неизбежно

      Лицо Санса расходится в широчайшей улыбке. Он пытается пересилить головокружение, сдерживая подступающую тошноту. Старается настолько сильно, что не замечает промашек в виде полыхающего, после очередного кошмара, зрачка. Не замечает, как сильно сжали пальцы потёртое одеяло поверх старого матраса. Санс видит чрезмерно обеспокоенное лицо Папируса и ему не нравится это. Ему понадобилась ровно минута, чтобы понять причину расстроенности и растерянности брата, прежде чем выругаться в мыслях и наконец взять себя в руки. Но даже так уже поздно. Санс не любит такие сцены. Не только потому, что он каждый раз лажает, но и потому, что это происходит слишком часто — Санс умирает. Санс просыпается. Собственные крики громче, а Папирус всё внимательнее к его состоянию.       Он отвратительный брат.       Любимые шутки с недавних пор вылетали из головы, оставляя Санса в худшем положении. Это тревожит Папируса. В другом случае он был бы счастлив такому повороту событий, но Санс не в порядке. И Папирус искренне не понимает, что идёт не так. Он хочет помочь, но ему кажется, что каждый шаг, сделанный навстречу брату, делает расстояние между ними всё больше. И Санс ждёт. Ждёт, пока всё это прекратится, и вместо ребёнка, жаждущего убийств, к ним вновь вернется старый добрый Фриск. Санс готов поклясться, что чертовски соскучился по виду солнца с горы Эботт и по лицу счастливого брата в автомобиле.       Санс говорит, что всё хорошо, отпускает не самую лучшую шутку и уходит. Снова. У Папируса складывается такое чувство, что это не впервые. Но он верит в своего брата. Санс сильный. Кроме того, напоследок Санс сказал, что прихватит самых лучших ингредиентов для пасты на ужин. И хот-догов. Это абсолютно тот Санс, которого Папирус знает. Волненья в сторону. Вкусный ужин окончательно выкинет из черепушки брата плохие мысли.       Сансу тоже хочется в это верить. Очень.       В груди жутко болит, так, словно знакомое лезвие рассекло всю грудную клетку, не забыв после этого раскромсать ребра. Санс вдыхает полной грудью, пытаясь отвести глупое наваждение. Это было в прошлом таймлайне. Сейчас, прямо сейчас он жив. Все монстры Подземелья живы.       Он помнит, что поначалу хотел рассказать брату. Хотел выговориться, рассказать, научить, донести, что, чёрт возьми, нельзя быть таким добрым с убийцей. Ребёнок не понимал значения «пощада». Санс действительно пытался. Снова и снова, до тех пор, пока не умирал от решающего удара в полуразрушенном Коридоре. В тот момент Санс понимал, насколько он слабый. Нерешительный, жалкий; не способный защитить ни брата, ни друзей. На неозвученные мысли самотерзаний однажды ответом ему послужил скрипучий голос ребёнка, как будто гвоздем по металлу, отдаваясь в черепе отвратительными звуками.       — Я же вижу, сильно это мучает тебя. Договоримся?       Без преувеличений, это была самая ужасная шутка, которую Санс только слышал за свои жизни. Он надеялся, что такое будет единожды, что настолько дурацкая речь или нечто подобное больше не прозвучит в его адрес.       Ожидания были напрасны, надежда скатилась к нулю. Каким образом Санс жил, как он ещё держался, вновь обхватывая себя руками?       — Словно всё нормально, сделаешь вид ты опять. Ведь будет всё именно так? Договоримся?       В яркой вспышке звезды, в голове Санса проносятся тысячи картин. Не самых лучших. Самая болезненная — смерть Папируса. Санс взвывает подобно зверю и выталкивает из сознания человеческое отродье. Он окончательно понял, к чему тот клонит. И каким-то образом это разбудило в Сансе решимость. Решимость покончить с этим раз и навсегда.       — Убегай, убегай, — хохотал ребёнок. — всё равно вернёшься ко мне.       Санс понял, что ненавидит звёзды.       Папирус недоумевал, почему первым делом, проснувшись, Санс выбросил из дома всё, что связано с астрологией. Ему казалось, что Санс не в порядке. И в голове тут же осел тяжёлый туман.       Ожиданий Санса никто не оправдал. Проще заткнуться и решать «головоломку» самому. И каждый миг боль в грудине сильней, не передать. Стремления угасают, сгорая на глазах до серого пепла. Санс пытается ухватиться хоть за что-то, но не видит выступов, не видит ничего, кроме красных глаз напротив. И снова кошмар. Не медля, наносит ножом удар, в то же место, туда, где болит. Ребёнок точно знает, куда бить.       Санс закрывает глазницы, не в силах сказать напоследок заезженную фразу, обращенную к брату. Рано или поздно ребёнок победит, убьёт всех навсегда, окончательно. И тогда одному Сансу придется жить в этом вечном круговороте безумия и пыли. А ведь когда-то жизнь ему представлялась как череда счастливых дней, проведенных в кругу друзей и Папса.       Он прекратил считать сбросы, перестал ждать и верить. Всё, что он помнит — боль в грудине.       — Что такое? Что случилось? На тебе лица нет. Где улыбка? — метит бластер мимо, всё как будто не так, как раньше. — Так нельзя, я уверен, устал ты помощи искать.       Внушая самому себе, легко боль сделать удовольствием.       Эта прожитая жизнь научила Санса парочке вещей. Первое, что ребёнок убьёт всех, какой бы отпор монстры не давали. И второе, что даже самый ужасный кошмар может обратиться сказочным раем. Стоит лишь захотеть.       — Тебе не должно настолько больно быть.       Не должно. Но эту боль в груди уже никогда не забыть.       — Договоримся, партнёр?

Что ранит меня? Откуда эта боль? Почему от этой боли я сам не свой?