Прошлым Рождеством

      В доме хмельно-пряно пахло горячим настоявшимся глинтвейном, горела наряженная общими стараниями ёлка, был накрыт стол на шестерых, у которого друг напротив друга стояли два не новых, но мягких дивана. – Только вас ждём, – выйдя в коридор, встретил их Матс. Прислонившись к стенке, скрестил руки на груди и усмехнулся. – До тебя было не дозвониться, Роберт. Анна не смогла, я уж Марко стал набирать. – Связь. Знаешь, всё-таки горы, – очень уверенно, глазом не моргнув, наплёл Левандовский. Зря, конечно. Хуммельс прекрасно сам знал, что сервис в Гармиш-Партенкирхен был на высоте, и отдыхающие уж никак не могли быть отрезаны от внешнего мира и элементарных средств связи по воле случая. Даже в непогоду. – Знаю, – не строгий ко всему, что Роберт ему сказал, без лишних разговоров легко согласился Хуммельс, снисходительно кивнув.       В гостиной из магнитофона ненавязчивым фоном лилась музыка, а свечи на подоконнике освещали тёмные окна за полузадернутыми шторами.       Праздничный стол был оторванным, укрытым от пурги, снега, холодов и ветров убежищем в Сочельник. Благодаря заботам Анны, в центре небольшого, но щедро уставленного угощениями на любой вкус, от тушёной свинины с квашеной капустой и печеного картофеля до салатов, сырных закусок и колбасок, алела и маленькая звездоподобная пуансеттия.       Присаживаясь к Анне, сидевшей рядом с Лукашем, Роберт легко коснулся губами её щеки в поцелуе и что-то прошептал в ответ на удивлённые полушутливые расспросы женщины. «Счастливого Рождества!»       Было, как всегда на дружеских вечеринках, много разговоров. Ничего не значащих и неделовых, якобы неважных, но самых оживленных и душевных; споров о том, чем и в каком порядке заняться завтра; поздравлений и пожеланий. Основной свет был потушен, его заменяли три свечки на столе, старый камин и огни ёлочной гирлянды. – Детей? – в начавшейся совсем не с того и уже далеко ушедшей беседе с Лукашем переспросил Матс. – Знаешь, только тогда, когда мы с Кэти оба захотим, — немец приобнял жену за плечи. – У нас есть время, и нет никакой нужды в спешке. Сделать-то — два момента, значит, мы можем выбирать, когда, – резонно аргументировал Хуммельс. – А вы как смотрите, молодые люди? - тут же с усмешкой в голосе, но вполне серьёзно обратился Матс к чете Левандовских, оторвав их друг от друга. Роберт, откинувшись на спинку дивана и абстрагировавшись от общей беседы и атмосферы, что-то тихо наговаривал Анне на ушко, а женщина в ответ довольно жалась к нему, обнимая. – Кто знает, — счастливо-игриво расцвела в улыбке Анна, заговорщически и нежно подняв глаза на Роберта и встретившись с его ответным взглядом. – Время покажет, – уклончиво пожал плечами Левандовский. Непроизвольно, быстрее, чем сам мог это понять, перевёл взгляд поверх бокала глинтвейна на Марко в противоположном конце стола.       Хоть Ройс не смотрел на него в тот момент, но, как почувствовав, поднял глаза в ответ. Неопределенно задержался на Роберте и, будто чего-то в нём не найдя, помявшись, отвёл взгляд. Задумчиво повертел бокал, перемешав пряности на поверхности. Наверное, не станет сегодня больше пить.       Пили в целом немного, да и то только глинтвейн и шампанское. Никто на дружеской рождественской вечеринке этим вечером не собирался быть пьян настолько, чтобы плохо помнить вчерашний день.       Когда дошло до сладкого и чая, Лукаш, уютно полуразвалившийся на диване и болтавший с Марко, немного нехотя встал, потянувшись, и предложил: – Чаю? Я угощаю. – И чем же? – улыбнувшись вальяжно и томно, как довольный кот, спросил Роберт, одной рукой обнимавший Анну за плечи. – Презент от нас с Евой. Мазурек. – Вместе готовили? – заинтригованная, с одобрением поинтересовалась полячка. –Вот нет, – с меланхоличной улыбкой возразил Пищек. — Я один. Вышло так. Но это от нас с Евой.       С кухни мужчина принёс и поставил на стол свежий и мягкий, с сочными апельсинами и миндальными лепестками польский пирог, разрезав сразу на всех. – Что-то ветер по ногам, — Анна вопросительно посмотрела на мужа, проведя разогревающим движением по тонкой капроновой ткани. – Накрыться бы чем-то, – Роберт осознал запоздало, что не обратил внимание сразу, как только Анна начала жаться к нему. — Ты мерзнуть постоянно стала, – положив руку на колено и плавно проведя выше к бедру и обратно, игриво прошептал Левандовский извиняющимся тоном. Оглядел спинки диванов. – А ведь был где-то плед.       Неосторожно скользнув по интерьеру и мебели, их с Марко взгляды встретились. Ройс уже давно не находил себе занятия и стойкого интереса в происходящем. Участвовал в общей беседе, но смеялся только над шутками. Марко скучал, вырванный из той тихой, но необузданной радости от умиротворяющего спокойствия и свободы, что была у них на катке.       Сейчас, прижавшись губами к горлышку Колы в стеклянной бутылке, Ройс задержался на мгновение, расслышав, что Левандовский нашептывал Анне на ушко. – Чёрт, — смутился Марко, привстав, – вот, возьми, – мужчина сдернул с коленей тёплый флисовый плед, которым недавно укрыл ноги, тоже почувствовав гуляющий по низу ветер несмотря на камин, от которого он сидел, правда, всё равно в дальнем углу. Всегда легко мёрз, а на катке явно переохладился и не мог отделаться от ощущения зябкости. – Бери, Анна, накройся, – немного виновато предложил Ройс, не став жалеть единственного пледа. – Надо звонок управляющему сделать, чтоб прибавили отопления, — сразу отреагировал Хуммельс и через мгновение вышел в прихожую с телефоном. – Ничего страшного, возьми, — немец с полуулыбкой отдал Анне одеяло, аккуратно положив на колени, на которых всё ещё лежала рука поляка. – Мне не нужен.       Женщинам легко верится, что для их комфорта и удобства всё делают искренне и с удовольствием; не вызывает сомнений, что в первую очередь должны ухаживать за ними.       Роберт только знал, что Марко мёрзнет по-настоящему. Мерзлявый, Ройс вечно кутался во что-то, если мог сам о себе позаботиться. В этой ситуации Марко должен был помочь Роберту позаботиться об Анне. Подразумевается, что в этой цепочке мужчина первый и последний что-то отдаёт, и жаловаться на собственный комфорт в таком случае просто не пристало. Аккуратно укрывая ноги Анны тёплым пледом Марко, Роберт не мог ничего предложить ему взамен, и чувствовал себя от этого хреново. С позиции Ройса всё смотрелось так, словно поляк просто не думал о нём.       Поздний вечер перешёл в ночь, за окном разыгралась метель, как и обещал прогноз. Приглушенное освещение от свечей и каминного огня отражалось бликами в глазах и, освещая лица и праздничный стол, укутывало дальние углы гостиной темнотой. Анна встала с дивана и направилась на кухню: – Принесу ещё чаю, – женщина легко накрыла мягкими, с нотками апельсина, ещё сладкими после мазурека губами губы мужа, – и глинтвейну. Роберт, тебе? — Да, давай, – рассеянно отвечал Левандовский, невнимательно слушавший её вопрос. – Завари на всех, Ань, – забывчиво добавил вслед.       Хоть Роберт пытался держать дистанцию, которую сам себе установил, Ройс всё равно обращал на себя внимание.       Роберт отдавался безотчётно, тайком от всех – хотелось в это верить – затяжным взглядам туда, где сидел немец, и почти каждый раз ловил короткий ответный Ройса на себе. Тихий, но искрящийся, втайне обрадованный. Иногда ощущал, уже отведя глаза, что Ройс всё-таки посмотрел. Для Марко это была такая игра, принадлежавшая только им, построенная на шестом чувстве, интуиции, если хотите, особенной связи чувств, когда, чтобы почувствовать друг друга, не нужно было видеть лица или знать что-то наверняка, касаясь лишь в мыслях.       Теперь Марко с ногами забрался на диван, поджав колени к груди. Больше не смотрел, прекратив огонь первым и закончив их перестрелку взглядами.       Не столько равнодушный, сколько благоразумно воздерживавшийся от сладких газировок, Роберт потянулся к уже неполной бутылке на столе, решив, что может позволить себе глоток-другой. – Там мало осталось, – упёршись подбородком в колени, без энтузиазма предупредил Марко. Хуммельс хотел протянуть Роберту стаканчик, но поляк уже сделал глоток. – Это моя, Роберт, – сощурившись, пояснил Ройс в ответ на непонимающий взгляд Левандовского. — Но пей, конечно. Это последняя не из холодильника, – немец тыльной стороной ладони вытер рот. "Губы Марко, наверное, вкуса Колы" , – мелькнуло беспутно у Левандовского, прижавшегося губами к горлышку бутылки. И от нахлынувших непрошеных картин воображения чуть не снесло крышу. Мужчина почти поперхнулся. Но допил, осушив до дна и будто ощущая вкус губ Марко на своих. От этой мысли было непросто избавиться.       Уже были поздравления, смс, звонки и поцелуи. Далеко за полночь из магнитофона лилась тягучая, терпко-страстная мелодия, в которой лейтмотивом – нерастраченная нежность. В уединении освещенной лишь гирляндами гостиной танцевали, медленно покачиваясь в такт музыке, две пары в обнимку. Остаток вечера и ночь принадлежали поистине тем, кто был счастлив не один, и Марко с Лукашем, не попавшие в этот список, незаметно и тихо перешли на кухню, продолжив разговор там. В уединении, созданном только для двоих и шепота их губ, окружающие, чуждые этой атмосфере, лишние, попросту не нужные, итак исчезали для обоих танцующих.       Лукаш, долго и настойчиво, тупо-терпеливо пытавшийся дозвониться, сидя за широким кухонным столом, набирал номер и подносил телефон к уху, отсчитывая до десяти гудков. На четвертый раз на звонок наконец ответили, и поляк поспешил взять трубку, не говоря ни слова выскочив в неосвещенную прихожую. Вне всяких сомнений, это была Ева.       Оставшись один, Ройс спрятал лицо в ладонях и, не думая ни о чём, сидел в тишине кухни, куда сквозь полуприкрытую дверь приглушённо доносилась музыка, думая, что это просто такая усталость.       Не хотелось ничего из того, что он мог себе позволить. Вечер бесповоротно терял для него смысл. Как будто прождал в условленном месте в назначенный час, а никто на встречу не пришёл. Ощущение обманутого ожидания, украденного момента. Не дождавшись Лукаша, Марко решил вернуться в гостиную.       Прислонившись плечом к стене и обхватив себя руками, Ройс остался на пороге. Марко бессознательно желал остаться незамеченным. Красивой парой у ёлки, являвшей собой образец тщательно подобранного претенциозного комплекта украшений, не перемешанного с браком и аксессуарами, где проба металла, огранка и чистота камня – высший сорт, — можно было только любоваться.       Положив руки Роберту на плечи, Анна глядела поверх, пока поляк вёл в их задумчивом танце, его руки на её спине ниже поясницы. Марко не мог видеть её лица, но в самих жестах, повороте головы и расстоянии между ними читалось всё. Женщина страстно, с жадностью обвила руками шею Левандовского, он великодушно позволил повиснуть на себе, обнимая.       В этом не было требовательности, только сиюминутное желание полячки и полное право, беспечное, почти невинное вероломство, когда нет никаких границ и табу. Право на глазах у всех забыться, увлекаясь без опасений и оглядки. Роберт и Анна беспрестанно сладко целовались коротко в губы весь вечер, словно молодожёны.       Некоторым вещам есть обозначенный – не нами – предел, допустимая черта, после которой полный провал и невозврат, его нужно принять и не сливать свою жизнь в попытках ходить по краю. Ройс старался об этом не думать, – только не сейчас. Лучше не надо вовсе.       Роберт, щекой прижавшийся к каштановым волосам Анны и отведя взгляд к окну, крепче сжал тёмный бархат её платья. Тоненькая полоска жёлтого металла, окольцевавшая палец, – обручальное, как досадное, болезненное напоминание. И только на поле Роберт оставался вечно холостым – кольца и прочие аксессуары были строго-настрого запрещены на тренировках и матчах.       Никто не может знать наперёд, поспешили вы или нет, дав клятвы в верности. Марко мог бы сейчас быть со Скарлетт, обниматься вдоволь без зазрения совести, танцевать с ней медленный танец... Она двигается изящно и чувственно, это всегда вызывает желание... Но он не спешит. Ройс хочет и готов подождать, чтобы разобраться в себе.       Если такое, чёрт возьми, вообще возможно. Кризис чувств – не к самой Скарлетт, а выраженный в отсутствии эмоциональной потребности быть не одному, чёткого представления о своих желаниях, — накрыл, как цунами, с головой.       Марко хотел бы отдаваться без остатка, со всей нежностью, напрочь забываясь и не ведая, где разумная грань. Хотя он и не мог бы, не кривя душой, назвать отношений, в которых смог получить то, чего ему не хватало, когда дальнейшие поиски не нужны и лучшего не надо, до последнего времени немец видел смысл их продолжать.       И если раньше, годами ранее или в других отношениях, – Ройс не понимал, чем датировать этот перелом, – в голове щёлкало "хочу", Марко не приходилось требовать от себя строго и взыскательно ответа на вопрос, хочет ли он остаться вместе на ночь и больше, и даже без постели, и всегда знал, что ответ "да", то сейчас Ройс не испытывал того нехватания.       Если б хотел, был бы уже со Скарлетт. А они  никак не съедутся, Марко всё тянет резину. Он так просто не умеет, но долго ли ещё сможет... Сейчас Марко старался оставаться порядочным и честным и понимал, что не был таковым.       И долго он ещё согласен терять годы в неопределённости и ждать, отпуская и теряя одну за другой в ожидании чего-то надуманного? Ну сколько можно?..       Музыка больше не играла в гостиной. После того, как ещё раз прозвучали поздравления с Рождеством, все пожелали друг другу спокойной ночи, с с трудом скрываемой усталостью в глазах, разморенные длинным насыщенным вечером.       Две спальни для гостей находились сверху, на первом — двухместная комната по соседству с гостиной, которую Марко предстояло делить с Лукашем.       Анна охотно бы уже отправилась спать: она не особо любила полуночничать, чересчур нарушая привычный излюбленный режим, да и цвет лица определялся не в последнюю очередь здоровым сном.       Полячка предпочитала так: подарки должны лежать под ёлкой и быть подарены утром, и Левандовский отлично знал, когда лучше всего всего вручать презенты. Подарки – утром. Подарки подождут. А сейчас – сон. Поцеловав мужа в небритую щёку, Анна ушла наверх в их спальню. Убирая тарелки со стола, Матс обратился сразу ко всем оставшимся: – Во сколько завтра сможете проснуться? Надеюсь, никто не собирается отсыпаться до обеда. Можно пораньше, с утра где-то, на подъёмнике до горнолыжной базы подняться, там трассы и вид на Цугшпитце. Но лучше до часа пик и притока лыжников.  Готовы? – Конечно, – первым согласился Лукаш, – хозяин – барин. А в дверь стучаться будешь, если не проснёмся? –и , довольный, улыбнулся широчайшей улыбкой. Удержав это выражение, вздохнул. – Может быть, — полушутливо заверил Хуммельс. — Я не знаю, — когда Пищек так шутил, не пропуская ни фразы, чтоб ни сострить, Матсу было всегда не очень смешно. И немного тревожно за него.       Когда уже во всём доме был погашен основной свет, Марко вышел в подобие предбанника между входной дверью и прихожей, где ветер гулял по голому деревянному полу, чтобы забрать сушившиеся на батарее перчатки.       Посередине, прямо напротив двери, разделяя условно две половины дома, находилась широкая деревянная лестница, ведущая к спальням на втором этаже. Несмотря на потушенный свет, лунные дорожки, проникавшие через окна, разряжали темноту.       Наверху лестницы лунный свет предательски обвёл, обрисовывая силуэты, две фигуры, мужская на ступеньке пониже. Нехотя, Марко поднял голову на влажный звук поцелуев и прерывистые придыхания. Из головы вылетело напрочь, а ведь немец приметил, когда заходил, что над самой лестницей неброско и маняще висела миниатюрная омела, недвусмысленное приглашение к поцелую.       Марко точно не хотел бы стать свидетелем интимного, утаённого ото всех момента нежности. Анна и Роберт целовались так, как не целовались весь вечер при посторонних. И, верно, не так целомудренно, как полагалось бы под омелой. Стало гадко и стыдно, мороз по плечам. Мужчина постарался как можно бесшумней вернуться в гостиную, истово желая не быть замеченным, будто это могло кончиться для него плохо.       Ройсу стало и впрямь нехорошо от мысей о том, что утаивал даже лунный свет. Какой-то неправильный, Марко не переносил напрочь этого вида, даже в фильмах; глубокие, настоящие поцелуи и касания на виду у других в его представлении были ошарашивающе откровенным, физиологическим более, чем  любовным зрелищем. Точно не для чужих глаз. Не смея и звуком выдать себя, Марко мысленно себя костерил. Чёрт, чёрт, чёрт. Чёрт.       Лукаш весь вечер говорил, что всё в порядке. Уже в комнате, когда Ройс выключил свет и собирался залезать в кровать, сна ни в одном глазу, поляк, со спокойной душой, не спрашивая даже, — и так зная, что с Марко не требуется разрешение, — только опустившись на подушку и закинув руки за голову, заговорил, не поворачиваясь даже и глядя в потолок, про Еву. И Польшу.       После Евро такое случалось чаще, кто знает, что было причиной его меланхолии. Ройс не комментировал эти перемены и не просил сменить тему. Может, дело в последнем сезоне Блащчиковского. В самом Кубе. Польша так Польша, Марко видел, никуда ему от этого не деться. Лукаш временами хандрил, с этим было трудно. С Евой они накануне разругались, честно поведал наконец поляк. На счастье, в этом была единственная причина его тоски: – Вот ты по Скарлетт скучаешь сегодня тоже, верно, и что с этим поделаешь? — с уже более уверенной и честной улыбкой объяснился Лукаш. Поджав губы, Марко промолчал.       Он невольно начинал задумываться, как долго Скарлетт вынесет его холодность и из ниоткуда взявшиеся проблемы.