***
Штокингер перестал удивляться, когда, чтобы добраться до кабинета, приходилось перешагивать через вальяжно развалившихся посреди коридора овечек. Ну да, зальцбургская полиция смахивает на балаган. Вечные звери, уличные артисты, торговцы-лоточники, заблудившиеся и прочими способами вляпавшиеся в переделку иностранцы. Напарница травит байки о том, как дежурные прикормили енота. Те травят байки о том, как енот любил лазить по столам и драть когтями мебель в дежурке, а один умник решил отвлекать его от сего занятия едой. Шеф тоже обожает эту историю: мол, она прекрасно показывает, что если слишком хорошо относиться к хулиганам, они начнут думать, что их кормят за порчу мебели. Но когда на пороге его собственного кабинета — какого-никакого оплота порядка — ботинок ткнулся во что-то мягкое, он всё-таки отскочил к стене, дико тараща глаза. Невнятной темной масти существо с грустно обвислыми ушами флегматично поднялось с пола, завиляло хвостом и, цокая коготками, засеменило к нему на коротких лапках. Существо определенно происходило из собачьего рода. — Спокойно, — пробормотал Штокингер, выставив вперед ладони и продолжая отступать вдоль по стенке. Даже улыбнулся. Но существо, категорически не желая понимать, чего от него хотят, неожиданно прытко обежало Штокингера и, привстав на задних лапах, зафыркав и заурчав, стало обнюхивать его колени. Штоки охватила паника. Стоять на месте заставлял только страх нечаянно на собаку наступить. — Антонелла? — позвал он напарницу сдавленным голосом. Внутри комнаты зашебуршилось. — Привет-я-тебя-ждала-у-нас-вызов-поехали, — протараторила Антонелла Симони, вынырнув из-за перегородки, и, хлопая полами куртки, уже собралась взлетать. — Па-па-па-подожди, — Штокингер замахал руками. Антонелла затормозила. Оглядела прижавшегося к стене коллегу. — О, — глубокомысленно изрекла она. — Ну, познакомились — и хватит, — она бесцеремонно ухватила собачку поперек туловища и водворила в кабинет, — еще наиграетесь. Сердце Штокингера ухнуло в пятки. «Пусть это будет не то не то, что я думаю», — взмолился он. — Стоп. Что это за собака? — спросил он, когда к нему наконец вернулся дар речи. — Да вот, второй день тут крутится, а у нас сам знаешь что творится, съест еще кто. — То есть, это не твоя собака? — еще пока не веря своему счастью, спросил он. — Да черт его знает, чья она. Пока будет наша. Может, кто за ней придет. — А если не придет? — Тогда и будем думать. — И ты хочешь оставить ее здесь одну? — Ну, а чего ей сделается? Вон вода, еда, коврик. Пошли уже, — Антонелла закрыла дверь и сунула ему в руки ключи. Штокингер, совершенно не понимая подобной беспечности, еще раз посмотрел на Симони, на ее маленькое лицо, свисающие спаниельими ушами темные волосы. — Кстати, она на тебя похожа, — заметил он. — Не обижусь, и не надейся, — ответила она, утягивая его за рукав к выходу.***
Штокингеру казалось, что он, частенько весь день мотающийся черт знает где в поисках черт знает чего, заслуживает, переступая порог кабинета, больше не сталкиваться с неприятными сюрпризами. Безосновательные чаяния. — Упс, — Антонелла прикрыла рот рукой. — Кажется, я, уходя, забыла закрыть окно. Материалы последнего дела, смятые, разодранные, со следами лап, залитые водой из перевернутой миски, живописно покрывали пол. — О нет, — простонал Штокингер. Симони, пытаясь не терять присутствия духа, жалобно пошутила: — Кажется, я знаю, что делать, когда у нас сломается шредер. Штоки, опустившись на колени, принялся собирать то, что когда-то запечатлевало ход расследования красивейшего запутанного случая. — Свидетельские показания! Заключение медиков! И ведь знала, что сожрать! — восклицал он. — Ну, несчастное животное, съешь меня еще, за компанию! — в порыве отчаяния взвопил Штокингер, заглядывая под стол. Собака в ужасе забилась в угол, и в ее выпуклых грустных глазах блестело такое огромное непонимание, что Штоки осталось только продолжить собирать останки своих трудов. — За щеткой схожу, — печально выдохнула Антонелла. Не слушая ее, Штоки грохнул собранные ошметки дела на стол. Выстрелообразный звук, видно, окончательно собаку доконал. Поджав хвост, она пулей вылетела в коридор.***
Собака улепетывала во всю прыть, легко лавируя между людских ног. — Стой! Держи ее! — вопил Штокингер, расталкивая попадавшихся на пути жандармов, лоточников и претерпевших несчастье в пути туристов. — Штоки, зачем ты ее напугал? — кричала ему вслед Антонелла. Но собака беспрепятственно вылетела в полуоткрытую дверь — и будто ее и не было. — Судьба сей несчастной твари на твоей совести, — провозгласила, догнав Штоки, Симони и ткнула ему пальцем в грудь. — Если кто-то за ней явится, всё буду валить на тебя! Шеф, шествовавший мимо по государственной важности делам, ради которых покинул уютный кабинет и оставил без присмотра свои чудесные бонсаи, глянул на них очень неодобрительно. — Мда, — покачал он головой и почесал бороду. Хотя по поводу Штокингера не питал никаких иллюзий с тех пор, как впервые его увидел.***
Через три дня о собаке все забыли. В участке никто о ней не знал. Никто не приходил, не спрашивал. Очередной злодей явился с повинной, казус со съеденным делом замяли, бонсаи в кабинете шефа всё пышнее зеленели и радовали глаз. Вернувшись домой после совершенно обычного трудового дня, Штокингер сразу почуял неладное. В прямом смысле почуял. В доме пахло псиной. А потом из-за поворота вылетело. Лохматое, невнятной темной масти, всё в грязи, с длинными обвислыми ушами, на коротких лапках. — Привет. Я не успела тебя предупредить, — Карин, в брюках, перепачканных землей, вышла из ванной. — Она бросилась мне под колеса велосипеда. Ее надо к ветеринару. — К ветеринару, — кивнул Штокингер. — Угу. Собака крутилась вокруг, приседая и вращая хвостом, как пропеллером. Маленькая, бестолковая, нескладная. Штоки присел на корточки. Карин говорила что-то про приют, объявления и знакомых собаководов. — Не надо приюта, — прервал ее на полуслове Штоки. Протянул руку. В пальцы тут же ткнулся мокрый нос. Наверное, это всё-таки что-то значит. Штоки почесал лохматую мордочку давешней знакомой. Давешняя знакомая еще чаще завиляла хвостом. А ну, зверь, ты ведь и не страшный?