Умереть за любовь не сложно. Сложно найти любовь, за которую стоит умереть.
Фредерик Бегбедер
— Продай мне его, — Кими крепко держит мужской подбородок, покрытый короткой щетиной, в руках, вертит его из стороны в сторону, пристально всматриваясь в красивое, словно фарфоровое лицо и чистые голубые глаза, полуприкрытые длинными белёсыми ресницами, — сколько хочешь? Отдам сколько попросишь. — Так понравился? Да, он хорош, — старый знакомый усмехается и потирает в раздумьях ладони, ему не хочется продешевить с самым красивым мальчиком, что когда-либо попадал в его дом, пожалуй, он бы даже оставил его себе, но уж слишком велик соблазн. — Хочу трёх твоих девиц. Кими медленно поворачивается в сторону трёх девушек, стоящих позади, каждая из них красивее предыдущей — совсем недавно привезённые рабыни с Пиренейского полуострова, не слишком редкий, но весьма приятный товар. Они внимательно смотрят в ответ, безмолвно умоляя, и их большие выразительные глаза уже подёрнулись пеленой слёз, а колени мелко дрожат, отчего полы туник колыхаются как от ветра. И их поведение понятно, ведь жестокость местного богача Кассиана дурной славой шла впереди него, а количество измученных, забитых и истерзанных пленных уже едва ли можно подсчитать десятками. Раздумье затягивается, и, заскучав, обрюзгший и располневший от довольной жизни патриций крепко хватает раба за светлые волосы, слегка завивающиеся в нежные кудри, тянет их на себя, заставляя мальчишку запрокинуть голову назад, проронив тихий, но звонкий вскрик. Кассиан пошловато улыбается и тянет ещё сильнее, и он может видеть, как на шее натягивается тонкая, почти прозрачная кожа, как сквозь неё становится видно голубые венки, и как дёргается адамово яблоко. — Интересно, как долго он продержится на мельнице перед тем как угодить в жернова? — после этих слов всё как в тумане, и Кими уже через мгновение не может вспомнить, как соглашается на самое невыгодное предложение в его жизни, как жмёт руку, и как это прекрасное юное лицо утыкается ему в колени, в то время как испанки, стоящие позади, заходятся в рыданиях, которые невозможно сдержать. — Надеюсь, ты не разочаруешься в нём, иначе будет обидно. Мужчина уходит из чужого дома не прощаясь, поочередно грубо толкает девушек, плетущихся перед ним, сопровождая телесную пытку обидными беспочвенными ругательствами, но вскоре его слова смолкают в дорожной пыли, и всё погружается в тишину, прерываемую только пением диких птиц и тяжёлым отрывистым дыханием. Кими готов поклясться, что именно так дышит Аполлон. Они долго сидят молча и почти не шевелясь, хозяин — в резном кресле из красного дерева, с разъярёнными львиными мордами на подлокотниках и ножками в виде массивных лап, его собственность, как и положено, на коленях, склонив голову, и не смея поднимать даже взгляда. Так длится до прихода мальчишки с кувшином прохладного разбавленного вина, в другой руке у него чаша, обвитая серебряной виноградной лозой. Сначала Кими бросает в сторону незваного гостя недовольный взгляд, но почти тут же смягчается и жестом подзывает его к себе. — Скажи матери, пусть найдёт для него нормальную одежду, — мальчишка кивает и спешит убраться прочь, шлёпая босыми ногами по нагретому светлому мрамору. — Как тебя зовут? — Себастьян, — он хрипит, отчего его и без того тихий голос становится почти неслышен и приходится повторить ещё несколько раз. — Он бил тебя? В ответ не получая ничего кроме согласного, излишне резкого кивка, Кими подтягивает Себастьяна ближе к себе, заставляя того смотреть наверх, и его рука ложится на тонкий, но туго застёгнутый кожаный ошейник, на котором выдавлено имя уже бывшего владельца. Несколькими движениями, Кими снимает его и отшвыривает в сторону, в его доме рабы давно не носят таких украшений, не голодают и не проклинают хозяина долгими бессонными ночами, останавливаясь только для протяжного плача. Здесь больше нет места человеческим страданиям, но с того момента Кими больше не чувствует себя человеком. Он проводит тонкими пальцами, не привыкшими к работе, по красным, местами даже лиловым впадинкам, старается успокоить уставшую от постоянного, жёсткого давления кожу, и Себастьян отзывается на эту нежность тихим протяжным шипением и пронзительной благодарностью во взгляде, от которого сердце пропускает несколько ударов. Светлые, словно отлитые из золота волосы раба развеваются от дуновения ветерка, спадают на высокий лоб и прикрывают глаза. Кими отрывается от созерцания нескоро, ему больших усилий стоит убрать руки от мальчишки, который ещё совсем недавно был ребёнком, щедро наливает в чашу вино, и подносит к пухлым розовым губам Себастьяна. Он жадно пьёт, слегка придерживая сосуд за ножку, не смея прикоснуться к нему нормально, маленькие капли стекают по подбородку на серую, грязную тунику, оставляя на ней бурые пятна, останавливается только когда пить уже нечего, и Кими ставит чашу обратно на стол. — Будешь помогать на кухне, ясно? Это не так тяжело как работа в полях или пекарне, да и будешь всегда в доме, — кажется, для мужчины именно последнее является определяющим фактором, задумавшись, он вздрагивает от вновь неожиданно появившегося мальчишки с отрезом светлой ткани в руках. — Отнеси в терму. Патриций помогает Себастьяну подняться, аккуратно придерживая его за локоть, и ведёт по длинным, красивым коридорам с лепниной на потолках и мозаиками на стенах, по дому снуют слуги. Большей частью это женщины с амфорами и пиалами в руках, они склоняют головы при виде хозяина, но при этом каждая из них выглядит не то что бы счастливой и довольной, но живой, не избитой, в чистых одеждах и с лицами, не испачканными в пыли и саже. Входя в небольшую, но такую же роскошную, как и дом, терму, Себастьян не может заставить себя не озираться по сторонам. Мраморные полы с интересными узорами, яркие фрески на стенах и потолке, и даже красивые статуи, от которых по коже идут мурашки, — всё это заставляет его на мгновение забыть о строгости и добродушии хозяев, вкусном вине, и только восхищаться убранством помещения. — Не бойся, я не трону тебя, — Кими до боли на кончике языка хочется добавить «если ты не попросишь сам», но вместо этого молчит, помогая стянуть тунику с крепкого, но худого тела перед ним. — Так, как было у Кассиана больше не будет, забудь о том времени. Он не видит лица мальчишки, но зато слышит его нервное всхлипывание, за которым следует щенячье поскуливание, и надеется, что это последний раз, когда по его щекам текут слёзы. Кими мягко подталкивает оторопевшего Себастьяна к бассейну с горячей водой и следует за ним, всё так же оставаясь позади. Он кладёт руки на плечи, покрытые фиолетовыми вперемешку с бордовым синяками, пальцами спускается ниже по позвоночнику, аккуратно, насколько это возможно нежно обводит пальцами рубцы от кнута, на которые больно даже смотреть. Он чувствует, как Себастьян вздрагивает, и успокаивает его, поглаживая по бокам, будто бы извиняясь ни за что. По всему телу видны царапины, порезы и следы от ударов. Неизвестно сколько времени юноша пробыл у своего мучителя, но он успел вдоволь поиграть с ним в свои любимые игры. Кими намыливает Себастьяна, взглядом упираясь в завитки волос на затылке, он думает о до ужаса приятном, и чувствует, как сводит мышцы внизу живота, и жарко становится не только от пара и воды. — Повернись, — Себастьян безропотно выполняет просьбу и встаёт к Кими лицом, он, наконец, может видеть его раскрасневшиеся щёки, приоткрытый рот и опухшие от покусываний губы, никак не может скрыться от цепкого взгляда и то, что мальчик возбуждён. Кими продолжает сохранять невозмутимо спокойствие, которое сейчас кажется ему ненужным пафосом, но не может даже пошевелиться, продолжая всматриваться в бездонную голубизну глаз. К его удивлению, тогда Себастьян, осмелев, берёт его руку с мылом в свою, подносит к груди и проводит, едва касаясь. Он ведёт выше, к ключицам, красному следу ошейника, а потом спускается ниже — к животу, и задерживается. — Если ты не хочешь, то… — Кими не успевает договорить, как Себастьян приближается к нему и целует в губы, проводит по ним языком и стонет, когда слышит всплеск воды от упавшего брусочка мыла, а потом чувствует, как его зажимают между каменным, шершавым бортиком бассейна, царапающим спину, и горячим телом хозяина. — Пожалуйста, позволь мне, — мальчишка проводит по крепкому прессу рукой, пальцами щекочет кожу, спускается ниже, и Кими рвано и тяжело выдыхает, когда ладонь плотно обхватывает его твёрдый член. — Я хочу сделать тебе хорошо. Кими привык к ласкам рабов, для него это давно не было чем-то новым и неизведанным, но в этот раз всё было иначе. Внутренности буквально сжимает невидимой железной рукой, стоит только дрогнуть этим светлым ресницам. Они оба прекрасно понимают, что это, подсознательно чувствуют, и от этого горечь встаёт где-то на корне языка, слегка пощипывая ноздри и глаза. Помимо этого, Себастьян удивительно ловок и хорошо обучен, он знает, как доставить удовольствие и делает это, доводя хозяина до быстрой разрядки. Он слишком умел для того, чтобы Кими строил себе воздушные замки и считал мальчика только своим, он крепче стискивает зубы и заведомо ненавидит каждого, кто к нему прикасался. Не только тех, кто обращался с ним как вещью и делал больно, но и тех, с кем он получал наслаждение. И непонятно даже, кого из них больше. Он оставляет на юном теле алые следы, но на этот раз за этим следуют не слёзы, а громкие стоны, приглушённые влажными шлепками кожи о кожу. Кажется, что это длится вечность, и в головах у обоих мелькает мысль, что лучше бы оно так и было. Но, к сожалению, судьба куда более прозаична. — Ты же всё понимаешь, да? — разочарованно произносит Кими, смывая с Себастьяна остатки мыла, которое не успел стереть собой. — К чему это приведёт. В ответ он вновь только молча кивает и подставляет свое израненное тело под нежные и осторожные прикосновения. Он почти не открывает глаз, опираясь только на тактильные ощущения, и его буквально ведёт, когда к излишне чувствительной коже прижимаются губы, они дразнят, целуют там, где хочется больше всего. И разве это не самая лучшая и приятная пытка на свете? — Не надо об этом говорить, пожалуйста. Так только хуже будет. Себастьян не дурачок, он прекрасно знает, чем всё закончится. И даже если бы у Кими не было красавицы-жены и троих детей, им бы не позволил быть вместе закон, другие люди просто не позволили бы всему закончиться хорошо. А ещё он знает, что осталось не слишком долго, потому что чует, как немеют самые кончики пальцев на ногах. Наверное, думает Кими, он должен ненавидеть этот день, этот дом, ведь он слишком юн, слишком красив и ещё не видел ничего кроме боли, лишений и страданий и теперь точно лишён всего остального. Всё случилось слишком рано. — Я благодарен судьбе, которая привела меня к тебе, это стоило каждого удара кулаком или плетью, — Себастьян судорожно покрывает руки Кими поцелуями и впервые в жизни улыбается по-настоящему. — За сегодняшний день я почувствовал всё то, ради чего стоило жить. * Проходят месяцы прежде чем всё приходит к своему логическому завершению. Месяцы томлений и мучений, долгих поцелуев и презрительных взглядов со стороны жены и остальной семьи. Всё то время, что кожа понемногу становится алебастровой и не чувствительной, Себастьян продолжает работать на кухне, как ему и было обещано. Со временем становится тяжело ходить и готовить, даже дыхание теперь выходит только хриплым, словно где-то надломлена грудина, и лёгкие заполняются кровью. Хотя по сути всё происходит наоборот. Кими же приходится столкнуться со многим — его презирают и не понимают, кто-то за глаза пытается придумать шутку как можно более жестокую. Но хуже всего становится от жалости некоторых людей, он с трудом выносит эти сочувствующие лица, их молчаливую скорбь и пытается не думать об этом, он и сам неплохо справляется с жалостью к себе. Себастьян доходит до покоев Кими на последнем издыхании, он сидит на полу, привалившись спиной к стене и запрокинув голову. Ещё более идеальный и спокойный чем обычно, он может только медленно подозвать своего мальчика жестом. — Я боялся, что ты не успеешь, — они оба могут только скромно, почти незаметно улыбнуться, притягивая друг друга в крепкие, мертвенно холодные, буквально каменные объятия. — Самое главное мы уже успели, — Кими почти не чувствует лёгкого, полного печали поцелуя на своих губах, не чувствует тепла чужой кожи и запаха роз, цветущих на окне, вместо этого внимательно смотрит на тело, теперь распластанное у него на коленях. Себастьян хочет сказать ему что-то ещё, в тысячный раз признаться в любви или услышать проклятья в сторону Рима и всех богов вместе взятых. Но слова замирают на краешках губах и кончике языка, и не видящим больше взором он устремляется наверх. И даже сквозь хладный, идеально белый мрамор в его глазах по-прежнему видны беспрекословное обожание и благодарность.