Три гобелена

      «Из одной руки двух скампов не прикормишь». Эта нехитрая мудрость простолюдинов во все времена годилась и для королей. Но когда приходится выбирать между двумя скампами, которые шипят, не кусаясь, и оскаленным даэдротом, норовящим отхватить руку по плечо, — скампы определённо кажутся безобидней, а в одну горсть каким-то образом помещается корм на двоих.       До поры до времени, разумеется.       Рано или поздно наступает миг, когда один из скампов превращается в даэдрота и сжирает не руку по плечо, а тебя целиком.       В тысячелетней ловушке без единого проблеска света лучшим развлечением бывают воспоминания. Их так легко проявлять на сплошной стене мрака, даже с открытыми глазами. Призрачные картины ткутся, словно гобелены под искусными пальцами айлейдской мастерицы. И — сладкий самообман — порой чудится, будто мрак отступает, а в темнице становится светлее.              ***              — За убийство раба полагается конфискация одушевлённого имущества с последующей передачей оного владельцам, показавшим себя более рачительными. Этот вопрос решён и обсуждению не подлежит. Готовьте эдикт к заверению и подписи, — я стараюсь, чтобы мой тон был непререкаемым, и это довольно сложно, учитывая бессонные ночи, полные тягостных мыслей. Я прячу покрасневшие глаза от канцлера. Он делает вид, что не замечает.       — Но… но… — возражения его слабы, а перо в ловких пальцах не дрожит, несмотря на возраст, весьма почтенный даже для одного из лучших колдунов. Он быстро дописывает текст, проводит ладонью над пергаментом, высушивая чернила, и подаёт лист мне. На мгновение наши взгляды встречаются. В его глазах я замечаю сочувствие.       — Что скажет королева? — вздыхает он.       — Она поддержит, иначе не была бы моей королевой, — я растираю себе висок пальцами, привычно исцеляя приступ ноющей боли.       — А что скажут лорды и леди? — не унимается канцлер.       — Они склонятся перед своим королём.       В присутствии канцлера я заверяю эдикт королевской подписью, печатью и Словом. Завтра он будет зачитан перед собранием лордов и леди Неналаты. Завтра в свод законов «О рабовладении» добавится ещё один. Я уже предчувствую взрыв негодования. Крики, взмахи сжатых кулаков, громкие заявления, балансирующие на тонкой грани между несдержанностью и открытой изменой своему королю. А впрочем… всё это уже было. Так встречали каждый новый закон в своде «О рабовладении», и какое-то время аристократия Неналаты гудела, как растревоженный улей. И всякий раз шум утихал, и оказывалось, что король Неналаты дальновиден, а благо народа умножается. Так будет и теперь. Так будет и впредь.              ***              — Твоя мудрость до сих пор не подводила тебя. И всё-таки мне тревожно. Ты не боишься недовольства двора?       Королева — единственная, кто пользуется моим действительно безграничным доверием. Мы вместе преодолели немало испытаний. На поле брани её боевой магии нет равных, однако в поединках, где главное оружие — коварство, ей приходится отступать в тень. Это не значит, что она оставляет меня: всем своим существом я чувствую её любовь и поддержку. К тому же всякому королю необходим беспристрастный взгляд со стороны. А ещё — красота духовная и телесная, которой может обладать только королева.       Она расчёсывает свои прекрасные длинные волосы перед сном и улыбается моему отражению в серебряном зеркале. Опочивальня, слабо освещённая мерцающими велкиндами, создаёт иллюзию мира и тишины. На самом деле нам предстоит ещё одна беспокойная ночь: меня одолевают мрачные предчувствия, и сон бежит от моих глаз, а королева не спит, потому что не хочет покидать своего короля.       — Нет, — отвечаю я. — Не боюсь. Мы с тобой знаем, и они тоже знают, что жестокость приносит отравленные плоды. Они смирятся с моей волей, ибо это наилучший путь.       Моя жена снимает лёгкую накидку и остаётся в длинной ночной сорочке, расшитой серебром. Я отворачиваю покрывала на кровати. Королева забирается в постель, я укутываю её одеялом и лишь после ложусь сам. Долгие годы мы соблюдаем этот милый семейный ритуал. Да сохранит нас Леди Света, чтобы мы могли соблюдать его и дальше.       — Сард набирает мощь. В том числе за счёт перебежчиков, — задумчиво говорит моя жена. Её профиль вычерчен резкими линиями на фоне света велкиндов. — Сейа-Тар и Виндасель тоже привлекают многих. Убийство раба там считается не преступлением, а особой роскошью…       Я с трудом сдерживаю раздражение:       — Сард — это яблоко, гниющее изнутри. В Сейа-Таре и Виндаселе власть принадлежит не королям, а пьяной от удовольствий толпе. Если кто-то из моих подданных решит пополнить собой армию Хадхула, я буду только рад, что в Неналате станет чище воздух.       — Осведомители доносят о мерзких сплетнях. Нравы Неналаты якобы настолько свободны, что в городе практикуются, прости за непристойность, союзы между айлейдами и низшими. Ты ведь понимаешь, что это значит и к чему может привести?       Меня передёргивает.       — Грязь изрыгают только грязные языки. Но ты права, это становится опасным. Знать пойдёт на всё, чтобы обелить себя. Предательства, открытое неповиновение, показательные пытки рабов… От пошатнувшейся власти лучше не станет никому. Ересь нужно пресечь.       — И что ты намерен делать?       — Вытащить на поверхность пару интрижек среди аристократов помельче. Нет такого лорда, который отказался бы возлечь с низшей. Я уничтожу сразу несколько змеиных гнёзд: покажу двору, кто здесь хозяин, пополню казну за счёт штрафов, избавлюсь от слабейших, не вызывая гнева самых могущественных семейств, — а те, в свою очередь будут мне благодарны за то, что я смотрю сквозь пальцы на их развлечения… и одновременно пекусь о кристальной чистоте нравов.       — Ты играешь с огнём, — вздыхает королева, — и всё же сейчас это лучший выход. А теперь тебе нужно как следует отдохнуть. Ты позволишь?..       Она приподнимается на локте и касается кончиками пальцев моего лба. От чар усыпления наутро тяжелеет голова, но я слишком давно не спал. Скампы, которых я пытаюсь прикормить одной рукой, непредсказуемы и прожорливы… Я подчиняюсь истечению магии. Коротким жестом другой руки моя жена заставляет велкинды угаснуть.              ***              Воспоминание сыграло со мной злую шутку: темнота опочивальни возвращает меня во мрак тюрьмы. Это ненадолго; я научился ткать гобелены памяти почти мгновенно.       Следующая картина переносит меня на несколько лет вперёд.              ***              Как вышло, что привычный мир обрушился во мгновение ока?..       Я с трудом способен ясно мыслить. Всё меняется очень быстро. Слишком быстро. Десятки веков мы жили, привыкнув к неслышным теням — низшим, полуразумным, полуживотным; мы позволяли им обитать рядом с нами, терпели их в наших жилищах, допускали до нашего света в обмен на пользу, которую они нам приносили. Но вдруг оказалось, что века сосуществования изменили и их, и нас! Они по крупицам собирали наши знания, впитывали нашу веру, магию и речь, учились всему, что мы умели, перенимали всё, чем мы владели. Они поднялись почти до нашего уровня. А мы — умалились. Некоторые из нас пали так низко, что искали наслаждение в бессмысленных жестокостях, в развращённости, отступив от дороги познания.       Я никогда не питал ненависти к низшим и не мучил их. Я запрещал это делать всем, кому мог запретить. Но я не был готов говорить с ними на равных.       В ещё большее смятение повергает меня то, что у них теперь есть… королева. И я, Лалориаран Динар, айлейдский владыка, вынужден испрашивать аудиенции у этой королевы.       Немыслимо.       Мне вот-вот придётся принять их сторону, помогать им, хуже того — поднять меч против собственных сородичей. Ибо подвалы Сарда обрушены; Хадхулова скверная кровь напитала белые ступени Сейа-Тара; Гордхору смертным ложем стал алтарь Нинендавы; Виндасель оглашается стонами господ на кричащих колёсах; я же хочу, чтобы Неналата жила. Я не знаю, как удаётся низшим побеждать самых могучих из нас. Не хочу знать. Единственное моё желание — чтобы Неналата жила и дальше.       Поэтому я продолжаю прикармливать скампов с ладони. Их ядовитое дыхание разъедает мне пальцы. Но клыкастые пасти чудовищ до сих пор сомкнуты, и я буду надеяться, что они не ощерятся.       По пути к шатру предводительницы рабов мы проходим через её военный лагерь. Моя свита состоит лишь из тех, кто способны не морщиться при виде предоставленных самим себе низших. Отовсюду таращатся лица, далёкие от совершенства: широкие, с грубыми размытыми чертами, оволосевшие, со сверкающими из-под низких лбов крошечными глазами. Доспехи низших — жалкое подобие айлейдских: побитые, потемневшие, искорёженные пластины сорванной с моих павших сородичей брони. В оружии давно угасло сияние магии, светлые когда-то клинки черны, будто обуглены. Я ловлю на себе ненавидящие взгляды. Чувствую намерения, полные враждебности. Всё это давит, почти физически пригибает к земле. Однако я ступаю ровно, сохраняя величавость осанки. Украдкой смотрю по сторонам. Лагерь организован в точности так, как это заведено у айлейдов, — но людскому скопищу присущи грязь и смрад. Они не умеют разводить бездымные костры. Не умеют сохранять продукты свежими. Не умеют, наконец, быстро исцелять глубокие раны… Они могут только кидаться вперёд, как звери, запутываясь в силках нашей магии, обвисая на остриях сияющих мечей. Их страдания имеют запах — ощутимый, специфический, отвратительный…       Впереди — расписной шатёр их королевы. Даже узоры и краски на ткани — наши, айлейдские.       Я приближаюсь и всей кожей чувствую странную, нездешнюю магию, чьё-то подавляющее волю присутствие. Герольд приглашает нас войти.       Я замираю на пороге.       Этот… человек… если человек… он — чистейшая ненависть. Даже не так. Отрицание. Вот подходящее слово. В его присутствии ни меня, ни кого-либо из моих сородичей просто не должно существовать. Собой он отменяет реальность, в которой есть мы. Я сжимаюсь в комок, отчаянно взывая ко Владычице Света, — был ли я сотворён?.. — самому себе кажусь тенью, несостоявшимся-отголоском-идеи, меньше-чем-дух, меньше-чем-мысль. Это ужасно. Это хуже небытия: вероятность, в которой я и подобные мне — лишь разновидность невозможного.       — Оставь нас, рыцарь, прошу тебя, — высокий, довольно неприятный женский голос достигает моего слуха, и я возвращаюсь, успев удивиться, как может не-бывшее вообще обладать слухом.       Тот, к кому (чему?) она обратилась, молча выходит из шатра.       Я с облегчением вновь ощущаю себя частью материальной реальности.       Я не помню, как выглядел тот, который ушёл, но разум почему-то формирует облик высокого, закованного в странную броню… человека? Он не снимал шлема в присутствии своей королевы, отбросив всякие приличия. Так себя ведут изуродованные. Левая рука его источала нечто, похожее одновременно на свет и… не-пространство?..       Размышлять об этом — словно утолять жажду песком вместо воды.       На арене появилась новая сила, и эта сила вполне способна стереть нас с лица земли, вымарать из истории. Воды времени мчатся дальше, и мы растворяемся в них — уже не переходя в новое, а превращаясь в ничто. Меня охватывает ужас при мысли о том, чья же сущность сейчас на стороне людей и почему она благоволит людям, а не нам. Одновременно мелькает некая тень радости: всё-таки от меня ещё что-то зависит.       — Ты хотел видеть меня, господин, — звучит высокий резкий голос.       «Господин». Я отмечаю это привычное обращение — однако интонации совсем новые. Никакого раболепия. Так говорит та, кто и сама привычно именуется «госпожой».       Я впервые вглядываюсь в неё. Глаза — мелкие, как у всех людей. Черты — со следами айлейдской крови, по-человечески расплывчатые и неровные. Но в её взоре я вижу разум, не уступающий нашему, и я чувствую, как вокруг неё искажаются потоки времени. Белое Золото выбрало свой Камень.       Её войско напоминает скорее лязгающую зубами стаю, чем обладателей сознания… и вдруг я понимаю, что предводители вовсе не обязаны походить на своих последователей.       Но — поздно. Белое Золото выбрало, и мне остаётся только говорить.       — Я хочу принести тебе клятву верности, королева.       Произнося эти слова, я с каждым звуком заставляю себя помнить, что клятва — не ей, а Башне и Дракону. Она — только глашатай, а мне необходимо сохранить крупицы, которые у нас ещё остались.       — Для чего?       Её голос неприятен. Это не имеет значения.       — Я и мои подданные не питаем злобы к людям, в отличие от многих других. Мы лишь хотим жить в мире и покое.       — Мы хотим того же, господин, — говорит она. Встаёт и оказывается ростом ниже моего плеча; мне при том кажется, что я смотрю на неё снизу вверх. — Мы всегда хотели только этого. — Её речь шероховата, она пришепётывает, смягчая твёрдые согласные, как бы просвистывая их. — Но вы стали болезнью всего нашего рода. Если бы ты не питал к нам злобы, то мог бы освободить рабов твоего города.       — Нет, не мог, — твёрдо отвечаю я. Впервые за этот разговор я испытываю непоколебимую уверенность. — И ты знаешь, почему.       — Да, — она безмятежно улыбается. — Теперь, назовясь королевой, — знаю. Ты не мог этого сделать, ведь за это твой город разрушили бы другие правители. Ты в ответе за своих подданных. Я — за своих. Хорошо. Я принимаю твою верность. Ищущие покоя и мира получат желаемое. Дракону ведома правда и ложь. Кому уходить безвозвратно — не мне решать, на то есть воля гораздо выше моей.       Её слова звучат непостижимо. Я чувствую себя соломинкой, подхваченной вихрем. Но Неналата должна выстоять; поэтому я обращу оружие против родичей по крови. Один из прикормленных скампов превращается в даэдрота — я убью его раньше, чем он пожрёт меня. Да хранит нас Владычица Света.              ***              Тьма притягивает тьму. И третий мой гобелен — чернее беззвёздной ночи.              ***              Над головой моей в тот день сверкало яркое солнце Сирода, и белые арки Неналаты мягко светились, отражаясь в спокойной озёрной воде.       Посланник потребовал, чтобы король вышел к нему, а не он сам явился к королю.       И я, услышав такие слова, понял: вот оно. Мрак, от которого я так долго хранил Неналату, наконец подступает вплотную. Злой рок настиг нас, и что бы я ни делал отныне, каждый мой шаг лишь приблизит меня к бездне. А за мной идёт вереница дорогих мне душ, и ни одна не избежит печальной судьбы.       …Я выхожу в сияние полдня, и воздух кажется мне горьким.       — Убирайся, — хрипло гнусавит посланник, исподлобья глядя на мой полированный нагрудный панцирь. Поднять взгляд выше он не может: слишком мал ростом, слишком сгорблен, голова втянута в плечи. Низколобый, длиннорукий, он мало чем напоминает стройный народ императрицы, чьим именем называет свой орден. — Вон из Сирода, эльф, забирай с собой всю свою мерзость и не возвращайся, иначе будешь убит!       Несколько минут я молчу.       Двадцать с небольшим лет — не срок для опытных айлейдских магов. Но и эти годы были подарком Неналате от императрицы, с правлением которой я смирился. Мы жили тихо. Новая владычица Сирода и впрямь желала только мира. И всё же кольцо ненависти сжималось вокруг Неналаты и других оставшихся городов. Императрица была из людей, срок её жизни подошёл к концу, а потом… потом выяснилось, что предводители вовсе не обязаны походить на своих последователей.       Аббат Алессианского ордена ясно даёт мне понять, что и так оказывает большую милость, позволяя мне и остальным жителям Неналаты по-хорошему покинуть город. Другим такой милости не досталось…       Если бы та, чьим именем он мне приказывает, была жива, — что бы она сказала?       Возможно, напомнила бы, что Дракону ведома правда и ложь, а кому уходить безвозвратно — решает высшая воля?..       Но я должен быть благодарен. Мне позволено было растянуть прощание с домом на два с лишним десятка лет. А главное — мои близкие, горстка моего народа и я сам всё ещё живы.       — Убирайся, эльф!.. — длиннорукий, низколобый человек стучит о мостовую Неналаты кривым деревянным посохом.       Изменённый, искажённый, упрощённый до пошлости, но всё-таки знакомый айлейдис звучит в его устах последним и самым злобным издевательством, которое я обязан стерпеть.       Издали наблюдают любопытные. Они уже поняли, что происходит.       Я мог бы сокрушить эту обезьяну — клинком или магией, не оставить даже пепла на светящихся белых ступенях, чтобы ни одного грязного пятна не было во всей Неналате… Вместо этого я отдаю посланнику короткий покорный поклон.       — У вас три дня. Через три дня мы придём очистить эту землю от вашей скверны!..       Аббат плюёт мне под ноги. Затем поворачивается и семенит прочь, шаркая ногами, тяжело наваливаясь на посох.       Арки Неналаты мягко сияют на солнце, отражаются в спокойной озёрной воде.       Чудовищ невозможно кормить вечно.