Прошлым Рождеством

      Последняя декада декабря – неспокойное, как говорят сами немцы, даже тревожное время. Рождественская пора. Не Новый год, не собственный день рождения - нет. Нет более непререкаемого форпоста жизни. Начало неслучившегося и непредрекаемого и безапелляционный, жестокий конец всему несбывшемуся. Ты надеешься и ждёшь. Или страшишься. Немного не в себе. Подарки самым близким. И дорогим, и втайне любимым, и просто необходимым. Каждый знак – символ. Каждый поступок – в счёт. Или в вычет.       Кажется вдруг, что столько можно найти и потерять в какие-то пару дней. Уходит год, а как будто целая жизнь, и ты больше всего, сильнее, чем когда-либо в череде прошедших дней боишься ошибиться. Счастье внезапно для понимания оказывается конечным, ускользающим при слабой хватке, ненастойчивости и сомнениях. Не даровым. Не случайным. Абсолютно заслуженным или проигранным. Третьего не дано.       Лихорадочной, как сбивчивое дыхание при настойчивом, страстном поцелуе, но трепетной, как запертая в сердце колющая, ноющая нежность, романтикой были охвачены Кёльн, и Бонн, и Мюнхен... И полыхала в рождественских огнях вся Германия. Электричество заряженной атмосферы посылало импульсы к сердцам и создавало тот дух тревоги. Тревоги, счастья - и Рождества.       Прозрачной пургой и роящимся облаком снежинок встречал юг Германии. Воздух морозный и сухой, температура непривычно низкая для этого времени года, градусы стабильно обваливались до пятнадцати и значительно ниже. Не городская зябкость и холодрыга, а настоящие морозы, бескомпромиссные и почему-то, вопреки разумным доводам, долгожданные.       Мюнхен приветствовал обворожительным лоском обстановки, неудержимым очарованием ярмарок и притягательной Мариенплатц, как всегда, полной народу в это время. Всё это представлялось воображением без усилий, как с фотокарточек, и полностью отвечало ожиданиям в реальности, как и любой соблазн, но Марко Ройс - самый нелепый, несуразный гость в этом городе - ничего не искал в Мюнхене в этот канун Рождества.       Декабрь преподнёс полузащитнику дортмундского клуба непредвиденную, нежданную перспективу. После хоть и  письменного, но обнадеживающе душевного и пространного поздравления с двадцать восьмым днём рождения от Марко защитник мюнхенской Баварии вскоре дал о себе знать вновь.       Матс написал поздно вечером, будто набор короткого текстового послания занял у него весь день. При том Хуммельс сознательно обрубил все пути к отступлению и лишил себя возможности струсить: предпочёл смску сообщению в сети, чтобы не удалить, увидев, что Ройс, может, и не притронулся к телефону в поздний час. Позвал проводить вместе уходящий 2016 год на дружеской рождественской вечеринке. Марко ответил одной взаимно короткой смской "Приеду. Жди", надеясь, что за этой краткостью и избеганием личного звонка ничего не кроется.       Звонил Матс недавно, буквально накануне. Что ненормально, для организованности Хуммельса нетипично, несвойственно духу для многих семейного, но абсолютно для каждого сакрального в личном плане праздника. И просто слишком спонтанно, спешно, запоздало. Слишком поздно, чтобы Марко менял свои планы, слишком поздно, чтобы думал долго и тянул с ответом. Не будет времени, чтобы передумать. Оставались считанные дни до заветного сочельника. Бывший капитан Боруссии хотел, чтобы Ройс всё-таки приехал. И сделал для этого всё возможное, на что хватило изобретательности.       Один по дороге из аэропорта, Ройс предпочёл железную дорогу автобусному маршруту. Поезд вернее, не встанет, если пути исправно чистят, в чём можно было не сомневаться, не подведёт расписание. Главное - не домчит чересчур быстро, этот транспорт не для рекордов Формулы-1. И последнее заключение устраивало Марко больше всего. Заняв своё место, у окна, разумеется, - для Ройса это не постылая романтика, как для бывалых и поднаевшихся пейзажами путешественников, а излюбленное времяпрепровождение в пути, когда мыслительные процессы на пределе, воображение рисует наиболее бурные картины неосуществимого, а мысли разлетаются наивно и бесконтрольно к тому, что было, есть и хотелось бы, чтоб произошло, - Марко не стал снимать куртку, лишь расстегнувшись. Он знал, что в вагоне ему станет теплее, но не хотел ждать, когда, и, прижав кулаки к губам, попытался согреться, дуя в ладони и обдавая их горячим дыханием. Коротко чихнул. Прогулка от аэропорта до железнодорожной станции грозила самой нелепой, хоть и безвредной простудой, потому что капюшона оказалось явно недостаточно. Но шапка была с собой, в рюкзаке: Марко понимал, что эта зима не собиралась быть ласковой.       Прислонился к оконному стеклу, зарывшись лицом в всё ещё пахнущий морозным колким воздухом мех куртки. Ройса никогда не укачивало в транспорте, поэтому каждую проведенную в пути минуту он старался чем-то занять, лучше даже сказать - заполнить, точно зная, что, как бы ни была длинна дорога, сна у него не будет. Немец сдёрнул наушники, мотнув решительно головой и прогоняя то, что было оставлено в Северном Рейне, из головы. Ему просто необходимо было переключиться, и эта мысль звучала в голове императивом на мотив неугомонных, но трогательных рождественских колокольчиков, незабвенная мелодия которых звенела в салоне вагона во время объявлений на остановке. Музыка просто уносила его мысли и отдаляла от реальности. Марко не мог себе этого позволить.       Решение приехать в Баварию, даже по особому приглашению Матса Хуммельса, не казалось ему бредовым, - Ройс боялся этого и ждал, - но эта встреча требовала подготовки. Моментами накатывали непрошеные сомнения, и Марко вдруг страшно боялся пожалеть. Эти мгновения слабости разьедали изнутри. Было совестно за себя. Ведь Матс тоже не уверен, но он сделал шаг к воссоединению первым, и это вселяло в Ройса, конечно, сентиментальную, кому расскажи - засмеют, - но упорную надежду, что в их первую неформальную встречу, далеко за границами клубных цветов, Классикера, Вестфалена и Альянц-арены можно...попытаться.       Заснеженные горы уютным, любовным кольцом огибали железную дорогу по ходу её движения с обеих сторон, отрезая за поворотами пройденную часть путей своим сине-белоснежным силуэтом. Если бы кто-то захотел заблудиться в рождественской иллюзии и никогда не вернуться назад, он мог бы выбрать это направление и был бы потерян для всех.       Ройс согрел дыханием контрастно морозное снаружи, исцарапанное холодом стекло вагона, не к месту задумчиво, безотчетно выводя пальцем... 2014 2015 2016 Уходит 2016 год. Марко впервые ждал Рождества, пребывая в душевном смятении. И нет, он до сих пор не считал своё согласие приехать ошибкой.       Ройс забрал свой рюкзак с сиденья и вышел на станции "Гармиш-Партенкирхен". Горный вокзал с часами был давным-давно подготовлен к главному событию уходящего года и с любовным тщанием снабжён праздничной иллюминацией. На вокзале Марко никто не встретил, кроме полного жизни, мишурного потока людей, прибывших на праздники в альпийскую сказку. Матс буквально сегодня утром написал, что они с компанией будут на горнолыжной железнодорожной станции на час раньше прибытия рейса Дюссельдорф - Мюнхен, а обратный путь в аэропорт за Марко займет у него не меньше двух часов, и Ройсу пришлось бы изрядно потомиться в ожидании, так что добираться ему пришлось самому. Пока они только списывались, но ещё ни разу не говорили. Ни звонка.       Из описания, данного Матсом, их коттеджный домик с двумя арендованными помещениями - на первом и втором этаже - был где-то седьмым под горку в городке, отстоящем уютно-уединенно в стороне от оживленной горнолыжной части курорта с прокатами и состоящем из двух рядов домов, разделённых широкой улицей, крайний из которых примыкал к границе лесной зоны и снежным горкам для катаний.       "Рождественская вечеринка в Баварии, - пришло Ройсу на ум, пока он, поёживаясь на ветру, вертел головой, надеясь вычислить по каким-то ему самому неизвестным признакам, почти интуитивно, нужный дом. - Специальный гость - Марко Ройс ", - в голове у немца поднялась настоящая пурга на почве интенсивного обдумывания этой идеи. С раздражением на себя Марко мысленно огрызнулся: никому не должно быть совершенно никакого дела, где и с кем он решил провести сочельник. Самый сакральный, интимный праздник... Да, чёрт, он приехал к Матсу, а не ко всей Баварии!.. Матс, Матс, Матс.       Температура поднялась до минус десяти, был смурный полдень с мглисто затянутым небом; всё же лишком потеплело, чтобы вышло солнце. Крупные снежинки медленно кружились в воздухе, зависая и вздымаясь ветром ввысь, и, качаясь опускались на землю. К вечеру обещали снова ударить крепкие морозы с вьюгой... Матс.       На высоком деревянном крыльце домика под двускатной крышей, заваленной снегом, соседствующего с лесом, упершись руками о перила и замерев так на удивление статично, с прямой спиной и взглядом задумчивым, даже мечтательным, но без привычной искорки иронии, будто олицетворение немецкого романтизма, тот самый айсберг, повлекший «Крушение “Надежды”», стоял Матс. В расстегнутой совсем не по погоде куртке; видно, выходил уже не в первый раз, и надоело скрупулезно подходить к процессу одевания и терзать молнию. Определённо, Хуммельс ждал тут. Хотел его встретить.       Тут же Марко попал в поле зрения немецкого защитника. Ни минуты не колеблясь, энергично, несколько неправдоподобно бодро сбросив оцепенение, Матс покинул свой пост. Спустился с крыльца и пошёл ему навстречу, а казалось, будто на опережение. Наперерез, как в баварской защите: Матса было не избежать, и сейчас, чтобы пройти дальше, нужно было иметь с ним дело лично. Непроизвольно схватив ртом воздух, Марко тайком поглубже вдохнул и крепче сжал лямку рюкзака на правом плече. – Привет, – Ройс испытал необьяснимое, какое-то малодушное облегчение, не услышав баварского диалекта в приветствии. Это было бы нагло, напоказ, ведь Хуммельс играл в Мюнхене всего четыре месяца. – Марко, – такое короткое имя, а будто разобрал по слогам, как сильнейшую долю в финальной строчке стихотворения, защитник. Всё это – издалека, не на расстоянии ещё даже вытянутой руки. Словно им стреляться с десяти шагов, и здесь они и останутся, у барьеров. Хуммельс вытащил из карманов куртки замерзшие руки, которые отогревал, пока дожидался Марко. Серьёзные чайно-карие молнии не могли утаить, несомненно, нервозное ожидание их обладателя. Марко всё медлил и медлил. Подходя  ближе, стянул с кончиков пальцев сперва одну, а затем вторую перчатку.       Какого бы мнения ни был Марко, Матс был не в том привилегированном положении, чтобы запретить себе эмоции от первой такой встречи, как поступают часто, будто копя или откладывая их в сердце до какого-то заветного дня.       Остановились на расстоянии шага друг против друга, осторожные каре-зелёные ожидающе-необнадёженно вскинулись, слегка снизу вверх, на неизменно прямые, даже сейчас не увиливающие карие. И, вместо рукопожатия, которое было уже у них вот так в первом круге – постольку поскольку, по требованию регламента, – Матс обхватил Ройса обеими руками за плечи и резко притянул к себе: – Ты приехал, – тихо на ухо, но не шёпотом, – спасибо, Марко, – действительно благодарно, со слышимым облегчением.       Матс зажмурился, предоставляя следующий ход определённо на волю Марко. Новоиспеченному баварцу хватало такта и, – что очень важно, – выдержки, чтобы не форсировать события.       Застанный врасплох  таким ходом от Хуммельса – без повисшего тягостного молчания, переходящего в без обиняков неловкие избитые расспросы про жизнь, как будто это действительно первое, что они хотят сказать друг другу прямо сейчас, – Ройс слегка опешил, не произнеся до сих пор ни единого слова. Честно, дортмундец никогда не представлял себе, что он сказал бы своему – надо это признать, а, значит, проговорить, – бывшему капитану. Не рисовал холодных и отрешенных или гневно-мстительных диалогов, в конце любого из которых они с Матсом ссорятся в прах, до точки и расстаются ещё-больше-не-друзьями.       Просто старался не думать об этом. Как обо всём, что прошло безвозвратно или было в его жизни скоротечно и что Марко Ройс учился оставлять позади. Плевать всем и ему самому, не бредова ли идея, что всё можно забыть и всем переболеть, как осенней простудой, если вовремя взяться за лечение, но он пытался. Честно пытался.       Поэтому сейчас немец доверился сердцу и инстинкту. Бывает, когда не ты обнимаешь, а обнимают тебя, и едва уловимая грань между первым и вторым делает разницу.       Проскользив под руками Хуммельса, Марко сжал ткань тёплой куртки и, положив ладонь на широкую спину, коротко обнял в ответ: – Приехал, – без смешливой ухмылки, но таким знакомым слегка протяжным, бормочущим голосом-эхом отозвался Марко. – Стоило и мне сменить обстановку, – вряд ли в этом могло крыться сейчас большее, чем было произнесено Ройсом.       Обьятиями вместо рукопожатия насквозь прошил, пусть и неустоявшиеся, непрочные весенние льды ледоход, и имя ему – Матс Хуммельс. Будто умел поворачивать время вспять. – Рад видеть, что ты в порядке, – отдаляясь от Марко, в такт своим мыслям закивал Хуммельс. Не растерявшись, вспомнив тут же о чем-то важном, оглядел Ройса изучающе в упор и заключил. – Марко, ты один? – вопрос, безусловно, риторический. Матс, в общем, писал, что атмосфера будет семейной и можно приехать с подружкой. – Так вышло, – смущённо оскалившись, не стал вдаваться в подробности дортмундец, немного закрывшись и мягко уйдя от ответа, что ему было несвойственно. Замотанный на несколько оборотов в огромный шарф, Ройс натянул его аж до подбородка. – И у тебя нет никого? – наседая, не проверив лёд, выдал Хуммельс, скептически поджав губы и приподняв тёмную бровь. Да, на всякий случай, конечно, осторожно, не слишком оживленно, но с чувством, что имеет полное право интересоваться этим у Марко даже сейчас. Довольно в лоб. – Есть... – посерьёзнев, утвердительно кивнул Ройс, слегка нахмурившись. Марко искренне не понял, как его ответ мог навести на такую мысль. – Просто она... не девушка для Рождества, – невозмутимо, не имея в виду ничего предосудительного в своём понимании, приопустил веки немец, переведя взгляд в сторону, на входную дверь. Это, конечно, требует долгих объяснений, он понимал. Как рассказать? Последние пару лет отношения не держались долго, и... не то чтобы это было поводом для глубоких переживаний со стороны Ройса. Это он легко отпускал или не достаточно настойчиво удерживал, пренебрегая элементарными вещами вроде внимания или регулярных свиданий, потому что съезжаться не казалось ему хорошей идеей.       Игры, тренировки и в целом судьба дорогого сердцу клуба занимали Ройса сильнее и злее, чем личная жизнь. И нельзя винить в этом Боруссию Дортмунд. Марко сам этого хотел. И чувствовал себя прекрасно.       Прошлые отношения закончились совсем недавно, разрыв не был болезнен, скорее, обоюден. В нынешних Марко было спокойно. Пожалуй, даже слишком.       Когда Скарлетт сказала, что ей правда очень жаль, но у неё уже были планы отдохнуть со своими друзьями в Испании на Рождество, и Марко тоже был включён в этот план, а вся идея с Баварией такая внезапная... Ему не было жаль. Даже не всё равно – Марко был рад.       Просто Матс Хуммельс – это его дело. Личное, неостывшее, – она не понимает, не может, да и не должна. Им нужна привычная атмосфера, без чужих глаз, как он мысленно называл Скарлетт. – Ещё нет? – протянув руку к макушке, Хуммельс ободряюще, без упрёка погладил по затылку, не подавая виду, понимает ли он Ройса до конца и полностью; притворившись по крайней мере, что понимает. – Матс, я сам не знаю, – признался честно. Обезоруживающе искренне, для кого угодно на его месте в этой ситуации неуместно одарив задумчивой безоблачной улыбкой. Спасибо, бросил спасательный круг. Всё приходит со временем, и время для их со Скарлетт – одного на двоих, чтобы любой третий оставался без шансов на Марко Ройса, –Рождества ещё придёт? – По крайней мере, пока.       Если что-то в нём просто сломалось, то немец хотел это проверить. И предпочёл свободное плавание в рождественскую ночь. Постоянством, а лучше сказать – привязанностями в романтических отношениях он никогда и не отличался: школьная любовь, подружка детства, неугасаемая первая влюблённость – не про Ройса. Немец оставался порядочным в отношениях, но, как правило, короткосрочных.       Всё это начинало казаться настолько плохим, что следующим шагом от себя Марко ожидал что-то вроде "нам нужно отдохнуть друг от друга и проверить наши чувства". Боялся сильнее всего, что проверку не пройдёт. Его сердце трудно украсть. – Почему не ты стал капитаном? – бесцельно и негромко, обращаясь больше к самому себе, произнёс Хуммельс, надвинув Марко шапку на самый лоб и развернувшись. Ройс смолчал, поджав губы. Бросил на высокого защитника с усилием, против воли, сдержанный непонимающий снизу вверх взгляд. А тебе бы этого хотелось?       Не дожидаясь реакции Марко и не стремясь перехватить этот взгляд, Матс обернулся на дверь домика, как если бы там висели часы, с которыми он хотел свериться.       Дыхание Ройса всё ещё было теплым и согревало морозный колючий воздух. Мужчина замотал горло в огромный вязаный шарф на несколько оборотов и, оттягивая его от ворота, иногда дышал внутрь, чтобы сохранить тепло и согреться. — Пойдём, – Матс кивнул в сторону дома. Насмешливо, с интересом глянув на сжавшегося, как бесприютный котёнок, Ройса, укутавшегося до подбородка в чёрно-желтый, единственный по-настоящему греющий в такую суровую снежную зиму шарф, добавил. Почти без иронии. – Я тебя достаточно поморозил? – Да, добился своего, – хихикнув, просиял расслабившийся и повеселевший Ройс даже без сопротивления, с ему одному данным невинным хитрым прищуром сверкнув на друга из-под ресниц. – Теперь я пойду с тобой, куда захочешь, – Марко и правда был мерзляком. Любил тепло, как изнеженный домашний кот.       С порога деревянного крылечка мужчины тут же оказались в светлой прихожей, натоптав снежными следами ботинок. Хуммельсу потребовалось приложить силу, чтобы управиться с входной дверью, распахнувшейся из-за поднявшейся к вечеру вьюги. — Горы есть горы, – задумчиво заключил баварский защитник, подцепляя с каждого пальца по очереди и стягивая перчатки. — Погода капризна, – покосился на Ройса. – Все ведь тепло оделись?       Марко только передёрнул плечами, согласно и блаженно сощурившись, с удовольствием избавляясь от верхней одежды, оставляя морозы за порогом и ощущая одурманивающее ароматное тепло жилого помещения. В комнате налево от прихожей горел свет, видно, там находилась небольшая кухня. Послышалось оживление и движение. — Марко! – раздавшийся с кухни обрадованный женский голос заставил Ройса бросить слегка озадаченный взгляд на Хуммельса. Это была точно не Кэти.       Очевидно, узнав по голосу или просто зная о его прибытии, ему на встречу первой вышла Анна Левандовская в тёмном бархатистом с серебряным отливом платье чуть выше колена.       Матс забрал из рук замешкавшегося Ройса куртку, повесив вместе со своей на крючок вешалки в прихожей.       Легко приобняв за плечи, Анна  дружески-приветственно поцеловала Марко в щёку. — Марко, прошло уже пару лет, да? – полячка пыталась припомнить в уме, перебирая годы с их последней встречи, счёт которым не вела ревностно и скрупулезно, придавая им совершенно другое значение. Искренне радовалась видеть Ройса, как старого друга. — Анна... Я не думал, что, – в замешательстве прижал ладонь ко лбу Марко, испытывая  истерическое желание рассмеяться, заставить себя хотя бы взглянуть на Матса. Отмотать всё назад, вернуть билет на рейс Дюссельдорф-Мюнхен ... – Вы с Робертом будете здесь. Чёрт, – как можно беззвучней себе под нос горячо выругался Марко. — Когда мы в последний раз собирались вместе?  – не заметив тщательно скрываемого смятения Ройса, Анна ободряюще тепло улыбнулась немцу. – Ты вроде не был на нашей сва...? – какая-то своя радость сделала полячку рассеянной, она хотела о многом Марко расспросить, но мысль убегала. — Нет, – на опережение, неоправданно поспешно ответил Ройс. – Не был. — А, – вспомнив, исправилась женщина, – но поженились мы с Робертом ещё до "Баварии". Стало быть, чуть больше двух лет? — Верно, – негромко подтвердил Ройс. Сердечное, теплое радушие Анны, оживленное предвкушением праздника, не могло встретить отклик в глазах немца. Он всё понимает, что будет дальше, но застанный врасплох, заторможенно, на автопилоте обнимает Анну в ответ. Не отводя упорного ждущего взгляда ей через плечо от двери кухни. Узкий зрачок карих глаз конвульсивно расширился, и Марко поплыл.       Следом за Анной с перекинутым через плечо вафельным кухонным полотенцем в прихожую не спеша, точно не слышал хлопка входной двери, вышел Роберт.       Тот же, точно тот же... Что и всегда. Только, что ему несвойственно, плохо выбрит, примерно трехдневная щетина, которую поляк обычно считал для себя неприемлемой. Хотя, понятно, многим нравилось, и Анна, как и все женщины в мире, находила лёгкую небритость чертовски привлекательной. Но вот здесь даже Роберту было плевать, соответствует ли он чьей-то вкусовщине. Это было что-то вроде его собственного стиля, может, род воспитания, и Левандовский вечно не в шутку негодовал, как чертовски отвратительно, с его слов, брился Марко. Ройс безотчетно провел рукой от подбородка к шее, понимая, что он сам не изменился в бытовом плане.       В какой-то момент немец почувствовал, что Матс самоустранился. Хлопнул поляка по плечу, пробормотав что-то неважное, – просто предлог, – и незаметно скользнул на кухню.       Ройс ощущал новизну и ненормальность их встречи без повода, в простой и тёплой атмосфере, без клубных цветов. Рождественские посиделки, названные Матсом невзначай "вечеринкой старых друзей". Быть может, так будет в последний раз. Расслабленный и вальяжный, Левандовский тихо подошёл к жене и мянко обнял со спины, обвившись руками вокруг талии и прижавшись подбородком к плечу. Анна ласково погладила в ответ его руку на её животе. Почти невесомые касания, которые Ройс с не мужской зоркостью уловил, проследив взглядом. Неужели Анна и Роберт?.. Нет, Марко никогда сам не спросит такого.       Встреча была трудным, несправедливым испытанием для двоих. За всё время, пролетевшее с ухода поляка, им было присуждено пять свиданий. Марко был не на всех. Кубки и Суперкубки - роскошь и рулетка. Чертовски маленькая дозировка для тех, которые привыкли не разлучаться.       Поляк только сейчас взглянул прямо на него: исподлобья, скоро потупив нескромный взгляд и будто пряча улыбку. Это спокойствие отрезвило замечтавшегося дортмундца, вернув из уносящих, будто ватных мыслей к реальности — для Левандовского его появление не было сюрпризом, в отличие от Ройса, в ступоре от собственных мыслей хранившего полуминутное молчание. Левандовский отвечал взаимностью, не выпуская Анну из обьятий своих крепких рук и не делая и шага к барьеру. Закусив губу, Марко разорвал затяжной контакт и первым протянул руку, как на поле: – Здравствуй, – больше ничего не добавив, сжал губы в тонкую полоску немец. Что дальше? Роберт может проглядеть его хоть до дыр. С рюкзаком, сброшенным посреди прихожей, Марко разочарованно и тупо-терпеливо ждал чего-то большего. – Привет, – по-славянски плавный, мелодичный голос поляка был достойным обрамлением южно-немецкому диалекту. Марко постарался скорее выкинуть из головы это симфонически стройное согласие баварского говора и польского акцента. – Добро пожаловать, – крепче сжал руку, отвечая на рукопожатие. Марко, не чувствуя уверенности в искренности обратной реакции, приподнял уголок губ в улыбке, одной рукой немного выше натянув ворот мягкого белого свитера с сине-коричневым узором на груди, должно быть, теплого и мягкого.       Никчемный актёр, Ройс не выглядел и на йоту убедительно. Пытаясь это исправить, немец испытал уже настоящее смущение и забормотал первое, что пришло на ум: – Я без подарков, простите, ребят, –  с досадой признался Ройс, ладонью отведя с лица пряди растрепавшихся под шапкой волос – мягких рыжеватых волн вместо ещё недавно жёсткого обесцвеченного ёжика.       Левандовскому помнилось, что всё это было недавно.       Нет, сделал себе мысленно замечание поляк, его память не спит с другим - он лишь запомнил Марко таким. Двадцатипятилетним. Очные ставки раз в полгода, номера телефонов вбиты, но рука не тянется даже совершить вызов, – не бывает никаких, абсолютно никаких отношений на расстоянии, нечего спорить с природой. В разлуке, без шанса быть рядом, когда нужен; когда хочется, и хочется всё большего, – когда оба хотят. Друзья становятся приятелями и эфемерным ностальгическим воспоминанием, любимые – любовниками. – Не страшно, Марко, – убеждённо заверила Анна , положив руку ему на плечо, с полной серьёзностью в тёмных глазах, чтоб Ройс не переживал по этому поводу. – Даже не беспокойся... – Марко! – раздался голос Хуммельса с кухни. С ремаркой срочности.       Коротко бросив взгляд на кухню и на поляка и снова на кухню, Марко покорно ретировался на зов Матса.       Небольшая уютная кухня, так же в отделке из дерева и с цепочкой гирлянд на одной стене, была наполнена пряным ароматом рождественской выпечки, печеного картофеля с тушёной свининой и квашеной капусты. Опершись об обеденный стол и скрестив руки на груди, Матс ждал Марко. Вскинул быстрые темно-карие при появлении Ройса и, в пару шагов достигнув двери, без лишних пояснений прикрыл её, на случай, чтобы никто посторонний из многочисленных гостей не вторгся. Поднял вызывающе-непреклонные тёмные глаза на дортмундца и, с усилием выдохнув, произнёс: – Марко, – стоявший напротив Ройс, не знавший, сесть ему или остаться стоять, непроизвольно скопировал позу Матса, прислонившись к кухонному гарнитуру и сложив руки на груди. Голос Хуммельса прозвучал так, будто защитник Баварии облажался лично перед Марко, – если что-то не так... – Ройс бросил нервный, колючий взгляд в ответ. Но открылся.       Упёрся руками в столешницу позади себя и только открыл рот, чтобы ответить, когда дверь приоткрыла Кэти, почти вошедшая, но, внимательно оглядев мужчин, тактично замершая на пороге: — Матс ... Я не помешаю? – женщина перевела взгляд от стола к кухонному гарнитуру, с одного на другого. – Что ты, – несколько натянуто, но тем же приятным мягким голосом, что и всегда, возразил Матс, пренебрежительно махнув рукой в воздухе – "пустяки". Кэти умеет чувствовать такие моменты напряжения, и тут природная тактичность всегда приходит ей на помощь. – Мне только бокальчики...и тарелочки, – флегматично заверила Кэти, сопровождая слова деятельными энергичными поисками в серванте. Матс ценил способность жены осторожно заходить на опасную территорию и сглаживать углы такими вот абсолютно случайными, но своевременными вторжениями. Но сейчас лучше было правда помочь ей поспешить.       Они с Матсом вместе подсчитали, сколько посуды нужно будет на всех, мужчина помог достать всё с верхней полки шкафа и отнести в гостиную, ненадолго оставив Марко, не подававшего признаков нетерпения или раздражения. Вернувшись, немец ещё раз аккуратно прикрыл за собой дверь. – Ты не сказал. Ничего, – неожиданно для себя самого в сердцах, но не повышая голоса, возмущённым горячим шёпотом вспыхнул раздражением Марко, только что собиравшийся ответить, что всё в порядке, и этим откупиться.       Ну почему просто не ответил, что "всё хорошо"? Удобные ответы не нужны Матсу, и Марко знает это. Даже чувствует. – Не мог не пригласить его, - готовый к этому, невозмутимо, без злости парировал Матс, опёршись о косяк стола и не испытывая ни малейшей вины или неловкости. Бессовестный, но в чём он не прав? Марко, закусив губу, провёл рукой по горлу от шеи к подбородку: – Конечно, я...мне понятно. Дело в другом.       Видя, как Марко старается сейчас подобрать слова, Матс побудительно кивнул товарищу. – Ты будто пытался меня обмануть. Я один не знал, кто здесь соберётся. Матс, – Марко требовательно, с большой надеждой, уверенный, что может попросить Хуммельса об одном условии с полной серьёзностью, – не нужно интриг между нами. После паузы на короткое раздумье, с легким вздохом: – Я не хотел. – Знаю. – Ты знаешь... Думал, тебе не больно захочется. Придумаешь отговорку. Марко закусил губу. – Нет, – Ройс чувствовал, что должен исправляться, — не стал бы придумывать, – он распустился, дав волю словам минуту назад, и теперь корил себя за это. Просто совершенно не нужно портить праздник всем. – Не надо, Матс, – повторил, взглядом сославшись на свою давешнюю просьбу, Ройс. Проклятая Бавария. – Ведь ничего не изменилось?       Хуммельс отсутствующе покачал головой, это было и "да", и "нет". Защитник Баварии не мог обвинять Марко в капризности; громкие, как под копирку, уходы сотрясали Боруссию уже третий год почти кряду. Но как он мог поддакивать Ройсу? Это и будет чистый обман. И никому не лучше. Может, только Марко так легче.       Сделал шаг на маленькой кухне и крепко обнял безответно – в таком положении дортмундцу было не поднять опущенных по швам рук – не в качестве извинений, не в примирение, а просто, чтоб поддержать. Это единственная вещь, которую он до сих пор может обещать Ройсу.       Отстранившись вовремя, чтобы объятия не вышли виноватыми, извиняющимися, – даже если это так, – Матс развернулся и взял со стола две Колы в стеклянных бутылках. Как рычагом откупорил одну другой, протянул Марко. Открыл вторую для себя.       Мужчины чокнулись со звоном стеклянного донышка газировки.