Проблема вселенского масштаба

После первой близости с Валентином Юрьевичем Артём чувствует себя самым счастливым человеком в мире. А ещё хочет сдохнуть. Артём знает: его ещё никогда никто так не любил. Так чувственно, самозабвенно, бережно. По-настоящему. Каждое касание Лебедева отзывается нежностью, и Артём буквально ощущает кожей свою собственную важность, словно он из стекла какого-то, словно рассыпаться может в руках Лебедева в мелкую крошку. После всего, что было — он действительно может. Валентин Юрьевич спрашивает разрешения всегда, будь то разрешение на поцелуй или, как в этот раз, на что-то большее. Артём всегда позволяет. Лебедеву он вообще может позволить что угодно. Немногим из того, что понимает Ткачев, является чувство доверия. Для Валентина Юрьевича оно безгранично: Артём просто знает, что этот человек ему никогда навредить не сможет. Поэтому Артём делает глубокий вдох и нервно кивает, мол, действуйте, Валентин Юрьевич, как заблагорассудится. А сам замирает невольно: страшно пиздецки чувствовать, как губы Лебедева спускаются всё ниже и ниже. С Лебедевым хорошо. Артём чувствует эту всепоглощающую любовь, чувствует, как в груди в ответ на касания чутких пальцев отзывается нечто бьющееся, живое. Ещё в ответ на касания хочется отдавать всё самое лучшее, ведь Валентин Юрьевич заслуживает. Больше чем кто-либо другой в этом мире. У Артёма Ткачева лучшего нет. Речь в моменты эмоционального потрясения отказывает: из перекошенного рта вместо слов о любви вырываются лишь уродливые стоны. Спасибо инсульту: они похожи на скулёж умирающего животного, а не на приятное звуковое выражение испытываемого удовольствия. Сука. Левые конечности неестественно дёргаются и мешают — отрубить бы левую ногу нахрен. Артём чувствует себя пластмассовым: не коснуться, не двинуться. Артём чувствует себя парализованным наполовину. И уродливым. А ещё безумно влюблённым. Сука. Ему еще никогда не было так стыдно за себя и за своё сраное покалеченное тело. После секса они находятся в тишине какое-то время: каждому нужно многое передумать, принять и осознать. Артём лежит на боку и ощущает, как Валентин Юрьевич перебирает его запутавшиеся волосы, почти невесомо гладит по голове и шее. У Артёма от этой нежности на глаза наворачиваются блядские слёзы, а горло сдавливает спазм. Постепенно его накрывает истерика, и в тот момент он начинает ненавидеть себя ещё больше, хотя, казалось, куда уж. Отвращение к себе Артём чувствует каждой клеточкой своего поломанного тела. Понять не может, как его, такого перекошенного, любить можно. Закрывает лицо руками, позволяя злым слезам обжигать кожу. Как же, блять, ему стыдно. И больно. И страшно. Чувствует же, что его любят таким — угловатым, заторможенным, настоящим. А позволить этого не может: внутри есть четкое понимание того, что он калека, экспонат из музея человеческих уродств, достойный лишь сожаления и неприязни. Никак не любви. Валентин Юрьевич истерику Артёма принимает на свой счёт и пугается дико. Думает, что сделал что-то не так, что поторопил события, что принудил. Начинает бесконечно и испуганно извиняться, загребая Артёма в объятия. простименяпожалуйстаеслисможешь. Парень в его руках начинает рыдать ещё сильнее. Артём даже объяснить Лебедеву не может, что проблема то вовсе не в их близости заключается. Проблема в том, что это было слишком непозволительно идеально. Проблема в том, что Артём и «идеально» — это понятия несочетаемые. Проблема в блядском Артёме, который сдохнуть хочет на месте. Инопланетянам Ткачев был бы безумно благодарен, если б они решили нагрянуть на Землю прямо сейчас. Если б они решили нахуй взорвать Землю — Артём бы им руку пожал. спасибобыстреепожалуйста. Ткачев жмурится, осознавая, что Земля пока взрываться не собирается. А вот Валентин Юрьевич взорваться очень даже может. Поэтому Артём делает над собой усилие и начинает говорить. От плача речь становится ещё невнятнее, хотя, казалось, куда уж. Из бессвязного потока рыданий Лебедев выхватывает стратегически важное «да-это-блять-был-лучший-секс-в-моей-ебаной-жизни», горькое «да-как-Вы-с-таким-жалким-уродом-как-я» и честное «н-н-ненавижу блять я с-себя». Генерала эти объяснения немного успокаивают: теперь он хотя бы осознаёт проблему. Ненависть Артёма к своему телу ему понятна, у него самого по воле случая собралась коллекция боевых шрамов на коже. Лебедев знает, как сложно принять себя всего переломанного; знает и то, что позволить себя чинить ещё сложнее. Он ласково вытирает слёзы Артёма, прижимает его, такого израненного, к себе сильнее, утешительно гладит парня по волосам. С этой проблемой они обязательно разберутся. У Лебедева такое хобби — решать проблемы вселенского масштаба.