Сияние истины

      Зима сковала Лихолесье мягким белым кровом, оплела ажурным кружевом мороза деревья, застывшие мрачными сплетенными тенями, что отчаянно тянули чернеющие ветви к небу. Всё вокруг белое, чистое и высеребренное светом лунного серпа, что смущенно выглядывал из-за косматых туч. Из окна замка эта лунная ночь не казалась столь суровой и холодной, напротив, в блеске снежного одеяла угадывалась обманчивая мягкость и тепло, а легкий ветер, едва слышно скользящий меж деревьев обещал не ранить кожи, а лишь бегло коснуться, остудить голову и вернуть ясность мыслей. Мыслей, где царил мрачный хаос и пылал жар неуёмного огня, выжигающего всё на своем пути.       Элриэль, мраморным изваянием застывшая у окна, со смесью ужаса и недоверия рассматривала собственные ладони. Белые точно снег за окном, изящные и тонкие, но обманутый разум спорил и рисовал иную картину. Огонь должен был оставить ожоги, изуродовать эти чужие руки, не знавшие тяжкого труда. Невыносимый жар, казалось, расплавил кожу, как воск свечи, оголяя мышцы, а затем и белесую кость, в носу до сих пор щипало от запаха горелой плоти и к горлу подступала тошнота. Элриэль тихо шептала молитвы, утопая взглядом в блеске снега за окном. Это лишь выдуманный ею кошмар, что не мог обратиться явью. Не должен был…       Но под кожей нестерпимо жгло и зудело. Настолько, что хотелось впиться ногтями в руку, разодрать мягкую, податливую плоть и обнажить нити вен, сплетения мышц, добраться до тонкой кости, только бы доказать себе самой, что нет никаких ожогов. И огня нет и дыма, который до сих пор мешал дышать и медленно душил. Ничего этого нет. И никогда не будет, даже в будущем, что тянется к ней истоками бурной реки, норовя вытащить из дворца, подальше от безопасной крепости и неустанной защиты короля.       Эллет вздрогнула и обняла себя руками, точно пытаясь удушить в себе бесстыдное желание тут же метнуться к Владыке и доверить ему свои тревоги. Груз ответственности казался неподъемным и она каждый раз малодушно вручала это бремя Трандуилу, оправдывая свою жалкую натуру необходимостью держать данное много веков назад слово.       Сон и покой оставили её, но дворец все ещё был окутан тишиной ночи и ажурной дымкой чужих сновидений. Тревожить кого-либо в столь поздний час — непростительная наглость, а оставаться в собственной светлице казалось невыносимым. Остывающая постель будто хранила мрак сновидения и жар пылающего пламени, а просторные комнаты, обычно заполненные ароматами цветов, впитали в себя гарь, дым и вонь горящей плоти. Элриэль накинула на плечи тяжелый плащ и обулась, прежде чем поспешно покинуть собственные покои и затеряться в ветвистых коридорах. Собственное безумие плетью гнало её в объятья ночи и снега, к холоду, что смог бы стереть незримые ожоги и освободить опутанный пеленой разум. Доскональное знание плутающих ходов королевского замка позволило легко прошмыгнуть мимо бдящих стражников, сливаясь с пляшущими тенями. Благо, её поступь осталась неуслышанной, потому что объяснить столь позднюю прогулку, не показавшись безумной и не вызвав досужих слухов, было бы довольно затруднительно. А дворец так же оказался во власти лютой зимы и холода, что царственно расхаживал в галереях и захватил чертоги короля. Вместо пения водопадов в залах кружили снежинки, а стены были искусно расписаны инеем, радуя взор и притом опаляя морозом.       Выход к реке, что обычно использовали слуги, почти никогда не охранялся, а маленькую дверь скрывали от глаз выступы резных колон. Летом их душила в кольцах зелень винограда и жимолости, а зимой искусно вырезанные камни создавали иллюзию лишь тонкой трещины в стене, пряча дверь в паутине узоров. Элриэль позволила себе мысленно порадоваться этой мнимой свободе.       Но стоило эльфийке приоткрыть дверь, как любая радость остыла на нещадном морозе, а мимолетная улыбка удачи оказалась не более чем обманом — блеском снега в кристально чистом свете звёзд. Давно уже лёд не сковывал королевство так нещадно, не ранил так жестоко и бездумно, лезвиями гуляя по коже. Элриэль — скорее, комнатное растение, взращённое королём, нежели выносливый к причудам погоды эльф, — с ужасом подумала о стражниках, коим выпала незавидная участь хранить границы королевства этой ночью. Или же любой другой, ведь вот уже не первую неделю, мороз и холод поселились здесь и запечатали королевство в снежный плен. Она с трудом могла вообразить, как они несли службу в эту пору, ведь если ветер порой и был щадящим, едва ощутимым, то мороз сковывал до костей в считанные мгновения. Эллет почти всё это время ютилась в своих покоях, радуясь теплу камина и наслаждаясь подогретым вином, а холод оставался для неё незнакомцем, блуждающим за окном. Столкновение лицом к лицу с непогодой оказалось хлёстким, как пощёчина, и заставило её вздрогнуть всем телом, плотнее кутаясь в плащ.       Лишь ещё не угасший жар недавнего сновидения толкнул Элриэль за порог и, надев капюшон, она осторожно поддалась объятьям зимы. Дверь беззвучно закрылась за её спиной, оставляя наедине с шепотом ветра и скрипом голых, обнищавших деревьев, что скорбно мечтали о весне и возвращении сил. Элриэль подняла голову и улыбнулась острому лунному серпу, наконец-то, находя желанный покой в его свете и искрящемся сиянии звёзд. Из её окна драгоценная россыпь была ближе, но лишь манила к себе, пока она томилась в плену зловещих снов. Здесь же звезды смотрели на неё и приветствовали, сияя даже ярче, чем несколькими минутами ранее. Раскаленные ладони остывали на морозе и эллет с облегчением выдохнула. Холод резал, страшил и быстро сковывал тело, а плащ едва хранил тепло, но собственный кошмар пугал во сто крат сильнее и оттого она смиренно приняла жестокость зимней ночи. Тихо радовалась её дикому напору, чувствуя, как страх уходит из тела вместе с огнём и отравляющим дымом. Взамен лёгкие судорожно вбирали в себя ледяной свежий воздух, способный, кажется, заморозить изнутри. Улыбнувшись несуразной мысли, будто эта ночь обратит её в ледяную статую, Элриэль шагнула в темноту, оставив страхи за закрытой дверью.       За свой долгий век она имела возможность изучить все коридоры дворца Трандуила и все тропы, что вели от него вглубь незнакомого, небрежно забытого ею мира. Она почти никогда не уходила далеко одна, но округа была предоставлена для изучения ещё в ту пору, когда Элриэль была любопытным ребёнком, желающим увидеть острые пики гор и лики холмов. Их красоту, что была сокрыта от неё завесой мрачных сновидений и запретов. Тропу к Лесной она выучила наизусть и вслепую могла бы придти к её водам, всегда нашептывающим озорные мотивы. Здесь, окруженная песнью неумолимого течения, она отпускала тревоги и страхи, топила их на темном дне и взамен просила лишь немного той бурной, живой энергии, что ощущалась в сосредоточии реки.       Даже столь жестокая и неумолимая зима не усмирила дикий нрав Лесной, окружив льдом лишь берега. Течение замедлилось, как-то лениво протекая мимо дворца, но не признало власти мороза, отказываясь застывать, как всё прочее вокруг. Река лишь пела чуть тише и нежнее, щадя сон леса и не тревожа природу, ожидавшую на сладкий зов весны. Элриэль спустилась к берегу, легко шагая по снегу и почти не оставляя следов, ведомая этой неповторимой колыбельной. Она не рискнула ступать по тонкому льду, растревоженному непрерывным течением, и взобралась на каменный порог, застывший изогнутым клыком над бурлящей кристальной веной. Она обратила луну в размытое пятно света, а кристаллы звёзд — в крошечную алмазную пыль, затерявшуюся в глубине речных вод. Элриэль склонилась ближе, ощутила холод замершего камня даже сквозь слои одежды и, очарованная, потянулась дрожащими пальцами к шипящей реке. К её сердцебиению, сосредоточившему в себе течение жизни, к величию и одиночеству Ульмо, чей дух можно отыскать во всех жилах пронизывающих Арду, к недостижимому великолепию звёзд, упавших в глубины вольных вод.       Ледяная река ужалила кожу не хуже огня, вцепилась в ещё теплую, живую плоть голодным зверем, заставив эллет шумно вдохнуть и побороть порыв тут же отшатнуться назад. Но Лесная милостиво смыла незримый ожог, вытравила из мыслей зловещий образ разъеденных языками пламени мышц, отрезвила объятый ядовитым туманом рассудок. Элриэль дрогнувшими губами улыбнулась поющим водам и тихо шепнула:       — Hannad.*       Река ответила серебристым смехом, что мигом подхватил ветер и спешно унёс вглубь леса. Он оставил короткие, жалящие поцелуи на лице, затем игриво сбросил с головы капюшон и подобно дерзкому юнцу принялся играть со смоляными прядками. Элриэль закрыла глаза и выдохнула, оставляя в воздухе дымчатое облачко. Она слишком легко и податливо вязла в своих страхах и тревогах, не умея или не желая противиться их напору.       Сосредоточенная на тихой песне Лесной, что рассказывала о иных местах и застывших в вечности днях, утонувшая между тихими ударами сердца, что стремилось найти единый ритм с дикой рекой, Элриэль не имела ни малейшего шанса услышать приближение чужака. Звук шагов был так же неразличим, как и падение снежинок на сияющий зимний ковёр.       — Тебя не должно здесь быть.       Колкий упрек заставил Элриэль резко выпрямиться до хруста в позвоночнике. На миг она замерла не дыша, не двигаясь и неотрывно глядя точно перед собой — в объятый ночью лес, что безмолвно взирал на них с того берега. Чувствуя себя воришкой, пойманным с серебряными ложками в рукавах, эллет медленно поднялась и обернулась, окинув Тауриэль взглядом раненного оленя.       — Не говори никому, — только и шепнула она, опуская руки и роняя драгоценные, украденные у ночи минуты покоя к ногам капитана лесной стражи.       Она затаила дыхание, прислушиваясь к ветру и осторожно разглядывая рыжеволосую воительницу, надеясь, что ночь укроет её тайны и страхи, выступит надёжной союзницей. Но Тауриэль поймала взгляд её воспаленных глаз на дне коих ещё клубился едкий страх и, ведомая необъяснимым любопытством, мягко подошла ближе. Право, будто кралась к запуганному зверьку.       — Что за блажь выманила тебя из дворца посреди ночи? — тихо спросила она, пытаясь найти хоть одну разумную причину очередной чудной выходке, коих накопилось бесчисленное множество.       Элриэль, умышленно же или из-за беспросветной глупости, не уставала подбрасывать дворцовым сплетникам новые поводы для пересудов и порождать рой вопросов вокруг собственного существования. В моменты безделья и банальной скуки многие считали должным упомянуть её имя, выстроить невероятную цепь событий, что привели её в Лихолесье под крыло их короля и выдумать несуразную тайну, что объяснила бы её происхождение, а заодно и все странности этой особы.       Тауриэль неизменно пресекала подобные разговоры и для особо словоохотливых находила должное занятие, лишающие времени на сплетни, но порой и сама испытывала позорный, изматывающий интерес. Помимо утомительного любопытства, в голове едким слоем пыли оседало чувство несправедливости. Право, Элриэль не сделала ровным счётом ничего, дабы заслужить хоть отголосок дарованной ей благосклонности. И уж с этим были согласны все.       Много лет назад, когда рыжеволосая эллет была младше, любознательнее и занимала менее ответственный пост, она рискнула затронуть этот вопрос в разговоре с принцем, надеясь, что он оправдает короля или же его воспитанницу, найдет объяснение чудачествам молчаливой эльфийки или неоправданному расположению Трандуила. И то и другое давало исток мерзким слухам, которые то стихали и истончались, то наводняли замок удушливой волной, лишая чистого воздуха, не загрязненного сплетнями и оскорбительными выдумками.       Но Леголас не спешил отвечать.       Очищал стрелы пучком изумрудной травы от чёрной крови и хранил мрачное молчание, порождающее ещё больше вопросов в голове верной подруги. Лишь когда тишина меж ними, заполненная несмелым шелестом листвы и тихим треском костра, стала почти невыносимой, он вынудил себя ответить, не поднимая глаз и продолжая полировать наконечники.       — Должно быть, вседозволенность её пьянит, — тихо, почти болезненно, как если бы она вырвала эти слова, вытащила силой прямо из груди, раздробив рёбра. — У меня нет ответов, Тауриэль. Лишь чёткое понимание: чтобы она не совершила — отец простит или сделает вид, что ничего не произошло.       И больше никогда Тауриэль не решалась говорить с принцем о Элриэль. Что-то в его намеренно безразличном лице и резко потухшем взоре заставило усыпить любопытство, выкорчевать из груди необъяснимое желание докопаться до правды. Ей хватило проницательности увидеть в резкой перемене его настроения обжигающее, отравляющее чистую душу чувство. Обида. Необъяснимая, проросшая в груди диким плющом и овивающая рёбра, жадно отбирающая каждый вдох. И только после, позволив мыслям бежать в должном направлении, дочь леса осознала, что никогда раньше не слышала, как принц произносит имя черноволосой эллет. Всегда лишь безликие, пустые местоимения, да сквозные обращения, не требующие окраски.       С той поры Тауриэль и сама не позволяла этому имени касаться уст, забывала его звучание и безмолвно поддерживала друга, не требуя объяснения или вынужденного откровения. Тайна осталась таковой, а Тауриэль порой верила, что правда её нисколько не интересует.       Губы Элриэль едва заметно дрогнули в зарождении усмешки, которую лесная воительница объяснила отпечатком лютого холода. К счастью, этой ночью всё можно было объяснить лишь холодом, воздействием беспощадного мороза: и дрожащие руки, и затравленный взгляд, и даже собственную досаду. Выходит, вот как её медленная гибель, увядание отравленного видениями рассудка выглядит со стороны? Пустая блажь. Оно и к лучшему, ведь клеймо избалованной девицы все же лучше чести прослыть безумной.       — Мне нужно было проветрить голову, — предельно честно ответила Элриэль, не отводя взор. Лишь в правде и искренности она всегда находила спасительное убежище, не одарённая умением правдоподобно врать и потому училась говорить правильную правду в позволительном количестве.       Собеседница с сомнением вглядывалась в её черты, иронично фыркнув в ворот шарфа, охватывающего шею. Достаточно было открыть окна, разве нет? В конце концов, она могла отправиться к открытым галереям и наслаждаться сомнительной прелестью морозной ночи не покидая дворца. И все же она этого не сделала. Напротив, обласканная милостью Трандуила, эллет сбежала из чертогов, как преступница, не удосужившись даже одеться должным образом.       Впрочем, ответов ждать не приходилось, а на честность Элриэль мог рассчитывать лишь король, потому капитан стражи стянула с рук перчатки и молча протянула собеседнице. Её медленно синеющие губы и дрожащие руки вызвали холодок вдоль позвоночника. Лучница только вернулась с глубин леса и чувствовала себя слишком уставшей, дабы продолжать столь бессмысленный диалог — всё равно ведь не добьется ничего, кроме пустой болтовни.       Элриэль несколько секунд недоуменно взирала на предложенную вещь, а затем лишь коротко поблагодарила и обошла эльфийку, неспешно направляясь обратно ко дворцу. Растягивая мгновения перед скорым возвращением в утробу всех её кошмаров.       — Холод мне сейчас в радость, — будто в пустоту бросила она, снова накинув на голову капюшон. И всё же была услышана.       Тауриэль нагнала её через несколько мгновений, решив не придавать излишнего значения словам, которые не имели веса, и спешно натягивая перчатки. Сама по себе, вне досягаемости их короля — Элриэль была безликой тенью, а все её слова воспринимались лишь, как зыбкое эхо. Нет, её не игнорировали и ею почти не пренебрегали, воспитанницу Владыки слышали и слушали, скоро исполняли просьбы, если таковые были. Но правда в том, что она не приносила никакой пользы ни дворцу, ни кому-либо из лесных эльфов, а оттого казалась всем не более, чем ручным питомцем Трандуила. Бесполезная и сумасбродная — не удивительно, что она не вызывала восторга у окружающих.       — Как ты обошла стражников? — шарф приглушал голос Тауриэль, воруя окончания слов. Как капитан стражи, она обязана была задать этот вопрос, хотя и не была уверена, что эллет даст ответ.       И невольно удивилась, когда Элриэль заговорила, поведя плечами, скованными тяжелым плащом:       — Я воспользовалась сменой караула. Затем выскользнула через тайную дверь у резных колон.       Рыжеволосая воительница тихо цокнула языком, недовольно нахмурив брови. Она могла б поспорить, что Элриэль делает это не в первый раз. И наверняка не в последний. Над волей черноволосой эллет был властен лишь король, а потому отчитывать или более того что-либо воспрещать ей, Тауриэль не посмела. Только тихо отметила:       — Опрометчивый поступок.       Большего говорить не стала, хотя язык обжигали не произнесённые слова. Разве Элриэль не видит, что дает жизнь гнусным пересудам, сомнениям в мудрости и рассудительности Владыки? Его милость к ней длиною в долгие, неисчислимые века давно вызывает вопросы и кажется противоестественной. Позорной и неоправданной.       Они в молчании отправились к замку и ровно тем же путём проникли внутрь, но Элриэль более не пыталась слиться с пляшущими тенями на стенах и ступать бесшумно. Она следовала за Тауриэль по коридорам, прячась за капюшоном. Сосредоточенно считала пушистые кончики стрел в её колчане, чтобы не казаться несмышленым виноватым ребёнком, пойманным на очередной проказе. Взгляды стражников оставляли чернильные пятна осуждения и порой жженые дыры любопытства на плотно запахнутом плаще. Стыд давил на рёбра изнутри и вынудил ускорить шаг.       Только во дворце, окруженная знакомыми запахами и теплом горящих факелов, эллет поняла, что всё же успела замерзнуть. Тело била мелкая дрожь, а ноги ощущались, как чужие и деревянные. Какая насмешка над выносливостью её народа! И всё же пламя вызывало больше опасений, чем лютый мороз и холод. Полузабытый сон нагнал её внезапно и яростно на одном из лестничных пролётов, вспыхнул под веками в искрах шального пламени, танцующего на стене, заставив резко пошатнуться. Элриэль беззвучно задохнулась, когда ощутила фантомную боль в ладонях. Ожоги, которых у неё никогда не было, в её сновидении выглядели реальнее, чем медные волосы Тауриэль, державшейся на расстоянии нескольких шагов. Ощущались острее, чем высеченные из камня гладкие ступени, что сейчас не казались устойчивыми.       Пошатнувшись, эллет замерла на лестнице. Она зажмурилась, поборов желание снова осмотреть собственные руки, и спустя всего мгновение продолжила путь. Тауриэль снисходительно притворилась, будто не заметила заминки. Она оставила её в коридоре, ведущем прямиком к комнатам Элриэль, не сказав ни слова, и тут же отправилась к себе, мечтая лишь отогреть закоченевшие ноги.       Элриэль провела остаток ночи, свернувшись на тахте у давно остывшего камина. Когда чернильные краски ночи начали медленно таять, уступая серости холодного утра, её сморил зыбкий сон, лишенный красок и образов. Она с облегчением окунулась в эту тихую дрёму, не столько от усталости, сколько от желания приглушить собственные мысли. И проснулась от тихого несмелого голоса, скользнувшего в её сон незваным гостем.       Сидвен. Не нужно открывать глаза, чтобы знать наверняка. Она принесла с собой тепло и запах хвои, осевший на рукавах платья, шум утра и плеск свежей воды в кувшине. Элриэль нехотя открыла глаза и нашла её у камина, возившуюся с дровами и огнивом. Когда вспыхнули первые искры, черноволосая эллет отвернулась к окну, кутаясь в плащ, сохранивший запах морозной ночи. Кошмар истаял на рассвете, но горечь осталась на кончике языка, точно досадное напоминание.       — Госпожа, — осторожно обратилась к ней Сидвен и её голос показался звоном крохотных серебряных колокольчиков, прогоняющим последние крупицы тяжелого полусна. Тихое искреннее беспокойство. За неё ли? — Владыка Трандуил велел Вам спуститься к завтраку.       Элриэль неохотно выглянула из своего укрытия, оглядев эллет. Русые косы будто мерцали червонным золотом в свете туманного утра, а в янтарных глазах стыла тень тревоги. От холода эллет мелко дрожала и мяла рукава, но преданно молчала, не докучая ненужными словами. Сидвен при ней уже столько лет, что и не счесть. Достаточно, чтобы усвоить, что при дворе Лесного короля превыше всего ценится умение молчать. В её глазах всегда были всё те же вопросы, которые она ни разу не осмелилась озвучить.       Вот и сейчас меж ними была лишь привычная тишина. Элриэль выбралась из своего импровизированного кокона и, поежившись от холода, отправилась в купальню, чтобы освежиться. Стыда не было, как и желания посещать трапезу, но отказаться, сославшись на любую подходящую причину, она не смела. Сидвен помогла ей переодеться и привести себя в порядок, пока хозяйка покоев пыталась собраться с мыслями. Служанка поставила перед ней чашу с порцией зелья, источающего сумбурный терпкий запах, но эллет оставила его нетронутым, едва взглянув на мутную бледную жидкость. Минувшая ночь вселила в неё небывалую тревогу и напрочь выбила из привычного ритма. Было что-то в этом сне… Что-то поистине ужасное. Затмевающее все былые кошмары. Элриэль почти ничего не видела, а воспоминания были смазанными и сумбурными. Но знала наверняка: в огне скрывалась угроза, равных которой ещё не было на её долгом веку.       Когда эллет спустилась в малый обеденный зал, там уже слышались тихие разговоры и звон посуды. Леголас был там. Она слышала его голос, вплетающийся в чуть слышный шорох одежд короля и плеск воды, наполняющей кубок. За тяжелой дубовой дверью шла мерная беседа о патрулировании границ и снабжении провизией. Элриэль вдруг захотелось уйти, не вторгаться в их мир со своими кошмарами и страхами, не рушить гармоничное звучание этого утра фальшивыми нотами. Стража открыла двери прежде, чем она и вправду развернулась и бросилась прочь. На миг все стихло, а затем необратимо изменилось. Точно эллет внесла разлад своими осторожными шагами и шорохом шелкового платья. Лишний аккорд, неуместная нота… На её тихое приветствие и поклон Владыка ответил снисходительным кивком и указал на привычное место за столом — по его левую руку. На дне холодных глаз короля таилась тень неудовольствия, заставившая Элриэль виновато склонить голову. Леголас ответил подчёркнуто вежливо, но тут же отвернулся, больше заинтересованный узором на серебряном кубке, нежели её появлением.       — Отец, если позволите…       — Не позволю, — нарочито небрежно отрезал Трандуил, когда Элриэль опустилась на резной деревянный стул рядом с ним. Что-то вспыхнуло в глазах Владыки и тут же погасло прежде, чем его наследник успел увидеть суть. — Ты исчезаешь в патрулях с конца лета. Раздели со мной хоть одну трапезу, как подобает, прежде, чем снова уедешь.       Элриэль, рассеянно оглядывающая блюда в хрустале и бронзе и не испытывающая должного аппетита, вскинула вопросительный взгляд на своего короля. Она не рискнула спросить, замерла на своем привычном месте, изучая пальцами резьбу на подлокотнике и едва дыша. В голове мелькнула постыдная мысль, что в отсутствие королевского сына все совместные трапезы проходили легче и естественнее, но она от неё отмахнулась.       Разговор завязался снова: неохотно, лениво потек меж отцом и сыном, точно едва не иссохший ручей. Паузы наполнялись тягучим молчанием, оставляющем в воздухе привкус недосказанности. Торговые отношения с Дейлом, сделки с людьми да с гномами… Всё, к чему она отношения не имела. Элриэль только бегло вслушивалась в общий разговор, методично кроша пальцами пшеничную лепешку, источающую пьянящий аромат свежей выпечки, и осторожно поглядывая на синдар. Трандуил, кажется, находил исток новых сил даже в столь непритязательном разговоре с Леголасом. Он казался беспечным, чуть склонив голову и стуча длинными пальцами по своему кубку, но Элриэль могла бы поклясться — внимал каждому слову или невольному жесту.       Принц же напротив, больше походил на натянутую тетиву лука, что с неуловимой дрожью ждала повода сорваться. Его душил этот дворец и этот крохотный зал, заполненный восхитительными и манящими ароматами. Разговор о том, что можно было изложить на бумаге и передать с гонцом, казался неважным. Он даже не был уверен, что отец слушал. И предпочел бы разделить скудный завтрак и немилость погоды с дозорными, где-то на вершине древа, где был почти неуловим запах тлена. Лес, будто медленно пожирающий сам себя и выплевывающий покорёженные ошметки, мог показаться красивым лишь с высоты патрульного поста.       — Ты так ничего и не съела.       Глубокий голос Владыки разом разрезал тонкий кокон, окруживший Элриэль, приглушающий звуки и ощущения. Её мысли, заострившиеся на бликах света на жемчужных прядях волос короля и витках драгоценной вышивки на одежде, казались поверхностными и полу немыми. Пришлось несколько раз моргнуть, сбрасывая пелену.       — Тебе нехорошо? — Трандуил прищурился, наблюдая за её тонкими ломкими пальцами, продолжающими терзать остатки лепёшки. — Ты бледна, Элриэль.       — Я плохо спала, — тихо проговорила Элриэль. В мшисто-зеленых глазах затаился очевидный ответ и Трандуил поджал губы.       Эллет бросила короткий взгляд на принца и тут же пожалела об этом, потому что он смотрел в ответ. Не поверх её головы и не сквозь неё, как прежде. Услышал таки в словах названной сестры отзвук старых тайн, губительных секретов, что теперь виделись ему стеной, глубокой пропастью. Делал свои очередные неправильные выводы, которые никто не опровергнет, позволив ему путаться в паутине домыслов и сомнений. Элриэль уже едва помнит ту пору, когда смела улыбаться сыну короля и говорить с ним без утайки и стужи в голосе. Когда-то она звала его другом и не без гордости носила тот же титул. Но как же давно это было… Сколько веков сгинуло в прахе и золе с той поры, когда ещё совсем юный принц помогал ей карабкаться на дерево или учить языки её народа? Она поджала губы, чувствуя, как на языке оседает привкус горечи. Связь меж ними тогда казалась такой прочной, точно нерушимой. И как они могли не уберечь её?       — Об этом я наслышан, — чуть растягивая слова, проговорил Трандуил, тут же перетягивая на себя внимание. Корона на его голове вдруг показалась ей ломкими дорожками намертво замёрзших ручьев, укутанных в морозное кружево.       Затаённое недовольство лесного Владыки разом обрело форму и Элриэль склонила голову, разглядывая пшеничные крошки на своей тарелке. Должно быть, Тауриэль уже была у короля с докладом и, разумеется, поведала о ночной вылазке его воспитанницы. Чувство стыда хлынуло внезапно, липкими пальцами хватая за горло, и все её вчерашние мысли, оправдывающее это сумасбродство, вдруг показались глупыми и несущественными. Слишком несуразными, чтобы осмелиться произнести.       Но стоило ей решиться разомкнуть уста, как Владыка оборвал все слова взмахом руки. Отобрал её жалкие оправдания и велел молча приниматься за еду, а не портить выпечку.       Когда Леголас, насытившись вымученной беседой, сослался на свои обязанности и покинул их, тишина вдруг перестала быть колкой и удушливой. Элриэль даже позволила себе шумно вдохнуть, точно она задерживала дыхание. Король, наблюдающий за ней со своего места во главе стола, тихо хмыкнул. Беспристрастный и равнодушный, как и всегда до этого. Ни его голос, ни блеск холодных глаз не выказывал и капли интереса, когда Трандуил произнес:       — Надеюсь, была весомая причина.       — Очень дурной сон… — еле слышно прошептали её губы, пока черноволосая эльфийка искала за что бы уцепиться блуждающему взгляду. — Всего-то очередной ночной кошмар.       — Видение? — мягким шепотом, точно стены могли их подслушать.       Владыка вперил в неё взгляд, настороженный и пытливый, цепкий до зуда под кожей. Его извечное безразличие было не более, чем удобной ширмой, порой меняющей оттенки и Элриэль привыкла. Приспособилась к холоду во взгляде, приняв его, как часть природы Трандуила.       — Тебе следовало поговорить со мной, а не сбегать в ночь и искать ответы в сугробах.       Эллет чуть качает головой. Ей не ответы нужны были, не слова, лишь временное убежище. Прятаться за Трандуилом уже давно неуместно, да и её сон… Кошмарное видение, посыл которого ей пока не разгадать. Она смотрит на него и почти не чувствует вины, ведь вчера всё казалось правильным.       — Мне нечего было сказать, — полуправда, от которой жгло губы.       Трандуил видит все её мнимые тайны, окутанные молчанием, и чуть ведёт головой, дав понять, что лгать она все же не умеет. Даже наполовину. Чуть вскидывает брови, выжидает, рассматривая свой тающий силуэт, отражающийся на дне её глаз.       — Я не уверена в том, что видела. Точнее почти ничего, — её голос становится ломким стоит вспомнить вид обожженных рук и удушающую гарь, вытравившую Элриэль из собственных покоев среди ночи. — Повсюду пламя и жар, да и только. И ни неба, ни солнца не видно за чернеющим дымом. Я даже не знаю, была ли в лесу или… Где бы то ни было.       Она вела головой, перебирала пальцами воздух, вдруг став неловкой и скованной, точно готовый рассыпаться на части механизм. В её порывистых жестах и дрожащем полушепоте, эхом отдавался затаившийся страх, пронзивший посреди ночи и лишивший покоя. Что-то изменилось, Трандуил теперь видел в угольно-черном зрачке не только своё отражение, но и блеск чего-то зловещего и неминуемого. Как громыхающая буря, что ещё едва зрела, но уже не могла сменить курс. Элриэль тоже это ощущала, хоть и не смела признаться.       Синда перехватил её дрожащую руку и сковал в своей. Холод длинных пальцев и драгоценных колец успокаивал, прогонял ядовитые образы прошлой ночи. Эллет зацепилась взглядом за крохотный опал, объятый серебром, и выдохнула с видимым облегчением. Король рядом, король защитит. С детства заученная истина заставила робко улыбнуться собственным мыслям и она чуть сжала его пальцы в ответ. В этот миг она почти уверовала, что опасаться нечего.       — Я взял на себя заботы о твоих страхах и тревогах, — четко проговорил Трандуил. В его взоре кристальная чистота, прожигающая душу, сталь и сила, коей ей, кажется, не достаёт. — Взамен, я требую от тебя лишь безоговорочной честности.       И абсолютного доверия, которое давно получил. Элриэль, ещё тогда совсем дитя, едва знающее мир, но утопающее и задыхающееся в кошмарах, вручила ему свою судьбу без сомнений и колебаний о чём пока не смела сожалеть. Синда из её видений, точно сотканный из чистого лунного света и осколков льда, казался самым надёжным оплотом в бурном течении времён. Она видела в нём разные эпохи, восставшие из пыли и крови, схлестнувшиеся воедино и нашедшие отражение на дне всепроникающих сапфировых глаз. Лучшего исхода для неё просто не существовало и она доверилась. Отправилась в долгий путь, ступила следом за ним в Зеленолесье и с той поры не покидала, признав своим домом, не отказалась от своих слов, даже когда тьма пришла к их порогу. Король взамен признал её семьей и подобного дара от него никто не был удостоен ни прежде, ни после.       Эллет кивнула, прикрыв глаза, и склонилась к его руке, оставив короткий поцелуй на перстне с опалом. Молчаливое согласие, смирение и принятие, мольба о прощении и милости. Всё разом в одном порыве, смелом до дикости. Трандуил подобную смелость встречал снисхождением и невольно видел не юную, но прекрасную эльфийку, облачённую в синий шелк, а маленького неусидчивого ребёнка в чуть взмокшем измазанном платье, что робко протягивал ему не огранённый осколок опала. Он коснулся её волос в незатейливой ласке, огладил овал лица и заставил поднять голову, подцепив пальцами подбородок.       — Свои сны дели со мной, а с рассветом оставляй их позади. Не сжигай себя тревогой, Элриэль. К тому же, близится праздник…       На его слова она ответила тающей полуулыбкой и ироничным взглядом, обозначающим, что праздники едва ли занимают хоть одну сотую её мыслей. Трандуил отстранился, откинулся в своём массивном кресле и наградил её язвительной усмешкой. Обычно это было способом показать, что она упускает что-то очевидное…       — А я полагал, ты будешь счастлива.       — Разве есть повод? — в её голосе, наконец-то, проснулось девичье любопытство, зажгло потухшие глаза и осело крохотной пляшущей искоркой в груди.       Владыка медлил, позволив своей воспитаннице насладится многообещающей паузой. Изогнул губы в едва уловимой улыбке, пока эллет насыщалась вкусом нетерпения и на выдохе сообщил:       — Твоему другу было велено вернуться ко двору к празднику.       — Алагос прибыл? — догадка озарила лицо Элриэль, почти лишенное румянца.       Трандуил сдержанно кивнул, не разделяя её очевидного энтузиазма. У неё было не так уж много друзей и весть о возвращении одного из них ко двору заполнила сознание щемящей радостью, сравнимой разве что с солнечным теплом. Несколько зим назад эллон отбыл по поручению короля в Серые Гавани. То была весна и разлука с другом запомнилась ей едва зазеленевшими листьями, терпким запахом горицвета и обещанием, что его отсутствия она не заметит вовсе.       Сейчас вокруг царствовала жестокая зима и снежинки кружили в воздухе точно легкокрылые бабочки. Облака повисли в небе рваным серым тряпьем, цепляли седыми бородами ветви исполинских деревьев и грузно таились над крышей дворца. Элриэль застыла у главных ворот, нахохлившись, как воробей, и наблюдала, как привратники расчищали от снега мост над шепчущей рекой. Если этого не сделать — уже к утру сугробы замуруют главный вход. Среди стражей в доспехах затесался и её друг, укутанный в шарф, скрывающий пол лица. И всё же эти небрежные косички, заплетенные абы как, она не могла не узнать.       Алагос о чем-то переговаривался со стражей, попутно расчищая каменный мост. До неё долетали лишь обрывистые звуки, украденные ветром да его раскатистый смех. Элриэль подышала на ладони и потерла нос. Когда работа была закончена, эллон распрощался с товарищами и пружинистой походкой направился к ней. Она не видела его губ, но в серых глазах вспыхнули знакомые озорные искры, и Элриэль могла бы поклясться, что он улыбался. Чуть всклоченный, раскрасневшийся от мороза, всегда насмешливый и малость самодовольный. Стоит признаться, ей его недоставало.       — Леди Элриэль, — он сдвинул в сторону шарф и церемонно склонил голову, впрочем, не скрывая смешинок во взгляде и ленивой полуулыбки.       — Ты лжец и обманщик, meldir nin.** Едва ли отлучку в четыре года можно считать незаметной.       — Тебе будто и полвека не исполнилось, — проговорил он, сверкнув серыми, точно небо над головой, глазами. — Четыре года всё равно, что один миг. Когда-нибудь, ты перестанешь считать крупицы времени, meldis***… Когда-нибудь.       Элриэль, на миг задетая его небрежностью, свела брови к переносице и смерила своего визави раздраженным взглядом. Но Алагоса это только позабавило.       — О, я знаю этот взгляд. У нашего Владыки научилась? Неплохо, но стоит ещё попрактиковаться, — он беспечно смахнул с её головы капюшон, стряхнул с пушистого меха снег, что серебристым дождём осыпался к ногам, и развернул её в сторону дворца. — Пойдём, хватит морозить уши.       Но эллет резво увернулась и перехватила его руку, тут же растеряв всё видимое недовольство и умоляюще заглядывая в серые глаза. Алагос шумно выдохнул, выпустив облачко пара: он уже знал о чём она попросит, тут и гадать нечего.       — Прошу, давай ненадолго выберемся в лес! Мне наскучили эти стены и дни, что неотличимы друг от друга.       — Тебе не кажется, что погода не располагает к прогулкам? — он цокнул языком, едва завидел, как она упрямо сверкнула глазами. — Обожди несколько дней, а потом отправимся в чащу леса. Если король позволит, то и к берегу Долгого озёра поедем, идёт?       — Нет, — упрямо припечатала Элриэль, ничуть не обрадованная такими обещаниями. — Через несколько дней может разразиться буря и вьюга запрёт нас во дворце.       По правде говоря, Элриэль могла бы столь же настойчиво потребовать о прогулке в любое время и отправится в лес со свитой и стражей. Она жила в горячо любимой клетке, но всегда имела доступ к ключам. Да только что радости в тихом шествии со стражниками, каждый из которых будет мысленно негодовать и грезить о чашке подогретого вина да горящем камине? Ей хотелось пройти по знакомым тропам со своим другом, чье раздражение и ворчание будут столь же напускными, как и её позабытая обида. Раньше они в любую пору и погоду выбирались в лес, Элриэль не могла позволить этой традиции кануть в небытие. Но Алагос упрямо качнул головой, заведомо утомленный спором с ней, и вместо того, чтобы продолжать наседать, она просительно заглянула в его глаза:       — Пожалуйста, meldir! Мне тесно тут и душно, а в одиночку уйти не позволят. Ар-Трандуил не позволит.       — Будто со мной дозволят, — фыркнул эллон, чуть склонив голову, и в этом едва различимом жесте она вдруг увидела, его готовность уступить. Элриэль с трудом сдержала широкую улыбку.       — Король тебе доверяет, так было всегда. Прошу, Алагос, я так хочу покормить птиц! Обещаю, что это не займет много времени.       Тот молчит, постукивая пальцами по рукояти клинка, торчащей из-за пояса, и эллет использует свой последний шанс.       — Собьешь летучку с первой попытки или растерял сноровку в долгих странствиях? — она насмешливо улыбается уголками губ и с вызовом смотрит на эльфа. Он вздыхает с видом человека, чье терпение не единожды подвергли испытаниям. Похоже, этот бой за ней.       — Нужно взять зерно, — он обходит Элриэль, улыбающуюся и довольную, как гном, что неожиданно нашел клад. — И мой лук.       Эльфийка послушно следует за ним во чрево дворца, мимо бледно-голубых приоткрытых врат, украшенных переплетением узоров. Сначала они посетили его покои и оружейную, где эллон заполнил колчан стрелами. Элриэль рассматривала сияющие наконечники, взяла одну в руки и стоило коснуться древка, как где-то в груди что-то тревожно задрожало, а по подушечкам пальцев прошла едва уловимая вибрация. Голову заполнил мерный шум, похожий на свист ветра или звук отпущенной тетивы лука. Из оцепенения её вытянул Алагос, отобрав стрелу и отправив её в колчан за спиной. Ещё через какое-то время он сидит на кухне и вгрызается в кусок черничного пирога, пока его подруга сосредоточено рассыпала зерно и хлебные крошки по небольшим мешочкам под присмотром почти каждой любопытствующей кухарки. Она улыбалась и почти не замечала их, насыщенная своей маленькой радостью, пока эллон подтрунивал над заглянувшим в теплое помещение виночерпием. Его раскатистый, мягкий голос и неизменное присутствие дарили ей иллюзию покоя.       По пути эллет распорола тишину, пропитанную свистом зимнего ветра, и привычно расспрашивала Алагоса о минувшем путешествии. Он часто отбывал из королевства по указу Трандуила, а возвратившись домой всегда баловал её воображение рассказами о краях в которых побывал и коих его подруга никогда прежде не видела. О тех, кого встречал на пути. Элриэль нравилось вслушиваться в его голос и воображать себя в другом месте, на другой дороге, плечом к плечу с этим беспечным невыносимым эльфом. Но на сей раз, он скармливал ей пустые отговорки и отвлеченные реплики, ускользая от беседы. Элриэль не понимала, откуда берёт начало эта несвойственная ему молчаливость, но расспрашивать больше не стала.       Какое-то время они молча шли мимо темнеющих стволов деревьев, укутанные снежным пеплом и уютным молчанием. Алагос — на шаг впереди, придерживая над её головой цепкие ветви деревьев, Элриэль — следом, ступая на его следы. Они вышли к небольшой полянке, окруженной молчаливыми деревьями-стражами. На скрученных узловатых ветвях затаилось несколько птиц, эльфийка успела заметить стайку белых длиннохвостых синичек, похожих на пушистые комья снега, да несколько корольков, что нежно высвистывали с крон ели. Где-то над головой бойко выстукивал дятел.       — Первая летучка, говоришь? — Алагос улыбнулся, остановившись в центре поляны и чуть тряхнув волосами, усыпанными снежной пудрой. — Бросай, птичка!       Элриэль достала из сумки плотный чёрный мешочек, чуть присела и, взвесив его в руках, тут же подбросила, как можно выше. Её спутник вытащил стрелу из-за спины, разместил её на дуге лука и выстрелил, едва прицелившись. Так быстро, что движения показались ей смазанными и неуловимыми. Пущенная стрела пронзила мишень насквозь и на заснеженную поляну обрушился дождь из зерна и хлебных крошек. Лучник тихо посмеивается и Элриэль тоже не смогла сдержать смех, царапающий рёбра. Она наблюдала, как к земле припало несколько птиц, польстившись на угощение, как сверкал стальными глазами Алагос, равнодушный к хлёстким порывам ветра, и чувствовала себя почти счастливой. Следующие три летучки он сбил, как будто играючи, как бы эллет не пыталась застать его врасплох. Подтрунивал, над её жалкими потугами и небрежно спутывал пальцами пряди смоляных волос эльфийки, уже щедро украшенных содержимым мешочков.       — Скоро придется отгонять от тебя синиц!       — Кто бы говорил, — она выхватила мелкое зернышко, запутавшееся в его косичке, и стряхнула с растрёпанных волос друга несколько хлебных крошек.       Вскоре летучки закончились и Алагос собрал стрелы, пока Элриэль забавлялась со стайками птиц, делящими пищу. Наблюдала за их мельтешением и не находила в душе тревоги или одиночества, что ещё вчера истончали дух. В промозглом завывании ветра, несущемся сквозь лес, ей больше не чудилось эхо собственного страха. Вдали от дворца и едкого шепота его обитателей, она вкушала свою мнимую свободу, улыбалась и смеялась не таясь. Не боялась оступиться и показаться неправильной, той девочкой, что тут не к месту. Элриэль любила свой дом столь же горячо, сколь порой мечтала его оставить, да только разве могла она бросить семью? Мысль о том, чтобы оставить короля и Лихолесье казалась сладкой всего один неуловимый миг, а потом жгла грудь и рвала сердце острыми когтями. Да и признаться, её грёзы никогда не были существенными. Полузабытые мысли о свободе посещали сознание лишь в те необычайно редкие дни, когда тяжесть чужого осуждения душила, лишая воздуха. В любой другой день, воспитанница короля легко представляла, как проведёт свою жизнь подле Трандуила, в тени, в стенах дворца или гуще леса, оставив мир за чертой её интересов.       Она невольно обернулась на Алагоса. Эллон возился с луком, поправлял тетиву, порой поглядывая на парочку вертевшихся у его сапог снегирей. В резких, чуть острых чертах лица проглядывала несвойственная ему сосредоточенность, уголки четко очерчённых губ опущены, а меж бровей пролегла крохотная морщинка. Она не смогла сдержать улыбки, рассматривая его привычную неопрятную прическу и спутанные кудри, спадающие по плечам. Этим он так отчаянно отличался от всех прочих сородичей-эльфов, что казался непохожим на них. Дикий и смешливый, озорной, как ребёнок. Вот и сейчас, заметив её прямой взгляд, он тут же усмехнулся, хотел было что-то сказать, но их потревожил тихий, ломкий звук, донёсшийся из глубины леса. Треск ветвей. Далёкий и тревожный, брошенный им в лицо зашумевшим ветром.       Элриэль ощутила опаску, только когда её спутник вытащил из колчана стрелу и натянул тетиву, целясь в сплетение еловых ветвей. Звук нарастал, то смолкал, то повторялся и тихое приближение чужака, показалось оглушительным.       — Может, заяц или… — тихо шепнула она, неуверенная в том, что за стеной деревьев непременно таится опасность.       — Едва ли.       Испуганные птицы взмыли в небо, оглушив поляну хлопками крыльев. Он выстрелил раньше, чем из-за пушистых лап елей на поляну вывалилась туша паука. Стрела пронзила голову точно между кучки чёрных маслянистых глаз и, запутавшись в собственных лапах тварь, рухнула на землю в последний раз щёлкнув массивными челюстями. Из-за деревьев показались другие, горстка оголодавших тварей, готовых броситься на добычу, не раздумывая. Алагос тут же загородил эллет и выстрелил снова. Элриэль услышала лишь тонкий протяжный крик, что резанул слух, а затем звук упавшего грузного тела. Эллон обнажил клинок, когда отродья Унголиант подобрались ближе, норовя добраться до желанной тёплой плоти. Запела сталь и ещё три гигантских паука упали замертво. Повисла упоительная тишина, сравнимая с молчанием мёртвых, и эллет боялась нарушить её даже непрошеным вздохом.       — Всё в порядке? — Алагос обернулся и оглядел свою спутницу. — Элриэль?       Она смотрела ему за спину, где скрючив отмороженные мохнатые лапы, остывали тела пауков. Она уже видела их и не единожды: живых и мёртвых, источающих всё то же зловоние. И всё же пятна осквернённой крови на белоснежном одеяле приковывали взор, порождали дикий холод где-то внутри, отличимый от позабытого мороза, вдруг переставшего пугать. Будто зло впервые приоткрыло одну из личин.       — Разве они не попрятались глубоко в норах? — спросила она побелевшими губами, едва заставив себя посмотреть на друга. На его щеке чернела крохотная капля скверны. — Разве холод не загнал их под землю?       — Я слышал, что так и есть, — в его голосе угадывалось недоумение. — Что-то выманило их сюда…       Эллон обернулся, бегло оглядев трупы и Элриэль чувствовала, как его тело сковало напряжение. Зимой пауки почти не высовывались, что позволяло страже сжигать гнёзда и очищать отравленный лес. Эти же почти добрались до врат дворца, точно гонимые невидимой плетью, одержимые какой-то неясной целью.       — Не смей больше выходить из дворца, — резко бросил Алагос, взглянув на неё. Элриэль хотела ответить, заверить, что всё в порядке, но он положил руку ей на плечо, и, подойдя ещё на шаг, проговорил: — Нет, послушай. Неизвестно, как близко они окажутся в другой раз. Какие бы страхи не преследовали тебя во дворце, что бы не звало наружу — не смей. Больше никаких ночных вылазок, Элриэль, а днём пусть рядом будет стража.       Она поморщилась, услышав это откровенное требование, но не могла не признать, что его слова справедливы. Опасения были оправданы. Никогда прежде тьма не подбиралась так близко к сердцу королевства. И пусть сейчас это лишь жалкая горстка пауков, потом их следами может придти полчище тварей. Элриэль кивнула, взглянув в глаза своего визави, а затем протянула руку, прежде стянув с неё перчатку, и стёрла с его щеки каплю чёрной крови. Обоняние защекотал едва различимый запах речной воды и древесины, что всегда исходил от одежды её друга. Его спутанные кудри напомнили ей о коре молодого каштана, согретой солнцем. На секунду ей стало спокойней и теплей на сердце.       Алагос поймал её ладонь и чуть сжал, а взгляд стал мягче. Он развернул её и подтолкнул вперёд, где среди снега и бугристых корней остались их едва различимые следы. Пора возвращаться.       — Стало быть, и тебе уже донесли? — с едва уловимой досадой спросила воспитанница короля, пока они петляли между стволов обнаженных деревьев.       — Сейчас у стражников мало тем для разговоров, — тихо ответил лучник, шагая следом. — Плохая погода да твои участившиеся ночные побеги.       В его голосе не было насмешки или осуждения, только эта абсолютная честность, подобная равнодушию. Элриэль нашла в этом диком эльфе друга, как раз потому, что сплетни да дворцовые разговоры всегда оказывались за пределами его интересов. Все эти пересуды проходили сквозь него ничего не оставляя и не отнимая у пылающего сердца. Алагос горел преданностью короне, жаждой до сражений и новых земель, иное его не трогало. Он всегда был в движении, точно неустанно что-то искал, спрятанное за горизонтом. Провожая его в путь, что лежал к Серым Гаваням, Элриэль невольно страшилась, что море заберёт его. Вдруг шепот пенистых волн пообещает то, чего не хватает вечно юной фэа?       — А в Серых Гаванях… — нерешительно начала эллет, кутаясь в плащ. — Ты слышал рог Ульмо? Говорят, его пение не забыть.       — Это верно.       Элриэль вздрогнула от его слов и тут же услышала, как он усмехнулся, точно разгадав её мысли. Она легко могла вообразить, как вспыхнули его глаза.       — Не бойся, птичка. Любопытно увидеть неведомые берега, но море меня не влечёт.       И в его беспечном, весёлом голосе не было подвоха или фальши. У неё уйдёт ещё много лет, чтобы понять, почему Алагос так прикипел душой к миру, что отравлен и изранен, точно сражен в неравном бою, и почему сладкая песнь моря не тронула его. Сейчас же, Элриэль хватило и того, что её друг останется в Арде и не покинет её.       У ворот они спешно попрощались и Алагос исчез среди ветвистых помостов, намеренный просить аудиенции у короля, а эллет отправилась к себе. Сидвен в комнатах уже не было, но развороченная постель была застлана, на тахте аккуратно разложены подушки, а в камине весело потрескивал огонь, показавшийся почти безвредным. Она улыбнулась, когда почувствовала, что шлейф ночных кошмаров прогнал прочь запах лаванды и мяты. Теперь её видение казалось миражом, растаявшей тенью, что не оставила и следа, а страх затаился так глубоко в груди, что почти позабылся.

***

      Следующий день прошел сквозь пальцы, как и тысячи дней до того, стал безликим, но был полн утраченной гармонии. Всё будто вставало на свои места, развороченные бурей чувства утихли и даже ветер стал тише, перестав так протяжно завывать под окнами. Элриэль посетила королевского портного, где с неё сняли мерки для платья к пиру. Дворец тихо загудел в преддверии торжества, точно разбуженный от долгого зимнего сна. После обеда они с Сидвен сели вышивать и черноволосая эллет начала новую работу, где пока только вырисовывались перья серебристых птиц. Она исколола пальцы, пока служанка рассказывала о том, что творилось за стенами просторных покоев, и какой переполох зародился из-за приближающегося праздника.       В объятьях лютой зимы они искали тепла и праздника. Тень блеклой радости.       Элриэль радовалась простым вещам. Мелодичному голосу Сидвен, когда она упоминала о мелочах, вроде забавной перепалки Туриона с одной кухаркой или о том, как красиво мороз рисовал на окнах. Ироничным замечаниям Алагоса, когда она вытащила его в сад для короткой прогулки перед закатом. С его возвращением стало спокойнее, теплее. После он отправился к конюшням, заверив подругу, что вернется прежде, чем она успеет заскучать. Отряды стражей отбывали к границам леса с провизией и оружием, и эллон сопровождал один из них.       Где-то за гранью её взора что-то пробуждалось, пропитывало своим присутствием окрестности и отравляло землю, изгрызенную порождениями тьмы. Но в тот очередной безликий день думать о подобном не хотелось. И даже ложась спать и разглядывая сияющие звезды над постелью, она не заметила, как тени пляшут на стенах, сгущаясь над ней. Не хотела замечать.       Прошлой ночью её не посетили даже обычные, беспечные сны, темнота поглотила подобно бездне на глубине которой что-то затаилось. Оно шипело и клубилось, но не устремилось к ней, а Элриэль не могла дотянуться, точно кто-то удерживал её на поверхности. Сознание не затронула тревога или дурное предчувствие, в мыслях была тишина и утро она встретила невольной улыбкой. Видения были редким явлением. Они зарождались грохотом в груди, обволакивали рассудок и утаскивали за собой в возможное будущее, порой далёкое настолько, что казалось то другая эпоха. Многие события попросту не случались, они виделись ей размытой рябью в тёмной мутной воде и часто не оставляли за собой ни запахов, ни фантомных болей. Лишь легкую слабость и вкус талой воды на языке. Чем ближе будущее, тем чётче оно отражалось в её снах, сводя с ума реальностью ощущений, почти лишая воли к жизни. Ведь будущее так редко облачалось в радужные одежды.       Кто-то принял судьбоносное решение в последний миг. Видение ударило резко, выбив дыхание и заставив задохнуться от боли, а сердце зашлось галопом. Безмятежный сон, полный размытых, но светлых образов, сменился ночной темнотой и Элриэль очутилась в лесу, содрогаясь от холода и ступая босыми ногами по рыхлому снегу. Где-то над головой раздался крик:       — Hado i philinn! ****       С ветвей бука спрыгнуло несколько эльфов и она с ужасом узнала лица стражей, что столько веков были ей сородичами. Некоторых из них она часто видела на юрких мостах, едва обмениваясь приветствиями, с другими делила пищу и вино на очередном пиру. Сражение закружилось вокруг неё точно смерч, события вдруг стали неуловимыми, смазанными, как будто будущее понеслось вперёд галопом, торопясь к развязке. Элриэль оказалась в сердце бури, что безжалостно сметала воинов, разбрасывая развороченные тела вокруг неё. В воздухе пахло орочьей кровью и чёрное наречие оглушило её, заставив упасть на землю и зажать уши. Она оглохла, онемела и могла только видеть, как орки сметают стражей, точно подпитываемые неведомой силой, вскормленные чьей-то рукой и слепой яростью. Снег заалел от крови её народа и по телу прошла болезненная судорога. Смерть вытягивала из неё силы, резала вены и ломала кости, заставив ощутить вкус этого сражения.       Когда буря утихла, эллет осталась одна в мёртвой тишине, среди втоптанных в землю, переломанных тел и зловонных туш орочьего отродья. От их оравы осталось чуть больше десятка и они двинулись дальше в лес, чтобы отыскать смерть от стрелы или лишить жизни ещё кого-то из обитателей Лихолесья. Их тяжелые шаги стихли и на северной границе воцарилось замогильное молчание. Она едва смогла разомкнуть губы, застывшая на коленях в круге павших воинов, отчаянно зажимающая уши и продуваемая лютым ветром.       — Это не взаправду… Нужно только проснуться. Проснуться! Этого не было, никогда не будет! Никогда не будет… — полубезумный шепот утонул в ночном мраке, поглощенный без остатка.       Отчаянье спутало мысли, заставив бездумно вглядываться в расползающееся у ног багряное пятно, пожирающее кристальную белизну зимы. И в грудь неожиданно ударила тяжелая волна, почти парализовавшая её, подсказывающая, что будущее неизбежно и уже стремится к ней.       Она проснулась, захлёбываясь криками, широко распахнутые глаза ещё долго не могли видеть, а всё тело бил озноб, точно в согретых покоях поселился лютый мороз. Сердце колотилось в груди отрывисто и рвано, а Элриэль кажется не могла думать. Она что-то шептала, молила Элберет и путалась в словах, не находя света в сгустившейся темноте. Из смежных покоев к ней бросилась Сидвен и попыталась успокоить, но её госпожа будто сошла с ума. Сорвалась с постели и метнулась на другой конец комнаты, без видимой цели или нужды. Сбивчиво что-то твердила и порой срывалась на крик, сравнимый разве что с воем побитого зверя. Сидвен снова оказалась рядом. Её сияющие в полумраке янтарные глаза казались незнакомыми, а тёплые руки обжигали заледеневшее тело, и Элриэль отчаянно отбивалась от её прикосновений, забившись в угол. Оглушенная тёмным наречием она не могла разобрать её слов, а сама проглатывала их и рвала глотку в крике.       — Ego!***** — голос Трандуила прорвался сквозь морок кошмара и Элриэль с удивлением различила его лицо в алом зареве. — Сейчас же!       Он был единственным цельным образом в осколках её реальности, а бархатный голос будто приглушал рокот, родившийся в груди и смешавшийся со стуком сердца. Сидвен исчезла и Элриэль не слышала, как она плотно закрыла дверь, сосредоточившись лишь на блеске льдистых глаз и этом странном чувстве, скребущем нутро. Король плавно подошел к ней, осторожно и выверено, изучая немигающим взглядом.       — Владыка… — одними губами вымолвила эллет, чувствуя, как его присутствие возвращает ей связь с миром. С этим временем. Ноги оледенели, а пальцы на руках почти не ощущались, но это казалось таким далёким. Было что-то ещё, что-то важное и совсем близкое… Воспоминание прошлось острием клинка по горлу, заставив захлебнуться словами. — Они всех убьют.       — Расскажи мне.       Его тон был обманчиво-мягким, спокойным, чтобы сохранить её шаткое равновесие, но глаза вспыхнули немым приказом. Извечно беспристрастное лицо смягчил полумрак, наспех наброшенная накидка напомнила о крови, пропитывающей снег и рваных ранах на ещё теплеющей плоти. Элриэль едва могла вспомнить слова хоть на каком-то из известных ей языков и вжималась в стену, чувствуя выступы резного камня, что с каждым вдохом вонзались куда-то под лопатками.       — Орки нападут на северные границы. Множество и будто… Будто из ниоткуда.       Этот шепот стоил ей стольких сил, что задрожали руки, и эллет отчаянно схватилась за стену, опасаясь упасть. Трандуил хранил терпение и пытался не давить, хотя это пророчество почему-то отозвалось ноющей болью в грудине, точно недоброе предупреждение.       — Когда?       Вопрос сбил с толку, заставил её зажмуриться и погрузиться в глубину, где нити вен, наполняли былые и грядущие годы. Когда… Когда? Легкие сдавило тяжелой рукой и дар царапнул стенку черепа изнутри, подсказав: это непременно случится. — Сегодня… Сейчас. Распахнув глаза, она увидела, как Трандуил неверяще вглядывался в лицо своей воспитанницы. Взор его заледенел и дыхание замерло, точно эти слова лишили короля воздуха. То мгновенье в тишине показалось вечностью, пока сознание заполнило предчувствие неминуемой беды и сокрушительного горя, пока взгляд короля темнел и терял ясность. Он резко подошел ближе, вцепившись пальцами в холодные плечи, сжал до синевы и, не замечая её страха, склонился ближе, стремясь разглядеть в зелёных глазах ответы. Ещё недавно поцелованную морозом кожу опалило тёплое дыхание и сладкий, знакомый с детства аромат. — А мой сын? — в его голосе появились пугающие нотки — отчаянье и ярость, что так легко лишали воли. Элриэль сжалась и будто не понимала его слов. — Леголас! Ты видела его? Элриэль отчаянно не понимала. Разве арьон уже отбыл к аванпостам? Так скоро? Разве на север? В сознании всплыли обрывки недавнего завтрака и те беседы за королевским столом, в которых она была лишь слушателем. Леголас пожелал взять на себя ответственность за сбор всего необходимого для воинов на границах и спешил покинуть дворец. Она не услышала ничего о маршруте или просто не придала значения, но теперь спрашивать не имело смысла. Хватка короля не оставляла сомнений: его наследник мог оказаться в гуще событий. Сердце забилось медленнее и в какой-то миг ей показалось, что оно и вовсе замерло в ужасе. Леголас… Она отчаянно пыталась вспомнить, отыскать в водовороте будущего знакомые черты лица или длинные волосы, отливающие лунным светом, но видение извратилось, часть происходящего так и осталась небрежным кровавым мазком, где ничего не различить. Трандуил с силой встряхнул её, разрушив окружившую Элриэль невесомость, и сердце снова загрохотало в грудной клетке, напомнив о истекающих мгновениях. А ему бы только слово, жест, намёк… Хоть что-то, прежде, чем он лишится рассудка от страха за единственного сына. Эллет только и смогла, что покачать головой, смаргивая выступившие слёзы. На секунду это принесло облегчение, но они оба знали, как обманчив, бывает её дар и как изменчиво будущее. Видения лишь тень на стене, силуэт того, что когда-то произойдёт. Трандуил стремительно ушел и с коридора донесся его голос, раздающий указания на ходу. На секунду он вернул себе утраченное равновесие, но Элриэль его уже не доставало. Ноги подкосились и она осела в том же углу, сжимая пальцами ткань белого ночного платья, чувствуя, как безумствует в груди растревоженное сердце и в подреберье расцветает саднящая, фантомная боль. Теперь сознание с болезненным удовольствием рисовало то, чего она не видела во сне, но что могло случиться. Она видела Леголаса, прибитого к земле рубящими ударами и стрелами, взирающего сапфировыми глазами в безмолвное небо. На миг Элриэль показалось, что звёзды погасли, упали с небес, сметённые чьей-то злой волей. В этой кромешной темноте в окно яростно ударил порыв ветра, заставив окна задрожать. Она услышала лишь далёкий грохот грома и предсмертные крики Первых детей Илуватара. Эхо бури, что уже ступила на их земли, неся хаос и погибель.