывая подгоревшей чайкой, сказал Лесли, будто эхо чужой мысли сумел уловить. – Мы в какой-то вонючей жопе. И мы здесь умрем. – За нами должны прилететь спасатели, – возразил Гарольд. – Мы выложим SOS камнями и будем ждать. Или поищем что-нибудь. Какое-нибудь средство связи. Что-нибудь типа рации… – Или телефонную будку, – охотно подхватил Лесли. – Мне кажется, я видел парочку на побережье. И еще одну в самой чаще. Рядом с тем водопадом, в котором плавал труп. Помнишь? Гарольд нахмурился. Он не помнил. Ни будки, ни водопада, ни трупа в нем. Или же… – Можно еще заглянуть в одну из тех пещер. Там точно есть интернет-салон. – Иди на хуй, Лесли, – сказал Гарольд и задумался о водопаде. Что-то такое мелькало в ноющей голове. Что-то вроде каскада воды, мощные шумные струи которой лупили по выпотрошенному телу, а оно подергивалось и ворочалось, словно живое, в розоватой луже – маленьком озерце, и вокруг извивались червями сероватые ленты кишок. – Я должен найти сына, – доев чайку и любуясь закатом, мелькающим между стволами деревьев, напомнил Лесли. – Он еще маленький. Ему не выжить здесь без меня. Хочешь, покажу тебе его рисунки? – Я уже сто раз видел его рисунки. – Когда ты их видел? Гарольд не сумел вспомнить, поэтому промолчал. Наверное, это травма. Так нашептывал внутренний голос. Травма головы от падения с высоты в хрен знает сколько гребаных километров. Выжить в таком крушении – чудо само по себе, и ЧМТ с легкой, ненавязчивой амнезией – не самые чудовищные последствия. Ведь ему могло оторвать руку или ногу, его могло разметать на тысячи маленьких вкусных кусочков, из него могла получиться выразительная инсталляция в стиле Пикассо или другого шизанутого чудака, ломающего человеческие тела и создающего из них что-то новое. Собрать руки-ноги в эстетически ином порядке, сделать веер из отрубленных ступней и кистей, сплести узелки из подсохших жил, срезать лицо и натянуть на деревянную раму, как живописное полотно… – О чем задумался, Гарольд? Гарольд мотнул головой. Ни о чем. Вернее, теперь он задумался о пещерах. Что-то было в тех темных пещерах. Узких, сырых, похожих на… Черт, да конечно на задницу! Тут все похоже на задницу, с какого угла ни смотри. В лабиринте темных и узких задниц Гарольд и Лесли петляли, петляли, петляли… Пока наконец-то не набрели на нечто, от чего бежали, задыхаясь и ругаясь на чем свет стоит. – Нам нужна стена, – сказал Лесли. – Высокая. С шипами. И какие-нибудь ловушки. Типа капканов. Или растяжек. Что-то такое, понимаешь? Что-то способное их хотя бы затормозить. – А как же твой сын? Ты разве не собирался искать своего сына? – Я буду искать своего сына. Но сначала построим стену. Иначе мы здесь умрем. Лесли вел себя как мудак – командовал, будто бы его само небо назначило главным. Распоряжался их скромными ресурсами, распределял пайки: горсть ягод, кусок черепашьего мяса, три пригоршни грязной воды из пруда. Можно протянуть еще день. Из-за Лесли они продирались в самую чащу, царапаясь о колючий кустарник, собирали какие-то травы и вряд ли съедобные грибы. Лесли сказал: нужно сделать запасы внутри обнесенного забором периметра, высушить мясо, накопить несколько литров дождевой воды. Из драной одежды наплести побольше веревок, смонтировать пару вышек – таких, с которых видны окрестности и можно заметить опасность вовремя. До того, как она заметит на вышке тебя. – Кто бы сюда ни явился, нам придется его убить. Иначе он скроется и приведет подмогу. Гарольду оставалось лишь соглашаться. Он не мог бросить Лесли и скрыться в лесу, им ругаться нельзя, друг без друга не выжить. Поодиночке они оба – трупы, потому что в этом лесу, в этих чертовых пещерах и на чертовом побережье всегда есть кто-то еще. Этот «кто-то» визжит и хохочет во мраке после заката. Он прыгает по деревьям, ломая сучья и швыряет камни в забор. Этот «кто-то» обожает насаживать мертвые головы пассажиров на колья, подбрасывать отрубленные конечности к порогу их с Лесли крепости. Этот «кто-то» там не один – их много. Десятки. А может, сотни. В одной из пещер Гарольд с Лесли наткнулись на кучу сумок и чемоданов. Их даже не открывали, просто зачем-то приволокли туда. «Нам надо выбираться, – сказал тогда Гарольд. – Нам надо валить из этого ебучего леса. Найти твоего сына – и на хрен валить». – Помнишь ту старую яхту? – спросил Лесли, наблюдая, как в тесном загоне прилежно размножаются кролики. – Помнишь фото, которое мы там нашли? Хотя, конечно же, ты не помнишь. Ты никогда не помнишь. Смотри. К черту сына. Весло. Можно сделать пару надежных весел. И плот. Нагрузить его кучей припасов, соорудить прямо на нем шалаш и выйти в море. Грести, пока живы, пока остается хоть капля сил, молиться Господу Богу, чтобы их с неба заметил какой-нибудь самолет. Вроде того, который пролетел аккурат над огромными буквами SOS неделю… а может, уже и две недели назад. А потом, когда их найдут, вернуться за сыном Лесли. С копами и учеными, с танками и огнеметами. С целой армией. Или с двумя. – Ты не смотришь на фото. Смотри. Не бойся. Все равно ты скоро забудешь. Поначалу похоже на винтажную порнографию. Кажется, что сутулая девка с кожаным мешком на голове сидит на высоком стуле, бесстыдно раздвинув сексуальные ножки. Но стоит внимательней присмотреться, становится ясно: и стула тут нет, и сексуальных ножек чуть больше, чем необходимо. Гарольд смотрел и думал: «Это какая-то шутка». Конечно же шутка. Неумелый, корявый фотомонтаж, с потрохами выдающий слабого дилетанта. Или тут изображено очередное чучело, сделанное из кусков человеческих тел. Сколько тут тел? Вроде два. Или три. Гладкая промежность. Три промежности, вероятно. И ни намека на гениталии. Крошечные ручки – как недоразвитые лапы тираннозавра. Ха! Тимми любит книжки с тираннозаврами, да и «Парк Юрского периода» они – Тимми с Лесли – видели сотню-другую раз… Недоразвитые ручки, растущие из торса с обвисшей грудью. И то, что могло бы быть головой, но на голове как правило есть лицо. А у этой твари – нелепый, топорный монтаж – лица нет. Вообще нет. Или это просто ракурс такой? – Сегодня мы ее убьем, – сказал Лесли. – Мы убьем эту паучастую суку и узнаем, что в той пещере. Вдруг Тимми там? Если Тимми там, то тварь, должно быть, его давно сожрала. Хотя у нее нет нормального рта, ей нечем жрать. – Будем убивать ее динамитом, – решил Лесли. – Как хорошо, что у нас есть динамит. Гарольд хотел спросить, откуда у них динамит, и мудро заметить, что взрывать динамит в узких пещерах – самая дерьмовая идея из всех возможных дерьмовых идей. Он ничего не сказал, потому что забыл. Здесь, в лесу, копов не вызвать. Не сказать им: «Эй, парни, в той дыре за моим домом прячется тварь из ваших ночных кошмаров. У вас есть большие пушки, вам платят зарплату с моих налогов, так разберитесь же, черт вас возьми!» Копов здесь нет, поэтому пришлось разбираться с кошмарной тварью своими силами. С молитвами, грязной руганью и, конечно же, динамитом. Гарольду потом снился сон, в котором своды пещеры рухнули и погребли их всех под собой, как тех несчастных испанских миссионеров, чьи древние скелеты отлично сохранились в особом микроклимате здешних мест. Тимми в той пещере не оказалось. Только кучи дохлых и полуживых личинок-младенцев, которых тварь исторгала целыми пачками, выдавливала из уродливого отверстия в месте соединения всех своих шести ног. Гигантская пещерная рыба-паук, мечущая икру. – Ты помнишь, кто такой Эрик ЛеБланк? – спросил Лесли и закрыл книжку, замусоленную до дыр. – Нет, ты не помнишь. Он был крутым парнем. Жаль, с нами его больше нет. Гарольд попытался подумать об Эрике, но в голове сделалось больно и горячо, будто прорвался какой-то сосуд и затопил кровью мозг. В небе над островом опять пролетел самолет. – Мы неплохо устроились здесь, – сказал Лесли в какой-то из тех бесконечных дней, когда деревья гнулись от шторма, а небо проливало на головы тонны воды, отдающей пеплом и медью. – У нас есть дом и надежный забор. Есть водосборник и кролики. Даже оружие есть. Жаль, нет женщины. Плохо без женщины. С ней было бы веселее. – У нас есть ловушки, – напомнил Гарольд и тут же задумался: зачем он вообще об этом сказал? – Ты помнишь, что было в последний раз? Последний раз, как ни удивительно, Гарольд помнил: абориген угодил в замаскированную петлю. Сработал несложный механизм – и визжащее, шипящее тело повисло лысой башкой вниз, в метре от земли. Дикарь извивался, махал руками, пытаясь дотянуться до Гарольда с Лесли. Он издавал пронзительный призывной клич, но никто не откликнулся. И когда дикарь устал и безвольно обвис, сверкая злобными, налитыми красным глазищами, Гарольд взял свежеосвежеванную кроличью тушку, подошел и залепил окровавленной тушкой дикарю по лицу. А потом еще раз, еще и еще. Он избивал дикаря освежеванной тушкой кролика, разбрызгивая кровь и переводя продукт, пока Лесли не рявкнул: «Хватит!» Гарольд отмахнулся – не хватит. Он собрал побольше веток, принес охапку подсохших листьев и разжег под головой дикаря костер. Был уверен, что теперь-то на вопли сбегутся все аборигены округи. И приведут с собой кое-кого еще – тварей из мутных тяжелых кошмаров, какие могут привидеться под общим наркозом или под кислотой, если карта паршиво ляжет. В тот раз почему-то никто не пришел. – Не делай так больше, – попросил нытик Лесли, когда голова дикаря превратилась в черно-кровавый уголь. – Это опасно. Гарольд ухмыльнулся: да черта с два. Они не пришли на вопли, потому что боялись. Их можно заставить бояться, можно нагнать на них страху. Можно разрубить мертвое или живое тело, отделить от него конечности, сделать деревянный каркас и собрать дикаря в эстетически новом порядке. А лучше двух или трех дикарей. Облить скульптуру из палок и плоти бензином для пилы и поджечь – и смотреть, как пузырится серая кожа, как невесомые искры взмывают к звездному небу. Втягивать ноздрями аромат барбекю, сглатывать голодную слюну и говорить урчащему желудку: «Нет, приятель, мы еще не настолько сошли с ума». Лесли показывал картинки из книжки. Там, на отдельной страничке, было нарисовано немало подобных пугал. Лесли сказал, что их нарисовал Эрик ЛеБланк, но Гарольд уже и так это знал. За вечность, поведенную в проклятом лесу, он узнал немало. Как охотиться и как строить дом без гвоздей. Как собирать пугала из человеческих тел, сколько нужно топлива и дров, чтобы зажарить руки и ноги до состояния, когда плоть без усилий отходит от кости. Он знал, как из обожженных костей и веревок сделать что-то вроде защиты для тела, которую не сразу пробьют камни и топоры, и что в распотрошенное брюхо юного теннисиста влезает тридцать четыре теннисных мячика. Какова на вкус плоть человека, ему тоже узнать в конце концов довелось. Они с Лесли надолго заплутали в глубокой разветвленной пещере, где время превратилось в абстрактную убийственную переменную, а голод заставил соскребать с каменных стен какую-то склизкую гадость и, давясь рвотой, заталкивать ее в рот. Тогда Лесли сказал, что местные дикари-каннибалы с их дурацкими палками и дубинками, кажется, неверно представляют расклад. Гарольду пришлось согласиться, иначе они загнулись бы от голода. Плоть дикаря, которого Лесли подбил из лука, а потом зарубил топором, по вкусу напоминала рождественскую индейку. Только без пряностей и свежей спаржи. – Это не совсем каннибализм, – выдала рациональная часть сытого Гарольда. – Они ведь уже не люди. Лесли усмехнулся: а что сказал бы ЛеБланк? Когда они выбрались из извилистого чрева пещеры, в небе над островом в очередной раз пролетел самолет. Пока Гарольд болел и мучился лихорадкой – подхватил воспаление легких, блуждая по сырой холодной пещере и плескаясь в тамошних ледяных озерах, – ему снились странные сны. В тех снах он летел на отдых с маленьким сыном, но оказался в лесу. Ему снилась старая яхта, стоящая на якоре рядом с берегом, снились пропавшие дети – много, много пропавших детей. Он видел, как из мелкого тельца вырываются щупальца, как разрастается и изменяется плоть. Бродил по залитым синим светом коридорам какой-то лаборатории, пихал звонкие монетки в автоматы с газировкой и шоколадными батончиками, слышал ровное гудение, не похожее ни на что. Ему являлось загадочное сооружение – саркофаг из неведомого материала, нечто пугающе-неземное, с острыми шипами внутри, как железная дева Святой Инквизиции. Во сне Гарольд знал: сын его мертв, но это можно исправить. Всего-то нужна жертва – тот, из кого можно выкачать жизнь. Засунуть в «железную деву» и выкачать жизнь из одного ребенка, чтобы закачать ее в Тимми, и тогда Тимми – или то, чем он станет, – опять будет жить. Будет бездумно слоняться по лесу, размахивая отростками-щупальцами. Будет утробно ворчать и издавать жуткий вой в ночи, ведь так это, черт возьми, и работает – древние артефакты проклятого леса способны вернуть человека из мертвых. Вернуть и преобразить. Всего одна жертва, похожая на мальчика Тимми. Живая, теплая, равнозначная – вот только где ее взять, пока тело мальчика не протухло? Во сне Гарольд знал: нужно просто сбить еще один самолет и найти среди обломков живого ребенка. А если не получится, то повторить. Повторять, повторять, пока наконец все не сложится должным образом. Пока жизнь Тимми – лишь бы его труп не испортился, лишь бы мясо не сползло с костей, а то выйдет еще хуже, еще страшнее – не будет куплена ценой десятков или сотен жизней других людей. Разве не так же кто-то поступил с ним и Тимми? Со всеми пассажирами их рухнувшего самолета? Разве не поэтому он в лесу? Теперь ему самому добраться бы до той чертовой установки в снежных горах на севере, использовать ЭМИ-импульс или что там еще… Нужно сбить самолет и тщательно обыскать обломки. Тщательно и отчаянно – как способен только отец, потерявший ребенка и жаждущий снова его обрести. И тогда круг замкнется. – Ты помнишь, что мы сделали? – поинтересовался Лесли, когда Гарольд, очнувшись в бреду, спросил его: где же Тимми? Гарольд ответил: – Да. Ничего. Мы не замкнули круг. Эрик ЛеБланк не замкнул. В лихорадке, в бреду, Гарольд вспоминал кое-что из забытого. Понимал: он был прав, у Лесли никогда не было сына. И у Гарольда тоже. Сын был у Эрика – у писателя и телезвезды, у доморощенного эксперта по выживанию, который написал отличную книжку для путешественников и бойскаутов. Который рухнул в этом гребаном самолете и, чудом выжив, разыскал проклятую лабораторию, где мертвых детей превращали в живых чудовищ, где призывно гудел пугающе-неземной артефакт. «Продление жизни, омоложение, настоящий прорыв!» – говорили они. Эрик нашел своего мертвого сына, но не смог, не сумел, не захотел замыкать чертов круг. – Ты помнишь, что было потом? «Потом» Гарольд не помнил. В его памяти не хватало деталей, пазл не складывался, реальность рассыпалась на маленькие кусочки, и в этих кусочках он куда-то бесцельно брел, по колено утопая в снегу. Он гнался с топором за визжащими каннибалами, стрелял из лука в кроликов и оленей. Он мерз на высоком дереве, пока нечто, что когда-то было чьей-то дочерью или сыном, бродило внизу и искало, кого бы сегодня убить. Он говорил сам с собой, вел долгие диалоги, ругался и заключал перемирие, дробил свои воспоминания и собирал их в новом порядке. Возводил внутри сознания неприступные стены, сооружал защитные тотемы из частей самого себя. «Нам друг без друга не выжить». «Где Тимми?» «Ты разве не помнишь? Да, ты не помнишь. Я это помню вместо тебя». Он – они, Эрик с Лесли и Гарольдом – построили настоящую крепость в лесу. С ловушками на протоптанных тропах, с просмоленными факелами и грядками с ежевикой. Сделали телевизор из занозистых досок, повесили на стену жилища гниющую акулью башку, собрали диванчик из мелких бревен и оленьих шкур, выложили камнями на берегу надпись SOS. Когда высоко в небе прогудел очередной самолет, Эрик понял: спасатели никогда не явятся. Потому что все знают, что здесь. Знают, что отсюда не возвращаются, а значит, помощи ждать смысла нет. Он понял, что навечно останется в этом лесу, – и тогда Эрик умер. А Гарольд и Лесли остались жить. – А тут, если подумать, не так уж и плохо, – в тот день, когда ослабевший Гарольд впервые после болезни выбрался на охоту, Лесли наконец-то перестал мудачить и ныть. – Да, не хватает вайфая и сериалов по вечерам. Может, нашему телеку нужна спутниковая тарелка? Но зато посмотри, какое великолепное море. И запах. Ты чувствуешь этот божественный запах? Это, приятель, благоухает наш – наш с тобой – лес. А звуки слышишь? Слышишь, как он гудит? Гарольд кивнул и, улыбнувшись, взглянул в ярко-синее небо. Между редкими облаками там летел самолет.